– Нет, – ответил пожарный. – Это старая модель предыдущего поколения. Её не сделать шире.
– Мне ростовка слишком велика, – фельдшер безысходно вздохнул. – Я его не надену. И я останусь здесь. Не могу бросить больных.
– Им уже ничем не помочь, – произнёс Порфирьев. – Ты сам об этом говорил. Смысл оставаться?
– Смысла нет, – подтвердил фельдшер. – Но я останусь. Я кабинетный работник, у меня лишний вес, одышка и гипертония. Боюсь, что до Раменок не дойду, тем более, по развалинам. Останусь с больными, поддержу их психологически в последние минуты… И буду надеяться, что нас впустят хотя бы в бомбоубежище… или пришлют спасателей из-под Раменок.
– Насчёт бомбоубежища я бы иллюзий не питал, – Порфирьев сделал скептическую гримасу. – Но на всякий случай у вас остался коммуникатор с картой объектов ГО, я привязал карту к местности, так что, если кто захочет, сможет попытать счастья. А вот если сможем попасть в подземный город, то там должны будут организовать спасательную операцию… надеюсь.
– Будем надеяться вместе, – подытожил фельдшер и перевёл взгляд на Овечкина: – Господин главный инженер уступит скафандр даме?
– В скафандре я буду более полезен общественности, чем без него! – возразил Антон.
Перспектива многочасового пребывания среди смертельно опасной радиации без скафандра серьёзно испугала Овечкина. Он был там, на поверхности, и не в полусотне шагов от спасительной норы, в подвале магазина, а в самом, что ни на есть, сердце радиоактивной опасности! И он отлично понимает, что ждёт экспедицию! Даже несмотря на то, что он был в скафандре и под антирадом, он всё равно получил опасную дозу облучения, фельдшер сразу об этом сказал!
– Я уже облучился на поверхности, и без скафандра радиация меня убьёт! – добавил он.
– Скафандр тебя особо не защитит, – возразил пожарный. – У него есть защита, но при таких уровнях радиации этого мало. Основная надежда на антирад…
– Я тоже смогу принести больше пользы в скафандре, чем без него! – заявила женщина-педиатр. – С нами пойдут дети! Им потребуется помощь! Они будут подвергаться смертельной опасности!
– Доктор! – Дилара с тревогой переводила взгляд с педиатра на остальных и обратно. – А дети смогут перенести такой переход? Они не погибнут из-за облучения? Я где-то читала, что детям до четырнадцати лет нельзя использовать антирад, он слишком токсичен!
– Нельзя, – подтвердила педиатр. – Но без антирада они погибнут однозначно. Детскому организму такое облучение не пережить. Но если остаться здесь, и нас не впустят в бомбоубежище, то они погибнут всё равно. Без электричества у нас не будет вентиляции, отопления и чистой воды. Скорее всего, смерть наступит от отравления водой или от поступающей с поверхности радиации раньше, чем от голода и переохлаждения. Поэтому я настаиваю на своём плане: мы должны вернуться к бомбоубежищу в назначенное время, а если там не откроют, то после этого можно идти в Раменки! У меня тоже дети, и я не хочу рисковать ими!
– Вы уверены, что ваша любимая общественность отдаст вам скафандр после того, как узнает, что в бомбоубежище все сделали вид, что там никто не живёт? – поинтересовался Порфирьев. – До бомбоубежища я вас доведу, просто скажем толпе, что педиатр есть наш входной билет, и потому её нужно показать в скафандре, чтобы те, кто сидит по ту сторону видеокамеры, не заподозрили, что им привели живой труп или вообще пытаются обмануть.
– Давайте потребуем для педиатра ещё один скафандр! – предложила Дилара. – У активистов! Пусть предоставят! На станции больше двухсот детей! Педиатр нужен всем! Я уверена, что со мной согласится большинство! А инженер-механик такой же входной билет, как педиатр, ты же сам говорил это! Ему тоже нужен скафандр!
– Как хотите, это вам решать, – без эмоций ответил здоровяк. – В идеале в скафандрах должны быть оба, но я сейчас не об этом. Я о том, чтобы вообще не идти к бомбоубежищу. Надо уйти без ненужной огласки. Если дойдем до Раменок, то приведём сюда помощь. Она потребуется и здесь, на станции, и в том бомбоубежище, и даже в другом, которое есть на карте. Но сначала до Раменок необходимо дойти. Желающих может оказаться много, а антирада у меня на десятерых. Остальные две с половиной тысячи живыми не дойдут. Значит, им придётся остаться здесь. И они совершенно объяснимо могут не поверить в успех нашего похода в Раменки, и не захотеть отдавать нам скафандры. Мы должны уйти прежде, чем за них разгорится драка.
– А если она не разгорится? – вскинулась женщина-педиатр. – Если общественность поймет?
– Поймёт, как это было с буфетом? – уточнил Порфирьев. – Я проверять не хочу. Поэтому мы здесь и собрались. Чтобы решить, кому достанется третий скафандр.
– При чём здесь скафандр?! – возмутилась женщина-педиатр. – У меня двое детей! Для них скафандров нет, а побочные эффекты антирада могут убить их после того, как сам препарат спасёт детей от радиации! Прежде, чем рисковать жизнями детей, мы должны попытаться доставить детей в бомбоубежище!
– С таким же успехом их можно оставить здесь, – возразил здоровяк. – Чтобы дойти до Раменок, у нас есть семь с половиной часов – время действия антирада. Там нами займутся врачи, потом я приведу сюда спасателей. Всё это можно сделать за сутки или чуть дольше. К этому времени тут ещё будет электричество. Ну, или оно закончится совсем недавно.
– Тогда я не понимаю, к чему это тайное собрание! – женщина-педиатр воззрилась на амбала.
– К тому, что я был на поверхности, – Порфирьев коротко кивнул в сторону молодого техника, пожарного и Овечкина. – И видел, что там произошло. Столицу уничтожили по всем правилам теории ядерной войны: снесли всё, что было на поверхности, надземными взрывами, чтобы уничтожить инфраструктуру, коммуникации, здания и прочие объекты на поверхности. Контактными ударами разрушили хорошо укрепленные объекты подвального типа. Спецбоеприпасами достали до стратегических объектов глубокого заложения. И всё это было как минимум продублировано. Я уверен, что наши ракетчики сделали с противником то же самое, даже больше, потому что территории их стран по площади меньше нашей, и прятаться им сложнее, но нам от этого не легче. Москва – это один большой эпицентр десятков или сотен термоядерных взрывов. От зданий не осталось даже остовов, только горы развалин разной высоты, из которых торчат особо прочные обломки. Всё. Главный инженер! Как это может повлиять на наш поход в Раменки?
– Как угодно негативно, – хмуро ответил Антон. – Мы можем не найти вход в подземный город под слоем развалин в десяток метров глубиной. Или найти, но подземные тоннели окажутся расплющенными, как наши тоннели в метро. Или вообще не дойти до него, если путь преградят воронки, потому что без специализированных скафандров через них мы не пройдем даже под антирадом, это верная смерть.
– И что вы хотите этим сказать? – педиатр перевела угрюмый взгляд с Овечкина на Порфирьева.
– Если мы не найдем подземный город, то последний шанс выжить, который останется, это как можно скорее выбраться из Москвы, – объяснил тот. – Покинуть зону сплошных эпицентров. Вы же медик, доктор, вам известно, что такое доза облучения в четыреста рад.
– Это лучевая болезнь средней тяжести, – ответила педиатр. – Её крайний верхний предел.
– Свыше четырёхсот рад начинается уже тяжёлая стадия лучевой болезни, – подхватил Порфирьев. – А свыше шестисот – крайне тяжёлая. Фактически, это летальный исход, если без современной медицинской помощи. Так вот, на поверхности сейчас везде от четырёх тысяч рад и выше. Вблизи воронок до семи тысяч. Единственный шанс выжить – выйти за пределы Москвы. Туда, где нет радиации. Если начнется ядерная зима, то температура очень скоро упадет до зимней, а зимой опустится до полярной. За городом можно хотя бы костры жечь и топливо для них добывать. И как-то попытаться наладить выживание.
– Но это же путь в десятки километров! – ужаснулась педиатр. – Пешком! По сплошным завалам! Без скафандров и антирада при такой радиации никто не дойдёт живым!
– Об этом я и говорю, – устало произнёс Порфирьев. – У меня есть антирад на десятерых. У вас есть то ли один, то ли восемь скафандров, тут уж я не знаю, сами решайте. Я доведу вас до Раменок. Если повезет попасть в подземный город, то оттуда организуют спасательную операцию и всех спасут. Будем надеяться, что они в этом заинтересованы. В конце концов, там укрылось правительство, а рано или поздно правительству потребуется население. Но если подземный город найти не удастся, мы не будем возвращаться сюда. Попытаемся выйти из города и выжить.
– А как же остальные?! – опешил Антон.
– Никак, – ответил Порфирьев. – Остальные останутся здесь и со временем погибнут. Или могут попытаться на свой страх и риск пойти с нами. Чего ты от меня хочешь? Я не волшебник. У меня есть десять доз антирада, я их отдам. Это всё, что я могу сделать. Не факт, что мы сумеем выбраться из города живыми или не умрём от облучения через пару недель после этого, но сидеть тут, сложа руки, я не буду. У тех, кто ходил со мной к бомбоубежищу, уже по семьдесят рад облучения, это две трети предельной месячной нормы. А мы ещё не начинали путь. – Он на миг умолк и закончил: – Решайте! Желательно так, чтобы толпа не поубивала друг друга за эти десять доз.
– Вы предлагаете нам выбрать, кому спастись, а кому погибнуть? – ужаснулась педиатр. – Выбрать десять человек из трёх с половиной тысяч?
– Если у кого-то есть идея лучше, то пусть предложит, – парировал Порфирьев. – Мне без разницы. Я всё сказал: мне нужны два человека в помощники. Я их назначил. Остальные места вакантны. Дальше ваше дело. Кто-то может остаться тут по собственному желанию, наверняка существуют такие, кто уверен, что в метро можно жить долгие годы.
– Тогда давайте подождем несколько суток! – Овечкин попытался найти хотя бы какой-нибудь выход из безвыходного положения. – На поверхности ураганы! За неделю они раздуют пылевую завесу над городом, и радиации станет меньше! Если мы все сплотимся, то неделю продержимся, даже если нас не пустят в бомбоубежище!