— Как вы думаете, Генрих, мои уже спят?
— Думаю, уже просыпаются. И вам, Фима, надо бы немного подремать перед дорогой. А потому я немедленно прощаюсь — до следующей встречи. Условия связи прежние. Желаю удачи и здоровья.
— Кланяйтесь адмиралу, — едва выдавил из себя гостеприимный хозяин.
Если бы Генрих и впрямь столь решительно ни покинул гостиничного номера, то уже в прихожей услышал бы храп мгновенно заснувшего Фимы.
— По-моему, ты нездорова, — неуверенно произнес Генрих.
— Это верно. Такое со мной происходит обычно раз в три года и продолжается один день, когда я должна обязательно оставаться в кровати. Еще мой детский врач говаривал, что постельный режим — лучшее лекарство. — Сказав это, она, недовольная собой, накрылась с головой одеялом, оставив суетный мир за его пределами.
Генрих спустился вниз и поинтересовался у консьержа, ловко рассовывавшего по ячейкам ключи, кто мог бы сходить за лекарством в ближайшую аптеку.
— Ну я, конечно, — портье удивленно вздернул плечами и тут же поманил пальцем молоденького «боя». — Купишь месье лекарство и отнесешь в номер 213.
Обрадованный перспективой хоть ненадолго вырваться из душного пространства вестибюля, юноша со счастливой улыбкой выхватил из рук Генриха записку, вложенную в нее денежную купюру и исчез за дверью. Генрих поблагодарил портье и, выйдя из гостиницы, пошел мимо Вандомской колонны по Рю Руаяль на площадь Конкорд, откуда, не спеша, отправился в сад Тюильри. Миновав входные ворота, он тут же повернул направо и присел на ближайшую скамейку под деревьями так, чтобы видеть всех, входящих в парк.
Прошла монахиня, груженная тремя громадными корзинами, молодая дама с девочкой в белоснежном платье и веночке для конфирмации, затем проследовал немецкий военный, невысокий ростом, почему и был украшен головным убором с высоко задранной вверх кокардой.
Обозрев еще двух старушек и одного инвалида на костылях, он неторопливо пошел к выходу на противоположную сторону и оказался на набережной Сены.
Две сцепленные нефтеналивные баржи, упорно боровшиеся то ли с течением, то ли с собственной немощью, медленно тянулись мимо. Вывешенные для просушки на ветру ярко-цветные рубашки беззаботно помахивали пустыми рукавами, приветствуя праздношатающихся по обеим набережным реки.
Двигаясь параллельно плывущим баржам, Генрих отсчитал от моста шесть гранитных столбов и, попрощавшись с речными чудищами, остановился у седьмого. Перегнувшись через парапет, глянул вниз. На небольшом клочке земли, не залитом водой, две крысы отчаянно ссорились из-за остатков небольшой рыбешки. Генрих провел правой рукой под металлическими перилами ограды и почти у самого гранитного столба нащупал небольшой магнитный контейнер, неосторожным движением левой руки сбросив вниз горстку мелких камней, что помешало крысам до конца рассудить свой спор и заставило их вернуться в места обитания существ более разумных. Возвращался Генрих несколько иным путем.
Перейдя через Рю де Риволи и пройдя всю Рю Руаяль, он оказался на площади Мадлен. Газетный киоск, прильнувший ко входу в метро недалеко от помпезной лестницы, ведущей к собору, был увешан старыми граммофонными пластинками и несвежими газетами.
— Нет ли у вас путеводителей по Парижу? — поинтересовался Генрих у продавца с лихо закрученными парижскими усами.
— Путеводителя? — переспросил тот прокуренным голосом.
Стоявшая рядом пожилая торговка в вязаных нарукавниках молча кивнула и полезла куда-то вниз, под прилавок. — Вот, пожалуйста! — выложила она не блиставшую новизной брошюру.
— А чего-нибудь посвежее нет?
— Нет. Это самый последний. С приходом гостей никто больше путеводителей не издает. Туристов нет, да и завтра они поменяют названия площадей и улиц на свои, как в других странах. А тогда и все ваши труды и вложенные денежки попадут в…. — Она не стала уточнять название интимного места, где оказываются бездумно вложенные деньги.
Поблагодарив за исчерпывающий ответ, Генрих расплатился, сунул под мышку антикварный путеводитель и, попрощавшись, двинулся дальше по бульвару Мадлен, понимая, что находится где-то совсем недалеко от отеля. На перекрестке дорогу ему преградила выехавшая справа на велосипеде очаровательная юная блондинка с глазами того фиалково-голубого цвета, что встречаются только у немок.
— Простите, мадемуазель, вы случайно не говорите по-немецки?
— Случайно, говорю, — дерзко бросила она на безупречном немецком, — но без всякого удовольствия. — И резко крутанув педали, тут же исчезла из виду.
Генрих посмотрел ей вслед и вдруг неожиданно для себя рассмеялся, да так искренне, что сохранил улыбку, уже поняв, что стоит у входа в отель.
Карин сидела в кресле за столом, опершись головой на правую руку.
— Чему ты так радуешься? — спросила она.
— Жизни, солнцу, тому, что вижу тебя и еще одному обстоятельству.
— Интересно?
Генрих подробно рассказал о встрече с голубоглазой блондинкой на велосипеде.
— Что ж, примечательный диалог. Вероятно, мы, немцы, заслужили такую реплику с ее стороны.
— Да, кстати, почему ты сидишь в кресле, а не лежишь в постели?
— Где-то около полудня без звонка появилась Коко, преподнесла мне большой флакон приятных запахов, и я гостеприимно заказала бутылку вина, с которой мы и просидели вдвоем целый день. — Карин помолчала минуту и, глядя в сторону, сказала: — Знаешь, я пришла к мысли, что при всех ее широких связях и звучных знакомствах Коко невероятно внутренне одинока. Впрочем, она и сама об этом говорит: «Больше всего боюсь пустоты!».
— Мне казалось, она научилась ее заполнять.
— Стремится к этому. Сейчас она срочно едет в Испанию, где намеревается встретиться, как ты думаешь, с кем?
— Полагаю, с каким-нибудь испанским грандом?
— С английским премьером Уинстоном Черчиллем, с которым давно знакома. Задачей ее при этом является упредить графиню фон Гогенлоэ, у которой та же самая цель. Самое же пикантное состоит том, что обеих на такую самоотверженность вдохновляют одни и те же люди.
— Рискую предположить, кто они…
— Верно, так и есть. — Она вновь помолчала. И потом вдруг подняла голову:
— Генрих, дорогой, хотела попросить тебя выйти со мной на свежий воздух. Коко — заядлая курильщица, и я провела весь день в табачном дыму, голова идет кругом. Хочу подышать свежим воздухом. Ты не против?
Пока Карин переодевалась, Генрих вскрыл крошечный контейнер, в котором оказалась записка: «13-го, 13 часов, «Les Halles», rue du Jour», кафе «Под золотым циферблатом». «То есть завтра в полдень», — зафиксировал в памяти Генрих.
— На свежем воздухе не только легче дышится, но и мыслится яснее, — громко сказал он.
Он взял Карин под руку, и они пошли по отшлифованным миллионами ног плитам площади.
— Хотел бы вернуться к твоему рассказу о разговоре с Коко. Как ты думаешь, что толкает ее и графиню, опережая друг друга, спешить на прием к английскому премьеру?
— Что? — от удивления Карин даже замедлила шаг. — Совершенно очевидно, что не интерес к нему как к мужчине, учитывая хотя бы его дневной рацион потребления виски. А если серьезно, то Черчилль, несомненно, самое вязкое звено в формирующейся тройке антигерманского альянса — Россия, Америка, Англия. При том, что он ненавидит Красную Россию и побаивается сильной Америки. Что же касается обеих дам, то они подчинены чисто женской логике, сделав ставку на обе противоборствующие стороны, чтобы в итоге отдать предпочтение победителю.
Генрих улыбнулся.
— Нечто похожее происходило почти полтораста лет назад и именно во Франции. Рассказывают, что в одну из ночей военного противостояния борющихся сторон Талейран, сидя с друзьями где-то неподалеку отсюда в кафе, предложил тост за победителя. Все охотно выпили, а затем поинтересовались, за кого же они пили? «А вот об этом мы узнаем завтра», — ответил, усмехнувшись, Талейран.
— Да-да, именно так рассуждают эти дамы. Им безразлично, с какой стороны войти в историю, главное, оказаться там.
Карин на секунду остановилась.
— Прости, я, кажется, переоценила свои силы. Давай вернемся в гостиницу. — Едва добравшись до кровати, сразу забралась под одеяло и тут же уснула.
Впрочем, Карин оказалась права. На другой день ее болезнь-однодневка, как называла ее она сама, отступила, оставив после себя лишь небольшой шлейф — слабость. После завтрака, как только Генрих стал собираться, Карин взяла его за руку:
— Если можешь, не оставляй меня сегодня. Мне очень тоскливо здесь без тебя. Я так давно не была в Париже! Я посижу где-нибудь в кафе и буду ждать твоего возвращения. В отличие от многих я люблю ждать и не считаю это время потерянным.
На сей раз таксист оказался пожилым французом из тех, кого сами французы с улыбкой называют «поживший в свое удовольствие». Говорил он немного, вел машину спокойно, с уважением к возрасту — к своему, и автомобиля.
С Вандомской площади повернули направо и направились по широкому проспекту «малые сады». После Рю Ришелье, повернув чуть вправо и миновав знаменитый «собор без колокольни», остановились на углу у «чрева Парижа», привозного рынка «les Halles».
Брусчатка мостовой, казалась, прогибалась под тяжестью громадных фур, груженных зеленью, овощами, мясом и рыбой.
Справа на углу при въезде на площадь оказалось кафе-бар под вывеской «У Св. Евстахия» в честь собора, мимо которого они только что проехали, с небольшой, залитой солнечным светом верандой и пустующими столиками.
— Вот и мое место под солнцем! — обрадовалась Карин, усаживаясь за столик.
Подошла женщина и, не здороваясь, поставила тарелку со свеже поджаренными сухарями, нарезанными кубиками, и два кофе. В солнечных лучах тут же распространился домашний аромат.
— Вот здесь я готова ждать тебя сколько угодно, — Карин вынула из сумочки небольшой томик и положила на стол. Затем отпила несколько глотков из чашки, и, откинувшись на спинку стула, прикрыла глаза. — Я буду сейчас читать мой любимый роман и ясно представлять себе, как его герои сновали вот по этой мостовой, как спорили, торговались, кричали и умолкали, порой навсегда. А главное, буду ждать твоего возвращения.