– Идет, – оскалившись, согласился Леха. – Не убью.
Что-то нехорошее, жуткое почудилось Косте в его улыбке, но он не стал задумываться, лег на ящики, подложил под голову свернутую трубкой рубаху и через две минуты уже спал, словно кто-то невидимый выключил его, как выключают лампочку.
Утром Костя проснулся первым. Выбрался из кустов, потянулся. Болело все – руки, ноги, шея, голова. Он спустился к речке, вода была холодная и немного мутная, но все же он умылся, причесал пятерней волосы, глядя в реку, как в зеркало. Потом вытащил из-за пазухи конверт, достал червонец, сунул в карман.
Проснулся Леха, тоже спустился к реке.
– Говорят, есть места, где паспорт можно купить? – спросил Костя.
– Места-то есть, купилки только нет, – огрызнулся Леха, злой и хмурый с утра.
Костя достал из кармана банкноту, протянул ему.
– Ты чего это, совсем с ума спятил? – спросил Леха.
– Тебе ж бежать придется. Потом.
Леха взял банкноту, посмотрел на свет, пожал плечами:
– Ладно, раз даешь, значит, есть у тебя. Благодарствую.
– Ну, я пошел, – сказал Костя. – Послезавтра вечером уеду, ключ оставлю в шкафу, там на лестничной площадке, справа от двери, шкаф такой в стене, в нем раньше молочницы молоко оставляли.
Леха хлопнул его по спине и скрылся в кустах.
Тем же путем, вдоль Фонтанки, Костя вернулся в центр, отправился в отделение милиции, где женщина в форме выдала ему паспорт, объяснила, что через год его надо менять, сказала привычно равнодушно: «Поздравляю».
Костя взял заветную темно-зеленую книжицу, глянул на часы. До шести была куча времени, и он решил сходить к Филонову, попрощаться. Шел он пешком, смотрел последний раз на любимый город, вбирал в себя цвета, звуки и запахи, повторял про себя: «Вернусь, вернусь, вернусь».
На Карповке было тихо, мастер работал, стоя у окна, раздраженно щурясь каждый раз, когда порыв ветра за окном заставлял дрожать ветки деревьев и по комнате пробегали быстрые легкие тени.
– Я пришел попрощаться, – сказал Костя. – Я уезжаю. По личным причинам.
– Стало быть, – ровно, без интонации произнес мастер, – продолжайте работать. Помните главный принцип. Упорно и точно делайте каждый атом. Каждый атом должен быть сделан, только когда сделан каждый атом, вся вещь будет сделана и выверена. Ни в одном атоме не позволяйте лени и фальши.
– Павел Николаевич, – сказал Костя, сжав одну руку другой так сильно, что запястье заныло от тупой тянущей боли, – не спрашивайте меня, пожалуйста, откуда я знаю, но я знаю: вами интересуются органы.
Художник отложил кисть, посмотрел на Костю долгим сверлящим взглядом. Было очень трудно выдержать этот взгляд, не опустить глаза. Говорили, что Филонов может несколько минут не мигая смотреть на солнце. Костя не верил, а теперь поверил.
– Они давно мной интересуются, – наконец заговорил мастер. Его сипловатый глуховатый голос звучал спокойно. – В силу моей значимости в современном искусстве. Раньше я думал, что это поможет мне, моей школе, поможет аналитическому искусству. Я заплатил им цену. Тяжелую цену, но скрывать мне нечего, пусть интересуются.
– Вам не страшно? – спросил Костя.
Что-то дрогнуло в сухом сдержанном лице, мастер провел по нему ладонью сверху вниз, словно стирая, убирая ненужное, и сказал:
– Мне некогда бояться. Нужно работать вопреки всему. Работайте, как я работаю. Не отвлекаясь в стороны, себя не жалея. Я работал в таком напряжении воли, что наполовину сжевал свои зубы. Но это нестрашно, это неважно.
Он снова повернулся к мольберту, взял в руки кисть, и Костя понял, что разговор окончен.
От Филонова он снова возвращался пешком, медленно шел по Кировскому проспекту мимо прекрасных любимых зданий, запоминая, сохраняя в себе и причудливое, похожее на сказочный замок, здание кинотеатра «Арс» – мать водила его туда смотреть на цветные витражи в парадной, – и дом Шведерского, тремя башенками и тремя шпилями тоже напоминавший замок, но уже не детский, а взрослый, строгий и неприступный. Выйдя на безымянную площадь, Костя остановился, как всегда останавливался, пораженный странной отгороженностью ее, отдельностью, словно взяли ее целиком где-нибудь в Германии или во Франции и так целиком, все пять домов вместе, перенесли в Ленинград. Площадь он тоже запомнил.
Свернув с Каменноостровского проспекта, мимо превращенной в склад мечети он вышел на мост и долго смотрел на шпиль Петропавловки, на купол Исаакия, на Зимний, на Смольный, на город, в котором родился и вырос, с которым сросся всеми корнями и жилами и который теперь так резко и больно отрывал от себя.
«Может, все-таки остаться? – спросил он сам себя и ответил себе: – Нельзя».
Перейдя мост, он добрался до Летнего сада и долго бродил, прощаясь, от скульптуры к скульптуре, от фонтана к фонтану.
Потом, глянув на часы, завернул на фабрику-кухню и съел привычный винегрет – деньги надо было экономить.
Поев, он отправился на Витебский вокзал, долго выяснял, с какого пути уходит поезд на Киев, наконец выяснил, вышел на перрон, пошел вдоль состава. Юрка уже был на месте, сидел на старом фанерном чемодане с металлическими уголками, читал газету. Заметив Костю, он обрадовался, вскочил, протянул руку.
– Я вот тут подумал, – сказал Костя. – Может, и приеду к тебе. Паспорт дали мне сегодня, может, и приеду.
– А как же Ася? Филонов?
– С Филоновым говорил сегодня. Он мне постановку сделал, дальше я сам могу.
– А с Асей что?
Костя не ответил, Юрка достал папиросу, закурил и сказал:
– Ясно. Значит, так. Я тебе адрес пришлю по-всякому, чтобы не теряться нам. А там уж как решишь. Для начала можешь в гости приехать, когда устроюсь я.
– Денег нет по гостям ездить, – огрызнулся Костя. – Если приеду, то надолго.
– Случилось что? – после паузы спросил Юрка.
Долго объяснять не хотелось, да и времени не оставалось, коротко объяснить было невозможно. Костя буркнул:
– Ничего особенного. Дай папироску.
Юрка присвистнул:
– Хорошенькое ничего, – и вдруг толкнул Костю кулаком в живот.
– Ты чего? – удивился Костя.
– Обернись.
Он обернулся – по перрону бежала Ася. Сначала он обрадовался, решил, что она пришла мириться, но тут же насторожился – уж слишком отчаянно она бежала, слишком быстро и неровно. Подбежав, она вцепилась в Костин рукав и целую минуту стояла согнувшись, переводя дыхание.
Волосы ее растрепались, шейная косынка сбилась набок, плащ был неправильно застегнут, и Костя испугался, спросил:
– Что?
Она отдышалась, выпрямилась, поправила волосы, перевязала косынку, расстегнула плащ, взяла Костю под руку, сказала:
– Здравствуй, Юра. Я рада, что успела.
– Привет, – отозвался Юрка. – Как жизнь?
– Нормально, – улыбнулась она. – Как ты?
Юрка начал что-то говорить, Костя не слушал. Если бы он не знал ее так хорошо, он бы мог ничего не заметить, но он знал, он очень хорошо ее знал и видел, что она напугана чем-то до крайности, до дрожи, до стука зубов.
Объявили посадку, они подошли к вагону, Костя с Юркой обнялись, ткнули друг в друга кулаками. Юрка обещал написать, Костя обещал приехать. Едва он отпустил Юрку, Ася снова вцепилась в него, рука ее, лежавшая на его руке, мелко, часто дрожала. Наконец заскрипели, разгоняясь, вагонные колеса, Юрка вскочил на подножку, Костя последний раз махнул ему рукой, повернулся к Асе.
– Отца арестовали, – прошептала она раньше, чем он успел спросить.
– Когда?
– Вчера ночью. Я была у тебя, твой сосед сказал, что ты не ночевал дома, я ходила к Филонову, он сказал, что ты с ним простился. Я уже не знала, что думать, но вспомнила: ты сказал, что пойдешь провожать Юру.
Она уткнулась ему в грудь, он обнял ее механически, как автомат. Она подняла к нему заплаканное лицо, спросила:
– Что делать, Конс?
– Что мать? – спросил он.
– Весь день прорыдала, а теперь чемоданы собирает, купила билеты на послезавтра.
– Куда, в Москву?
– Если бы. Куда-то в Приамурье, к родственникам. Следит за мной как пес цепной, ключ спрятала от квартиры, хорошо, что я отцовский успела забрать. Что же делать нам, Конс?
– Значит, так, – сказал Костя. – Сейчас я провожу тебя домой, а завтра вечером приходи ко мне. Я что-нибудь придумаю.
– Нет, – сказала она. – Нет. Я не пойду домой. Я не могу. Я хочу с тобой. Пожалуйста.
Он подумал еще немного, спросил:
– Как там сосед?
– Как обычно. Удивлялся, что тебя всю ночь не было. Спрашивал, не ревную ли я.
– Хорошо, – решил Костя. – Идем ко мне.
– Где ты был ночью? – спросила она.
– У Юрки, – соврал Костя, так было проще всего.
– Я так и думала, – вздохнула она с облегчением. – Я только боялась, что ты тоже с ним уедешь.
Всю дорогу до дома они молчали. Возле дома, на входе в арку, стояла тетя Паша, протирала тряпкой окно. Заметив Костю, она мелко, едва заметно кивнула, и словно что-то щелкнуло в Косте, что-то сдвинулось и наступила полная ясность, теперь он точно знал, что делать.
Долгих дома не было, и дверь в спальню все еще была заклеена белой лентой. Костя перевел дух, прошел в комнату, огляделся внимательно: вроде бы все было точно так, как он оставил. Ася отправилась в ванную, долго там плескалась. Когда вернулась, пахло от нее мылом и зубным порошком, и Костя удивился. Войдя в комнату, она закрыла дверь на задвижку, включила настольную лампу, потушила свет и села на кровать рядом с Костей.
– Есть хочешь? – спросил он. Она покачала головой.
Наступило странное, неловкое молчание. Обычно с ней было легко и просто молчать. Сегодня он кожей чувствовал, как она напряжена, натянута, как тетива готового к выстрелу лука.
– Я паспорт получил, – сказал он, чтобы прервать молчание.
Она улыбнулась печально и вдруг потянулась к нему, положила руки ему на плечи и долго, пристально смотрела ему в глаза. Потом встала, опустила шторы и выключила лампу.