опоставленный знакомый, как Вальтер Шелленберг? Раньше я от тебя о нем ничего не слышала.
— Это знакомство из раннего детства. Когда мы жили в Саарбрюкене, наши родители очень дружили. Его отец — дядя Гидо, имел самый большой магазин музыкальных инструментов, а мой папа был известным на весь Саар настройщиком роялей. И когда он с утра отправлялся работать в магазин Шелленбергов, всегда брал меня с собой. У дяди Гидо было шесть дочерей, все старше меня, но играли они со мной неохотно. Именно поэтому я вместо детских игр пристрастилась, не без помощи папы, к игре на рояле, благо дядя Гидо разрешал мне играть на любом из них. А позже он даже использовал меня для демонстрации их достоинств покупателям. С Вальтером же я тогда виделась редко, но, если случалось, он проводил со мной время с удовольствием, так мне по крайней мере казалось. А потом Шелленберги переехали в Люксембург, и след их потерялся.
Обнаружился он совсем нежданно-негаданно, когда я пришла на конкурс в труппу «Салон Китти». В составе отборочной комиссии анонимно участвовал Вальтер. Увидев его, я заподозрила, но, откровенно говоря, отбросила мысль, что этот тщедушный молодой человек в нелепом пиджаке с непомерно раздутыми плечами и есть мой друг детства. Он же, наоборот, осторожно, но настойчиво стал восстанавливать наше детское знакомство, превратив меня вскоре в своего душеприказчика. Появляется у меня, когда ему плохо, и чем хуже, тем чаще. Сегодняшний визит тому пример.
— Дорогие дамы! Насколько я понял, цель и смысл нашей встречи сегодня состояли в том, чтобы отвлечься ото дня сегодняшнего и помечтать о временах лучших, — вмешался Генрих.
— То, что мы отклонились от главной темы — моя вина, которую я готова немедленно искупить. Вы — удивительные люди, которые привносят уют и делают общение необыкновенно легким. Это редкий дар, за который я и предлагаю выпить.
Искренний и эмоциональный тост позволил несколько раз наполнить и опустошить бокалы.
Бригит встала из-за стола, подошла к пианино, достала откуда-то большого плюшевого медвежонка и усадила его на крышку инструмента. Судя по всему, это было его привычное место, а потому он, устроившись поудобнее, опустил задние лапы и впал в размышление. Устроив медведя, Бригит повернулась к публике, глянула в зал — и тут же превратилась из хозяйки небольшого заведения в примадонну.
— Сегодня я не хочу серьезной музыкой делать еще острее драму и без того трагического для всех нас времени. С началом войны я в одночасье потеряла все — родителей и любимого человека, который, умирая от ран, подарил мне вот этого плюшевого мишку со словами: «Он добрый, сильный и будет хранить тебя от бед». Теперь, когда над жилыми кварталами Берлина начинают выть сирены, предупреждающие о приближении английских бомбардировщиков, мы садимся с мишкой в прихожей и решаем, бежать ли нам в бомбоубежище или нет. Как правило, он советует оставаться дома. И мы ложимся с ним в постель, накрываемся с головой двумя толстыми одеялами и стараемся заснуть, чтобы с надеждой проснуться. А утром, высунув голову на свет и поняв, что живы, понимаем, что и на сей раз мой талисман уберег меня. Ну вот, а теперь для вас песенка о моем верном друге.
Бригит расправила завернувшееся ухо медведя, чтобы он мог лучше расслышать ее добрые слова, обращенные к нему.
Когда голос умолк, его место тут же заняли звуки рояля, которые стали распространяться по всему залу, и лишь наткнувшись на стену, словно летучие мыши, зависли на ней, цепляясь за малейшую шероховатость. Наконец несложная мелодия приобрела необычайно сильное звучание, которое непрерывно карабкалось вверх и, достигнув наивысшей точки, вдруг оборвалось. Бригит схватила медведя, прижала к себе и тяжело вздохнула.
Карин было кинулась к подруге, но та опередила ее и, совершив пол оборота на вращающемся сиденье, поднялась и стремительно направилась к гостям. Взяв, не глядя, с подноса до половины наполненную рюмку, она тихо произнесла:
— Я пью за то, чтобы всем, ушедшим от нас, было лучше, чем нам, оставшимся.
Гости поддержали несколько странный тост, но осмысливать его не стали — времени для того не оказалось. За опущенными шторами на окнах, словно сговорившись, дружно завыли сирены. В городе беспорядочно задвигались люди и остановился транспорт. А здесь, в предместье, повисла зловещая тишина. Низкорослые домики втянули свои красно-кирпичные стены под крытые черепицей крыши и в ужасе притаились под пышными кронами старых деревьев. Несколько минут напряженной тишины и вдруг словно по команде дружно залаяли зенитки.
— В убежище? — то ли спросила, то ли предложила хозяйка.
— Я бы посоветовался с талисманом, — откликнулся Генрих, разливая по бокалам вино.
— Значит, остаемся, — не стала скрывать радости хозяйка. — Мы с Мишей всегда просто залезаем под два одеяла. И вам советуем.
Она прошла несколько шагов по коридору и открыла дверь справа:
— Покои моих родителей в вашем распоряжении, устраивайтесь на ночь. Все родительское — надежно.
Она схватила медведя и поспешно ушла, чтобы не сказать, убежала, наверное, ища защиты у своего талисмана, о котором только что пела с таким чувством.
За окнами воцарилась вдруг угрожающая тишина, которая обычно приходит на смену вдруг умолкнувшему шумному оживлению.
— Думаю, от перемены мест смысл нашей встречи не будет потерян, — отметил Генрих, вновь наполняя бокалы, расположившиеся на тумбочке между кроватями.
— Признаюсь, я не ожидала, что это так страшно. Все предыдущие бомбардировки я пережила, сидя в глубоком бомбоубежище, и только теперь поняла, как ужасно это выглядит наверху. Слава Богу, налет закончился, теперь я предлагаю за это выпить. Вино снижает в человеке порог страха, но никак не устраняет причины, его породившие.
— Послушайте, Карин, мой опыт общения с авиацией подсказывает, что только что пережитый нами эпизод — всего лишь прелюдия к… — он не успел закончить фразу, — как за окном вновь загремели орудия с большим, чем прежде, остервенением.
Карин в испуге схватила Генриха за рукав и попыталась что-то сартикулировать губами, но безуспешно. Удары с нарастающей силой следовали один за другим. Дом содрогнулся и замер в ожидании очередного потрясения.
Генрих взял бокал с вином и поднес к губам Карин. Она с трудом сделала два глотка, словно это было не вино, а микстура, и почувствовала себя несколько лучше, но как раз в этот момент совсем рядом, прямо над головой, раздался душещемящий звук, словно какая-то неземная сила вырвала многолетнее дерево с корнями и расщепила его с грохотом на мелкие куски. Свет в комнате, дважды мигнув, погас.
«Бригит права, — мелькнуло в голове у Карин, — одеяло — самая надежная защита от рвущих душу страшных звуков извне».
Она сбросила с себя платье легко и просто, как сбрасывают пальто, войдя с улицы, юркнула под одеяло и потянула за собой Генриха, причем сделала это естественно, словно иначе и быть не могло.
Где-то совсем рядом вновь грохнуло так, что светомаскирующая штора в ужасе отпрянула от окна, пропустив внутрь пучок раскаленного, яркого света. В это мгновение Генрих увидел в глазах Карин сочетание несовместимых, казалось бы, чувств: страха и желания. Но именно это немыслимое сочетание сделало ее настолько прекрасной, что оставило в его памяти навсегда.
А когда маскировочный полог вернулся на место, и в комнате вновь воцарилась темнота, она обняла его за шею и потянула к себе, укрываясь его телом, словно завесой от рвущегося извне ужаса.
Глава четвертая
Шниттке сидел, развалившись на стуле, и курил тонкую сигару, окутывавшую едким дымом окружающих и не доставлявшую большого удовольствия самому курильщику.
— Заграничные курим? — безразлично поинтересовался Генрих, усаживаясь на приготовленное для него место за столиком.
— Сигары из Франции. Заграница это или Рейх. После того, как мы заняли и юг Франции, — скорее всего, Рейх. Теперь у тебя появилась возможность убедиться в этом лично. Он помолчал минуту, а затем продолжил:
— Признаться, Генрих, ты — настоящий счастливчик. За что бы ты ни взялся, сразу возникает новая перспектива. На днях адмирал вызвал меня, а речь повел о тебе. Почему-то хвалил тебя за сообщение о Коко Шанель, а мне и слова благодарности не удосужился сказать.
— Вот это действительно непонятно, ведь ты — полковник, а я всего-навсего майор. Казалось, сама субординация говорит за себя.
— В том-то и дело! Ведь случись что, к ответу потянут меня!
— И правильно сделают. Официально ты руководишь мной, а не наоборот. Я, так сказать, «негласный сотрудник» гласного учреждения.
— Хорошо, оставим эту словесную игру в гласные-согласные и перейдем к делу. Сегодня в нашем немецком разведывательном сообществе наряду с официальным лозунгом «Победа любой ценой» появилась еще и неофициальная тенденция — надо выходить из войны, пока не поздно. Твое сообщение из Базеля о контактах Габриэль Шанель с Шелленбергом и их сомнительных планах относительно использования ее знакомства с Черчиллем для начала переговоров о перемирии между Германией, Англией без участия России, не на шутку озадачила адмирала.
— Я бы на его месте тоже задумался. Если это оперативная комбинация наших соседей, то хотелось бы понять ее смысл. В противном случае это серьезно.
— «Противный случай» адмирал назвал предательством, однако просил этого слова пока не употреблять прилюдно. Всему свое время. И как итог нашего с ним разговора — твоя поездка в Париж. Будешь наблюдать за мадемуазель Шанель, желательно было бы познакомиться с ней поближе, но это непросто. Она дама богатая, а потому капризная. И имеет право быть привередливой, ибо содержит всех близких ей мужчин, включая и нынешнюю ее пассию — барона фон Динклаге, который на пятнадцать лет моложе и во сто раз беднее нее, однако любит знатно выпить и вкусно закусить. Шанель живет с 1934 года в отеле «Ритц» на Вандомской площади, где занимает специально по ее вкусу отделанные апартаменты с видом на знаменитую колонну, отлитую из пушек, взятых Наполеоном под Аустерлицем. В номерах по соседству живали Хемингуэй и Марсель Пруст, а окна выходят на окна квартиры, где умер Фредерик Шопен.