– Тринадцать километров, – ответил Порфирьев, и его расплывчатый силуэт появился возле возящегося над лежащим генералом лейтенанта. – Гражданские сильно вымотаны, поэтому быстрее не получилось.
– Мы тоже… – сипло произнёс генерал, – не железные… Штурмовые комплекты только у шестерых… лейтенант… что с аккумуляторами?
– Часов на восемь хватит, – ответил лейтенант, – потом всё. Запасных больше нет, заряжать нечем.
– Ставьте палатку, и все внутрь, – приказал генерал. – Комплекты от питания отключить. Если от интоксикации не передохнем, будем разбираться, что делать дальше… Капитан, местность вокруг безопасная? Нам в палатке сутки сидеть безвылазно… роботы не найдут?
– Снегопад сильный, через час не будет видно ни следов, ни палатки, – ответил Порфирьев. – Слой обломков здесь тонкий, тут лесок был или парк, много обугленных древесных обломков, среди них есть чистое место, мы сейчас около него. Проследить за нами они не смогут, если только случайно не натолкнутся, но тут я ничего поделать не могу. – Он сделал паузу и неожиданно спросил, понижая голос: – Товарищ генерал, а это точно роботы противника?
– А чьи ещё? – Генерал, кряхтя, тяжело поднялся в сидячее положение и принялся стряхивать рукой снег с лицевого щитка скафандра. – У нас таких нет. Я даже не знаю, чьи они именно. Америкосовские или япошек, может, бундесверовские… у натовцев с робототехникой всегда было не одинаково. А почему ты спрашиваешь?
– Он вышел из темноты прямо на меня, – ещё тише произнёс Порфирьев. – Просто появился из ниоткуда в двух шагах. Посмотрел на меня сверху вниз и прошёл мимо. Я подал условный сигнал, отряд залёг, он прошёл вдоль вас и потерялся.
– Не засёк он тебя, – лейтенант помог генералу встать. – У тебя фотохромный комбинезон, я тебя с расстояния в два метра почти не различаю, а они видят хуже, чем мы. У них лазерное зрение, и сплошная пылевая завеса быстро рассеивает луч. Датчики сердцебиения при таком уровне ионизации бесполезны, защита против тепловизора у тебя есть. Поэтому он тебя не разглядел. Они атакуют всех, кого засекают, мы потеряли десятерых.
Мгновение Порфирьев молчал, задумавшись, потом кивнул во мрак грязного снегопада:
– Место под палатку в пяти метрах отсюда. Я покажу. Лучше продолжить радиомолчание.
Он шагнул в снежную кутерьму, за ним направились солдаты с грузом, и эфир затих. Базу развернули быстро, после чего все зашли в палатку и плотно закупорились изнутри. Порфирьев хотел поставить на подступах мины и сигнальные ловушки, но ничего этого у военных не оказалось, и вся надежда была на мрак, снегопад и плохую видимость. Порфирьев заявил, что у него есть ещё сорок минут, поэтому он выйдет наружу и замаскирует базу подручными средствами хотя бы как-нибудь, вокруг должен быть мусор, который можно применить в этих целях. Он покинул палатку, остальные занялись запуском фильтровентиляционной установки и развёртыванием прочей внутренней обстановки.
Пока разжигали походную печку и отапливали палатку, у маленькой Амины началась истерика. Дочурка заходилась в надрывном плаче, жалуясь на жуткую боль в пальцах рук и ног, и охваченная ужасом Дилара не знала, как облегчить её страдания. Медикаментов не было, врачей тоже, колоть четырёхлетнему ребёнку боевые армейские транквилизаторы никто не решился. Лейтенант сказал, что это нервные окончания отходят от сильного переохлаждения, всё пройдёт само, но не быстро. Амина продолжала разрываться от плача, потом у Давида началась интоксикация, и для Антона с Диларой начался сущий ад. Дочурка билась в истерике, сына скрутило в приступах рвоты, его температура подскочила до сорока, дыхание давалось с трудом, Давид тихо стонал, едва слышным голосом сообщая о сильной головной боли, и снова трясся в рвотных позывах. Потом интоксикация началась у активистов и Петровича, следом попадали на пол молодой техник с пожарным, корчась в мучениях, и приступ рвоты скрутил Дилару. Антон бросился к жене, моля солдат о помощи, но у военных один за другим тоже началась интоксикация. Полковник с генералом срывали с них шлемы, чтобы не забрызгало рвотными массами, и Овечкин видел вокруг лишь множество хрипящих людей, содрогающихся от тошноты или катающихся по полу от боли среди сорванных с голов противогазов, гермошлемов и респираторов.
Он метался между женой и детьми, пытаясь вытирать им лица и удержать бьющихся близких от соприкосновения с горячими стенами печки, и столкновения с другими страдающими, но это помогало мало. Давид задыхался, Амина плакала не переставая, Дилара просила пить, но он не знал, где взять воду. Военных ломало от боли, полуживые старшие офицеры тряслись в кашле, отхаркиваясь кровью, всюду стояли надрывные стоны, кто-то хрипел, потеряв сознание, и Антон с ужасом увидел, как маленькую Амину начинает тошнить, а её глаза закатываются. Последнее, что он запомнил, была острая ломота в костях и тяжёлая головная боль, обрушившиеся на него внезапно. Ставшие ватными ноги безвольно подкосились, желудок пронзило резью и вывернуло наизнанку. Овечкин упал, содрогаясь от сухой рвоты, и понял, что его пылающие огнём лёгкие не могут сделать вдох. Он то судорожно хватал ртом воздух, то пытался стошнить что-то едкое, заполнившее внутренности, не желающее выталкиваться наружу, то вновь пытался сделать вдох. Перед застланными мутной пеленой глазами появился расплывчатый силуэт, и Овечкин понял, что в палатку вернулся Порфирьев.
– Олег… – надсадно прохрипел Антон, вспоминая подозрения жены. – Дай мне антидот…
– Нет никакого антидота, – Овечкин почувствовал, как чья-то рука укладывает ему на лоб что-то холодное. – Антирад разрушает клетки организма. Тут биорегенератор нужен. Терпи. Ты был в скафандре, должен выжить…
Голову вновь обожгло изнутри, легкие сковало судорогой, и Антон провалился в наполненное горячечным бредом беспамятство.
День шестой
Сложенный из обрывков упаковочного картона костёр быстро занялся пламенем, выхватывая из окружающего мрака замызганный пол станционной платформы, и стоящие вокруг люди потянули к огню озябшие руки. С десяток ближайших к костру людей выключили фонарики своих коммуникаторов, на заднем плане множество небольших световых лучей пришло в хаотичное движение.
– Загорелся! – констатировал кто-то из темноты. – Надо собрать больше костров! Одного на всех не хватит! Один костёр разожжем у входа в вагон с продуктами, чтобы никто не вошёл туда незамеченным!
– Картона надолго не хватит! – возразил ему другой активист. – Нужно топливо посерьёзнее!
– Разберём вагоны, там должен быть горючий материал! – предложил ещё один.
– Вытаскивайте мебель из служебных помещений, – заявил фельдшер. – Там всё из деревоплиты, гореть будет. Кто-нибудь, помогите вынести больных к костру! Самостоятельно им не выйти!
Ответом ему была тишина, никто не желал делить место у огня с кем-то ещё. Фельдшер тяжело вздохнул. Аккумуляторные ёмкости станции опустели под утро, раньше ожидаемого срока. После того как оба техника покинули станцию и ушли вместе с Порфирьевым, никто за режимом энергопотребления не следил, и все бросились заряжать свои коммуникаторы. Кто ради карт местности, кто ради фонарика, кто просто без объяснения причин… В результате две тысячи пользователей создали дополнительную нагрузку на последние остатки энергии, и к утру она иссякла. Через несколько часов на станции стало холодать, дети в вагонах требовали еды, и активисты решили развести костёр. Все понимали, что это вызовет задымление, которое приведёт к отравлению угарными газами, и на разведение огня решились не сразу, надеясь на штурм бомбоубежища.
Второе бомбоубежище найти так и не удалось, активисты несколько часов блуждали по окутанным пыльным мраком развалинам, потом у тех, кто был без скафандров, начались признаки радиоактивного поражения, и команда вернулась назад. На обратном пути оказалось, что без навигатора на незнакомой местности не умеет ориентироваться никто, а карта привязана приблизительно, с ошибкой в пять-десять метров. Из-за этого поисковая команда прошла мимо станции, не заметив норы в забитом пылью сумраке. Пока поняли, пока вернулись, пока нашли старый маршрут и вышли к норе, половина тех, кто не имел скафандров, умерли от радиации. Их тела оставили недалеко от норы, остальные вернулись живыми, но доза облучения оказалась настолько велика, что они умерли к полуночи.
Местные активисты изучили принесенные ими данные, наложив зафиксированные маршруты на карты, и пришли к выводу, что погибшая команда всё-таки побывала на месте второго бомбоубежища, но не смогла его найти. Потому что бомбоубежище погребено под пятиметровым слоем обломков, и в отличие от первого, вход туда никем не откапывался. Из чего был сделан вывод, что второе бомбоубежище либо погибло, либо похоронено заживо, и туда не добраться. Активисты надели освободившиеся скафандры и ушли к первому бомбоубежищу. Через два часа они вернулись с обнадёживающими новостями. Запершиеся в бомбоубежище подонки не желают впускать гибнущих людей, и все те, кто понадеялся на их помощь и пошёл туда без антирада и скафандров, уже умерли. Но те, кто был в скафандрах, сумели обнаружить вентиляционную шахту и засыпали её обломками и мусором намертво. Приток воздуха в бомбоубежище прекратился, это гарантированно, и теперь осталось лишь дождаться, когда подонки откроют ворота. Как только это произойдет, активисты ворвутся в бомбоубежище и потребуют, чтобы всё население станции было немедленно переселено туда и обеспечено средствами защиты для передвижения.
Вернувшиеся активисты подчеркнули, что для успешного давления на подонков из бомбоубежища трёх человек может оказаться недостаточно, и потому они вчетвером должны присоединиться к ним. И им, желательно, иметь оружие. В служебных помещениях был объявлен обыск с целью обнаружения полицейских пистолетов и пистолетов-пулеметов, спрятанных Абдуллаевым неизвестно где. Всё было перевёрнуто с ног на голову, вытряхнуто и вывернуто наизнанку, но найти оружие так и не удалось. Кое-кто даже набросился на фельдшера с обвинениями в сговоре с ныне покойными полицейскими, и его едва не избили толпой. К счастью, среди активистов нашлись здравомыслящие люди, которые за него заступились. В общем, оружия не нашли, и четверо активистов в скафандрах отправились обратно к бомбоубежищу, обещая вернуться в скором времени и всех спасти.