направили в министерство пропаганды, а конкретно в управление по производству и прокату агитфильмов. Что, в общем, сродни копанию в куче навоза.
— Разве? — удивился Генрих. — Я был уверен, что иметь дело с кинофильмами — интереснейшее занятие.
— Тогда позвольте пригласить вас в наше парижское бюро, где мы сможем уже предметно продолжить наш разговор. А сейчас я расплачусь за съеденное и выпитое моим шефом и мы двинемся в путь. Машина у подъезда.
Машину Вилли вел уверено, несмотря на то, что постоянно вертел головой, поясняя гостям, где они едут.
— Вот, смотрите, это бывший французский кинотеатр «Мариньян», где теперь крутят кино для немецких солдат. Ну-ка, что там сегодня? — он на секунду притормозил. — «Коллега сейчас придет» — это для одноклеточных. Если бы устроили конкурс на самый примитивный фильм, он бы уверенно занял первое место.
После короткого блуждания по городу они подъехали к небольшому двухэтажному особняку и поднялись по ступеням к двери.
Комнаты были обставлены старой, хорошо отреставрированной мебелью. Два письменных стола вросли в пол, упрямо упершись друг в друга. Несколько мягких кресел и диван традиционной обивки — яркие полосы на светлом фоне.
— Вот здесь мы и хозяйничаем с женой, которая, к сожалению, уехала в деревню с детьми навестить знакомых и вернется завтра. Но грустить мы не будем, а займемся делом.
Для начала Вилли опустил шторы на окнах, затем выдвинул из резного шкафчика кинопроектор, включил его, и на небольшом экране появилось изображение.
Американское джазовое веселье, сдобренное великолепно отбитой чечеткой и чашкой хорошего африканского кофе, не произвели на гостей должного впечатления и были тут же заменены на французскую любовную драму, которая тоже не впечатлила разборчивого зрителя. И вот тут раздосадованный хозяин решился на отчаянный шаг.
— Осмелюсь предложить господам мое собственное творчество — «ленту-ребус».
Господа оживились и удобно устроились в глубоких мягких креслах.
— Фильм смонтирован мною из собранных трофейных кинодокументов воюющих сторон. В основном это официальная германская и советская кинохроника, которую я собрал таким образом, чтобы она хоть как-то смогла объяснить происходящее сегодня. Почему две страны, связанные на протяжение веков историческими, экономическими, я уж не говорю, крепчайшими династическими узами, вдруг оказались в смертельном противостоянии?
— А вот это действительно очень интересно было бы понять, — сказал Генрих.
— Этот фильм только ставит вопрос, ответ же должен дать зритель. Материал предельно обезличен. Я стер все, что могло бы конкретизировать время событий страны. Осталось самое главное — люди и их поступки. Итак, начинаем.
По экрану проходят молодые люди. Судя по всему, это участники молодежного похода. Девушки и юноши в коротких штанах, с рюкзаками за плечами и радостными улыбками. У некоторых головы защищены от солнца светлыми панамками.
Расстояние до снимающей камеры слишком велико, чтобы разглядеть лица и детали одежды. Видно лишь, что девушки в светлых блузках и с темными галстуками на шее, скрепленными металлическим замочком. Звука нет. Но легко догадаться, что молодые люди поют. Они прошли по лесу и оказались у воды. Бережно сложив одежду на берегу, молодежь бросается в воду. Шум, смех, брызги… Наконец все стихает. На поверхности воды в ритм прибоя покачиваются человеческие головы. Глаз не видно, лица смазаны расстоянием. Создается жутковатое ощущение, что со дна всплыли утопленники и теперь с любопытством разглядывают происходящее на суше.
Затем следует небольшая перебивка, и на экране уже иной сюжет.
Молодая семья въезжает в новую квартиру. Дети бегают по пустым комнатам, высовываются из окон, разглядывают окрестности. Грузчики вносят вновь купленное пианино. Помещение приобретает жилой вид.
Потом — небольшая пауза и вот уже по водной глади скользит белоснежное судно. На палубе — подростки, они счастливы, улыбаются. Перегнувшись через перила и озорно свесившись над водой, они подают знаки снимающему их оператору. И вновь — смена сюжета.
Колоссальные заводские цеха, пекло. По желобам в формы стекает расплавленный металл. Гигантский, размером с пятиэтажный дом кузнечный пресс несколькими ударами превращает многотонный бесформенный слиток в нечто похожее на башню танка. Камера наезжает на громадное чудовище и замирает.
На могучем основании станка во весь экран медная пластина с надписью: «Германия. Крупп фон Болен унд Гальбах».
Из заводских ворот медленно выползает танк и натужно карабкается на платформу поезда.
— Тут и думать нечего, все объяснено на доске. Это, несомненно, стальной концерн Круппа в Рурском промышленном бассейне Германии, — уверенно заключила Карин.
— Ничего подобного, дорогая Карин! Данное оборудование поставлено Германией в Россию во времена дружбы 30-х годов и установлено на одном из уральских заводов, где сегодня русские производят танки, которые грузят на платформы и отправляют на фронт, чтобы убивать немцев. Продолжим, пожалуй?
Лютая зима. Мороз за сорок. Ветер гонит снег острыми колючими клиньями по сугробам, из которых тут и там высовываются то замерзшая лошадиная голова, то обезображенное болью и отчаянием лицо человека. Высоко над снегом торчит из сугроба замерзшая человеческая рука, словно хочет предупредить о чем-то идущих мимо.
И в этот момент откуда-то сверху в комнату вливается музыка, белым саваном накрывая чудовищные надругательства человека над самим собой. Со все нарастающей силой звучит адажио соль-минор Альбинони.
Наконец музыка умолкла и воцарилась тишина, какая наступает после только что миновавшей грозы.
— Итак, господа, слово предоставляется вам, — и Вилли с загадочным видом уселся на край стола.
— Снежный сюжет с трупами — это зима 1941–1942 годов под Москвой, — твердо заключил Генрих.
— Ответ верный, — не менее решительно согласился Вилли.
А дальше началась великая путаница.
Шагающие через лес к озеру жизнерадостные молодые люди оказались не пионерами, как первоначально предположили зрители, а членами организации «Гитлерюгенд», юные пассажиры речного теплохода, наоборот, членами советского комсомола, организовавшего речной круиз по только что достроенному Химкинскому водохранилищу под Москвой.
— Ну как, лихо я замешал документальный кинококтейль? — ликовал Вилли.
Карин, которая не разгадала ни одного сюжета, и, естественно, не желая признаваться в этом, была склонна всю вину возложить на кого угодно, кроме себя.
— А скажи, Вилли, для чего ты монтировал этот фильм? Кому он может понравиться?
— Мне, кстати, понравился, и даже очень, — решительно вмешался Генрих. — Правда, на мой взгляд, для полноты исторической правды в фильме отсутствует главное: мотивы действий и цели обеих сторон.
Вилли усмехнулся.
— А вот это уже прямая дорога в концлагерь. Жена и без того каждое утро начинает с того, что умоляет сжечь кинопленку. Я пока держусь, но, думаю, надолго меня не хватит. А жаль! Правда, у меня немало разрозненного материала как раз на тему «Кто и почему?». Приберегу до лучших времен.
— Надеюсь, они не за горами, — согласился Генрих.
Возвращались молча. Однако как только перешагнули порог отеля, жизнь вновь стала казаться волшебной. Некоторый дискомфорт, правда, внесли пустые места за столиком, которые обычно занимали Шанель и барон.
— Никогда не могла правильно оценить суть человеческих отношений. Встречаясь с Коко ежедневно, я порой уставала от общения с нею. Иногда появлялось желание освободиться от ее напористости, уединиться. А вот она уехала, и вдруг образовалась какая-то пустота, которую некем заполнить.
— Ну, конечно, это неизбежный эффект сильной личности, — улыбнулся Генрих. — Будем с нетерпением ждать ее возвращения, чтобы вновь заполнить образовавшиеся внутренние пустоты.
— Я так и знала, что ты станешь иронизировать по поводу моих чувств.
— Прости, Карин, но маленький герой моего любимого Марка Твена произнес запомнившуюся мне фразу: «И лень было камень бросать, да случай было жалко упустить».
Карин чуть было ни выронила чашку от смеха.
— Генрих, дорогой, откуда у тебя на все случаи жизни либо примеры, либо цитаты?
— Дело в том, что в школе у меня было два увлечения — спорт и книги. Все, что было прочитано, вбивалось в детский мозг, как гвозди, и до сих пор они там сидят.
— Ради Бога, не растеряй запас того, что делает тебя непохожим на всех остальных. Это ведь, поверь мне, дар бесценный. — Она наклонилась, обняла его за шею и поцеловала.
Глава седьмая
Ноябрь — не самый лучший месяц для путешествий по Германии. То дождь, то снег с дождем, непременно приправленный порывистым колким ветром. И все же для Отто наиболее непригодной для передвижения на автомобиле оставалась Россия, где люди почему-то не стали строить автострады, чтобы наслаждаться скольжением по безупречному асфальтовому покрытию, а традиционно предпочитали мучительную езду по бездорожью.
Гладкое течение мысли неожиданно прервалось, когда под Билефельдом шоссе неожиданно преградил наскоро сооруженный шлагбаум, а словоохотливый полицейский бросился им навстречу:
— Извините, господа, должен предупредить вас о наличии двух глубоких воронок на моем участке, на 24-м и 64-м километрах дороги!
— Странно, вчера мы тут проезжали, и все было нормально.
— Совершенно верно! Сегодня ночью англичане сбросили несколько «подарков» на наши головы. Эти уроды должны были бомбить заводы, но там их поджидают зенитки, а тут — выкинул груз на шоссе — и лети быстрее домой за наградой!
— Скажите, а вода где-нибудь поблизости есть?
— Тут недалеко, в километре отсюда небольшая гостиница. Хозяйка — вдова майора. Заезжайте, не пожалеете.
— Да я же спросил про воду.
— Зачем вам вода? У нее прекрасное пиво, домашнее варенье, главное же, она сама — пальчики оближешь! — и он, продемонстрировав это жестом, сально захихикал.