Я тихо считаю секунды между каждой каплей, мой голос становится все слабее.
Скоро я уже не могу считать.
Тогда я зову маму. Но она умерла.
Зову папу. Но его здесь нет.
Зову Изри. Но он так далеко.
Все равно никогда не слышит, когда я зову на помощь.
Никто, никогда.
Потому что, чтобы звать на помощь, надо существовать. Существовать для кого-нибудь.
Моя куколка родная
Засыпает, засыпает.
Ангелочки, сон храните,
На бочок переверните,
Ветерок, кровать качай,
Спи, малютка, баю-бай.
Мама голову теряет,
Так малышку обожает.
Мама называла меня ангелом. Упавшим с неба ангелом. Ангел с неба. Оказавшийся на самом дне.
Только вот мама забыла добавить, что ангелы, которые падают с неба, никогда не поднимаются на ноги.
54
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Он был всегда, но она этого не знала.
Она сидела перед домом в тени огромного дерева, закутавшись в оранжевое покрывало… В платье, белом и невесомом, доходившем ей до колен. Уже отросшие волосы были собраны на затылке в пучок. В руках она держала маленькую бело-синюю тарелку, в которую, развлекаясь, насыпала горячий песок.
Рядом с ней сидела мать, она разбирала пальмовые листья, чтобы сплести из них корзину, и напевала нежную песенку.
Когда тарелка наполнялась, она потихоньку высыпала песок и начинала снова. Главное для нее было находиться рядом с мамой. Смотреть, как та работает, смотреть, как ее тонкие руки ловко разделяют листья на полоски.
Смотреть, как она улыбается.
Просто на нее смотреть.
Слушать ее теплый голос, вдыхать нежный аромат. Ловить взгляд золотистых зеленых глаз.
Когда мать закончила плести корзину, то взяла дочь на руки. Она продолжала петь и при этом крутила-вертела малышку над головой.
Они расхохотались и обнялись.
Конечно, они были счастливы.
Потом они пошли обратно в маленький домик, и мать искупала ее, рассказывая историю. Волшебную сказку, в которой все хорошо заканчивалось.
В этот период ее жизни все истории заканчивались хорошо.
Мать завернула ее в полотенце и долго держала на коленях.
И она уснула с улыбкой на лице.
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Этой ночью он явился, словно хотел напомнить ей о былом счастье. Что оно ей знакомо. Что она была желанна, хотя это и было давно.
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Как воспоминание, кристально чистое воспоминание.
Четкое, как росчерк китайской туши.
55
Когда я открываю глаза, то вижу свет. Мягкий, он похож на свет от лампы на моей коробке. Я двигаю рукой, отчего в плече появляется невыносимая боль. Я слышу собственный стон, но он доносится будто откуда-то издалека. Словно бы стонет кто-то другой.
Тогда я перестаю двигаться и закрываю глаза.
Я возвращаюсь к себе домой, под оранжевое покрывало. Мама смотрит на меня и улыбается. Она подходит ко мне, садится и кладет руку мне на лоб.
Просыпайся, ангел мой.
Ты должна проснуться.
Я снова выныриваю на поверхность. Где-то возле меня по-прежнему льется мягкий свет. И тихо. Я могу расслышать, как в ушах бьется пульс. Может быть, я на самом деле не проснулась. Может, я все еще сплю.
Но тело болит. Словно что-то ужасно огромное навалилось на меня всей своей тяжестью.
Может ли что-то болеть, когда спишь?
Вернуться обратно, прижаться к ней. Она поднимет меня над головой и начнет крутить и вертеть…
Я поднимаю веки, они как ночные мотыльки, которые летят на таинственный свет. В этой по-прежнему идеальной тишине становится яснее, где болит. Наверное, мне в ноги, живот и спину воткнули стрелы. Отравленные стрелы. А в череп вбили гвозди. Которые вошли глубоко в мозг.
Но все-таки я могу кое-что разглядеть. Белый потолок, люстру.
Я никогда не видела эту люстру.
Ступням становится все холоднее. Может быть, я лежу во льду?
Я в гробу?
Не думаю, что в гробу есть люстры.
Я предпочитаю вернуться к себе домой. Закутываюсь в оранжевое покрывало и вижу, что вокруг меня ничего нет. Ни дома, ни песка.
И мама тоже исчезла.
Подними меня над головой, крути и верти.
По-прежнему льется свет. Мягкий и уютный.
Люстра на своем месте.
Мне кажется, что я выныриваю из влажного мира, покрытого густым туманом.
На этот раз я различаю чьи-то голоса. Они звучат приглушенно, какие-то люди смеются и разговаривают. Я изо всех сил прислушиваюсь.
Я лежу на чем-то мягком. Не на полу, тут что-то другое. Сосредотачиваюсь и пытаюсь выговорить хоть слово, хоть звук. Стараюсь произнести свое имя.
Но только я не помню, как меня зовут.
Тогда я отключаюсь. Пытаюсь найти дорогу домой. К оранжевому покрывалу, белому платью, синей тарелке. К маме, ее улыбке, ее голосу и взгляду.
Но я потерялась. Я уже не дома, а где-то еще.
В глубокой яме, черной и глухой.
По-прежнему звучат голоса.
Льется свет. Потолок. Люстра.
Я чуть поворачиваю голову вправо, отчего спину пронзает жуткая боль. Замечаю белую стену, заполненные предметами полки, деревянную дверь. Все это я вижу впервые.
Меня охватывает страх, держит, не отпускает. Страх поднимает меня в воздух и крутит, крутит, крутит. Шепчет на ухо ужасные слова:
Где ты, Тама? Где ты?..
Вокруг нет ничего привычного, и я паникую. Ору. Дверь открывается, появляется огромный расплывчатый силуэт, кто-то идет ко мне.
Я снова кричу.
Успокойся, Тама.
Я знаю этот голос.
Все будет хорошо, Тама.
Я думаю, что это голос отца.
Тогда я успокаиваюсь и впадаю в беспамятство.
В какой уже раз я открываю глаза. Белый потолок, люстра посередине. Подношу правую руку к лицу, кладу ладонь себе на лоб. Он горячий, как угли в жаровне. Поворачиваю голову, в этот раз влево. Вижу закрытое ставнями окно. В ставнях маленькие щелочки, через которые просачивается дневной свет.
Я ничего не узнаю, но понимаю, что лежу на кровати. Я в комнате. В настоящей комнате, на настоящей кровати. На настоящих простынях.
Мне удается пошевелиться, все тело болит. Каждое движение ощущается как подвиг.
– Тише, Тама, не волнуйся…
Оборачиваюсь на голос и сначала вижу настольную лампу, это от нее идет мягкий свет. Потом вижу Изри, он сидит у кровати.
– Где… я?
Всего два слова, и я срываю голос.
– У меня. Ты у меня дома.
Он кладет руку мне под голову, мягко приподнимает и подносит ко рту стакан воды. Я сразу отпиваю половину и без сил падаю на подушку.
– Ты должна отдыхать. Поправиться… Я о тебе позабочусь, хорошо?
Я закрываю глаза в надежде, что это не сон. Что я не на лоджии, что Изри и правда рядом.
Господи, пусть это будет не сон, прошу тебя!
Или отпусти меня домой, под оранжевое покрывало. Отпусти к маме.
Это был не сон.
Изри рассказал, что заехал к матери в субботу после обеда. Что до этого он специально солгал, будто не сможет навестить ее.
Когда он поднялся в квартиру, Межда спокойно спала у себя в комнате, а я лежала без сознания на лоджии. Он подумал, что я умерла, так сильно я была избита. Он меня развязал, завернул в одеяло и отнес в машину. Положил на заднее сиденье и привез сюда, к себе домой. Устроил в этой комнате и поехал обратно к Межде, чтобы забрать мои скромные пожитки. Когда он туда вернулся, его мать сидела на лоджии. По его словам, у нее был совершенно потерянный вид. Она тихо плакала.
Он сказал ей, что я буду у него, поскольку мать не сдержала своих обещаний. Та ничего не ответила и продолжала плакать. Кажется, она сжимала в руках мое одеяло.
Я уже неделю живу у Изри. Выхожу из комнаты, только чтобы дойти до туалета, при этом Изри должен меня поддерживать, потому что передвигаться сама я еще не могу. Он меня кормит и поит, дает лекарства.
Он не может отвезти меня в больницу или к частному врачу, потому что не хочет, чтобы у его матери были проблемы с полицией. Так что заботится обо мне сам, это тоже хорошо. Он сделал шину для моего сломанного пальца, протирает синяки камфорным спиртом и дезинфицирует раны перекисью водорода.
Он идеален.
Мне вдруг кажется, что я принцесса. Что я центр мира. Эта мысль помогает мне справляться с болью.
Я не хочу поправляться.
Хочу провести всю жизнь в этой комнате и чтобы рядом был Изри.
56
Голова, воспоминания в которую все еще не вернулись, гудит от вопросов, в ней воцарился полный хаос.
Кто этот странный мужчина? Какую извращенную игру он ведет?
Он уже пытался однажды убить ее и, кажется, готов сделать это еще раз. И в то же время он о ней заботится.
В этом нет никакой логики.
Неуравновешенный, непоследовательный. Наверное, сумасшедший.
Она подумала, что любой убийца – человек неуравновешенный. Но, может быть, он простой почтальон, столяр или безработный? А назваться он мог кем угодно, ей этого не проверить.
Ее мучил и другой вопрос: если она и правда угрожала ему оружием, он должен был бы вызвать полицию. Почему же он этого не сделал?
Потому что он убийца.
Уже было далеко за полночь, но ей не спалось. После того, что произошло во время ужина, ее тюремщик в комнату больше не заходил.
Она не выключала лампу, как будто свет мог спасти ей жизнь. Жизнь, о которой она ничего не помнила. Ей казалось, что она родилась всего несколько дней назад, что она чистый лист. И в то же время у нее было чувство, что она живет уже сотни лет.
Ее жизнь, не желающая появляться из небытия, затаилась где-то за защитными слоями мозга. Как будто ее кто-то запер у нее в голове, соорудил плотину. И она чувствовала, что в плотину бьется мощный поток воды, готовый вот-вот снести бетонную стену.