Роскошный дом — дворец, набитый музейными полотнами и мебелью, изысканной утварью, на фоне льющейся рекой на фронтах немецкой кровью, не доставил Гитлеру радости. Визита своего он не прервал, чего больше всего опасался хозяин, а прощаясь, уже в вестибюле, увешанном оленьими рогами, громогласно заявил:
— Что ж, поздравим нашего боевого друга с приобретением такого уютного жилища. Он как бесстрашный защитник Германии заслужил его.
Затем фюрер взял Геринга под руку, отвел его в соседнюю комнату и, когда они остались одни, резко изменил выражение лица.
— Дорогой Герман, весьма похвально, что вы цените красоту и научились разбираться в живописи, но я бы посоветовал вам сейчас все усилия направить на то, чтобы научиться разбираться в окружающих вас людях. И приглашать к себе в Шорфхайде не тех, кто способен вам завидовать, а тех, кто способен вам и сочувствовать.
Сформулировав таким образом свою четкую рекомендацию, фюрер сел в машину и отбыл в Берлин, не удостоив даже прощального кивка провожавших его на ступеньках крыльца хозяев.
Вальтер глянул в окно машины, Билефельд. Значит, проехали ровно половину пути до имперской столицы. Стрелка спидометра застыла на отметке 140 и, судя по всему, не намеревалась смещаться ни вправо, ни влево. Людвиг, конечно, оставался верен себе и заповедям танкового генерала, который научил его езде по фронтовому беспутью.
Длинная дорога не только разжижает мыслительный процесс, но и делает его менее управляемым. Неожиданно в сознании, словно цифра на счетчике такси, выскочила мысль том, что при высадке американцев погибнут сотни, а скорее тысячи немцев — от пуль, а потом под гусеницами американских танков. У Вальтера на секунду перехватило дыхание. А если не высадятся? Тогда погибнет обещанный ему заоблачный гонорар. Война проиграна, и высадка все равно состоится. Не сейчас, так позже, не в Африке, так в другом месте. Дело тактики. Но он, Вальтер, совсем необязательно окажется тогда в центре событий, из которых можно будет извлечь пользу и для себя. Есть ситуации, которые возникают в жизни лишь однажды и не повторяются никогда. Поэтому — к черту сомнения! Все, что ни делается, к лучшему…
Справедливость этой мудрости подтвердил незаметно подкравшийся сон.
Глава вторая
Заседание Государственного комитета обороны в Кремле подходило к концу. Участники, расположившиеся по обе стороны бесконечно длинного стола, добротно сработанного кремлевскими мастерами, незаметно пошевеливали затекшими от безделья частями тела. Стол не блистал медными накладками, отделкой из редких пород дерева, зато твердо стоял на крепких ногах.
Сталин подошел к своему креслу, и, не опускаясь в него, сообщил сидящим за столом:
— Кажется, на сегодня мы решили главные проблемы. Так что, кроме Молотова и Берии, все могут быть свободны.
Когда в кабинете остались двое избранных, он, все еще стоя, вытащил из папки два листка с машинописным текстом.
— Вот сообщения от двух легальных источников из Швейцарии и Швеции на одну и ту же тему. Посол СССР в Швеции Александра Коллонтай под впечатлением наших неудач на фронтах намеревается перейти на сторону немцев и просить у них политического убежища. Оба донесения базируются на беседах наших сотрудников с дипломатами нейтральных стран. Что будем делать?
Сталин вышел из-за стола и, как всегда не спеша, отправился в дальний угол кабинета, оставляя обоим место и время и для обдумывания.
Молотов прекрасно знал, что в подобных ситуациях Сталин менее всего нуждался в чьих-либо советах. Решение всегда было уже заранее им обдумано и принято. В лучшем случае, он хотел сопоставить его с мнением других, дабы еще раз укрепиться в своем. Поэтому важно было выиграть время.
Берию, наоборот, душил темперамент. Ему важно было угадать, что хочет услышать хозяин. И не только угадать, но и постараться угодить.
Сталин тем временем вернулся с прогулки по кабинету, опустился в свое кресло, неторопливо закурил трубку и лишь после этого поднял усталый взгляд на обоих. Повисло тяжелое молчание. Первым не выдержал Берия.
— Думаю, нужно немедленно послать двоих молодых сотрудников из отдела активных мероприятий в Стокгольм с поручением доставить эту шлюху в Москву. И тут с ней разобраться.
Произнося свой монолог, Берия внимательно следил за лицом вождя, стараясь по мельчайшим признакам уловить его отношение к сказанному. Тщетно. Сталин слушал молча, сосредоточенно следуя взглядом за карандашом, которым выводил какие-то узоры на бумаге.
— А что думает по этому поводу Молотов?
— Я бы не стал торопиться с выводами.
— Ну а если она все же сбежит за границу? — не сдержался Берия.
— Эта женщина большую часть жизни провела за границей, в том числе в заграничных тюрьмах, борясь за наше общее дело.
— А с 1923 года официально представляет нас за рубежом, — продолжил Молотов. — Я свое мнение высказал, а теперь можете поступать, как угодно. Я умываю руки.
— Руки мой перед едой, — задумчиво произнес Сталин и изобразил на бумаге три пальца, сложенные в фигу, после чего открыл папку.
Сидевшие за столом, воспользовавшись моментом, заглянули в лежавший на столе черновик с загадочным художеством и успокоились. Каждый истолковал увиденное в свою пользу.
Тем временем Сталин извлек из папки очередной лист бумаги, исписанный с обеих сторон, и, еще не читая, но глядя в него, медленно, словно разглаживая утюгом каждое слово, заговорил:
— Авторами первых двух донесений, которые мы уже обсудили, являются наши люди, работающие за границей официально и зафиксировавшие то, что до них довели иностранцы. В данном случае, как мы видим, по странному стечению обстоятельств, тексты, поступившие из двух разных стран, удивительно похожи. Теперь посмотрим, что сообщил нам сотрудник-нелегал. — Сталин долил немного воды в стакан и отпил два глотка. — Мое отношение к этой категории работников неоднозначно. Они внесли некоторую сумятицу, когда мы пытались уточнить дату вступления немцев в войну против нас.
Когда Сталин начал говорить, оба слушателя устремили на него пристальный взгляд. При словах «внесли сумятицу» опустили глаза. Такую реакцию можно наблюдать в концертном зале, когда у достойной певицы «срывается» голос или пианист с именем вдруг сплошь попадает «по соседям». В их памяти всплыло расшифрованное донесение сотрудника, которое вождь зачитал им весной 1941 года. Суть дела сводилась к следующему: на одном из вечеров, организованном вдовой немецкого промышленника и близкой знакомой нашего человека, на котором присутствовал также и адъютант фюрера по военным вопросам Герхард Энгель, зашел разговор о перспективах германо-советского договора. Адъютант рассказал, что фюрер воспринимает Россию как страну, «утопающую в грязи и невежестве», и тем не менее, он вынужден в самое ближайшее время выступить против нее с одной лишь целью — «оттяпать» у России Украину с тем, чтобы досыта накормить немецкий народ. То есть раз и навсегда решить продовольственную проблему Германии.
— У адъютанта в фамилии не хватает на конце всего лишь одной буквы «с», чтобы быть великим. Потому он и несет всякую галиматью, — решительно заключил вождь. — А вот — донесение «Зубра», нашего человека, внедрившегося в немецкий абвер к адмиралу Канарису. Лаврентий, тебе что-нибудь известно об этом деле и об адмирале?
— Хитрый грек, — попытался отделаться общей фразой Берия.
— Хочешь сказать — умный человек?
— Можно и так.
— Значит, ничего не знаешь. — Повисла пауза.
— Тогда я проинформирую тебя. Вчера пригласил к себе руководителя управления нашей разведки и сотрудника, ведущего дело «Зубра». Они показали мне его последние донесения. Хочу зачитать вам небольшую выдержку.
«Согласно полученной нами информации, операция по компроментации советского посла в Швеции А. Коллонтай была разработана руководителем службы имперской безопасности Гейндрихом по типу подготовленного и проведенного им же мероприятия по нашей группе военных. Докладывая тогда, Гейндрих в состоянии эйфории положил перед фюрером сообщение ТАСС от и июня 1937 года о расстреле в Москве семи высших чинов Советской армии. В ответ Гитлер резко осадил его: «Впредь подобные акции попрошу проводить без моего участия. Они противоречат моему представлению о воинской чести».
Сталин вышел из-за стола и прошелся как обычно за спинами сидящих.
— Что ж, поверим суверену, — он усмехнулся неожиданно подвернувшемуся слову, — в конце концов у каждого свое представление о чести. А теперь вернемся к Коллонтай. Наш резидент сообщает, что дело на советского посла сфабриковано немецкой разведкой с целью убрать ее с этого поста, конечно, нашими руками. Чем же она уж так не угодила немцам?
— Тем, что долго жила в Германии и хорошо ее знает, — неуверенно предположил Молотов, явно неудовлетворенный ответом, Сталин поморщился.
— А ты что думаешь, Лаврентий?
— Языком много трепала, вот и надоела им.
— Хорошо, теперь послушаем, что говорит резидент.
Сталин вновь взял со стола лист бумаги и зачитал:
«Поводом для недовольства немецких властей советским послом в Швеции явились ее участившиеся встречи с представителями Финляндии. Немцы опасаются, что авторитет Коллонтай в Финляндии, а также быстро меняющаяся ситуация на фронте, могут подтолкнуть финнов выйти из войны и тогда северная группировка, осуществляющая блокаду Ленинграда, сама окажется в критической ситуации.
Опережая в конкурентной борьбе имперскую разведку, военные поспешили доложить фюреру о якобы возникшем желании у Коллонтай, подавленной поражениями русских на фронте, перейти на сторону немцев и жить в Германии.
Фюрер пришел в восторг от этой идеи. Просил обещать послу небольшой домик со всеми удобствами, ванной и горячей водой, а также организовать ему личную встречу с этой экзотической русской дамой.
— Шизофреник он, этот фюрер. Еще в Первую мировую был ранен в какое-то интимное место, стал импотентом, что вы хотите теперь от душевно больного? — высказался Берия.