– Я умею читать… и даже писать, – гордо говорит она.
– Серьезно? Кто тебя научил?
– Сама, у Шарандонов.
Тама рассказывает о книгах, тетрадках, о том, как проводила за учебой ночи. Похоже, Изри под впечатлением.
– И хорошо. Видишь, тебе не нужно ходить в школу. Если тебя остановят на улице, а ты без документов, то отправят первым же рейсом в Касабланку, – врет он. – Тебе этого хочется?
Она чуть медлит с ответом.
– Тебе этого хочется? – повторяет Изри, повышая голос.
– Конечно нет. Я хочу быть с тобой.
– Так-то лучше… Вечером я пригласил домой друзей. Приготовишь что-нибудь вкусное, о’кей?
– Чего бы тебе хотелось?
– Всего понемногу, ты так один раз у матери делала.
– Хорошо, но нужно кое-что купить.
– Раз ты умеешь писать, напиши мне список. А я пока в душ, – добавляет он, поднимаясь. – Идем?
Когда мы занимаемся любовью, Изри часто повторяет: «Ты моя».
Повторяет и ждет, что я ему отвечу. Да, да, я его.
Если необходимо кому-нибудь принадлежать, я предпочитаю принадлежать ему.
Изри говорит, что «заниматься любовью» – устаревшее выражение. Он смеется, когда я так говорю! Надо говорить «трахаться». «Занимаются любовью» в книгах или фильмах. Вышло из моды. Но мне кажется, что это красиво.
Пришла осень, идет дождь. Но в этом году меня это не удручает.
Мне по-прежнему нельзя выходить из квартиры, но иногда Изри берет меня с собой в ресторан, в кино или в магазины. Я открываю для себя окружающий мир, держа Изри за руку. Как хорошо, что он рядом. Когда я с ним, мне никто и ничто не страшно.
Изри все уважают. Мне даже кажется, что его боятся.
Он выбрал меня, и я этим ужасно горжусь. Может быть, потому, что до него меня выбирали как предмет, как рабочую лошадь. Потому что я могла быть полезной, конечно, а не потому, что я – это я.
Все женщины обращают на него внимание, и он тоже часто смотрит на женщин. Но большую часть ночей он проводит со мной. Да, иногда он не ночует дома. Думаю, из-за работы, так что это не страшно.
Недавно, убираясь в шкафу, я нашла сумку с пачками банкнот. Я не пересчитывала, но денег там было много. Не знаю, почему он держит столько наличности в квартире, но спросить не посмела.
Изри не любит вопросы. Ему нравятся тайны, загадка. От этого он становится еще более притягательным.
Я попыталась снова заговорить о школе, и он вышел из себя. Сказал, что я могу купить какие угодно книги.
С каждым днем я узнаю его все лучше и лучше. Он умен и очень начитан. Гораздо больше, чем я, что несложно, поскольку я совершенно необразованна. Он интересуется многими вещами, и мне никогда не достичь его уровня.
Рядом с ним я учусь. Становлюсь другой Тамой. Становлюсь женщиной.
С каждым днем она становится все красивее, расцветает.
Она совершенно не осознает своей притягательности, и это делает ее еще милее. Она не понимает, что красива, чувственна.
В ней сохраняется что-то неиспорченное. Хотя именно я лишил ее невинности.
И лишаю каждую ночь.
Тама как наркотик. Мощный, опьяняющий. Ни одна девушка не производила на меня такого впечатления.
Она готова ради меня на все. И такое благоговение сильнее любого возбуждающего средства.
Изри не верит в Бога. Он говорит, что богов придумали для пугливых и трусливых людей. Для тех, кому нужен поводок и накатанная колея.
Изри хочет жить свободным.
А я не знаю, что и думать. Свой лагерь я еще не выбрала.
Сейчас я глажу его рубашки. Поставила доску в гостиной, так я рядом с ним. Глажу и поглядываю на него. Он читает книгу, какую-то фантастику. Удивительно, но мне никогда не надоедает на него смотреть.
– Я бы хотела написать отцу и тете, – говорю я ему.
Он отвечает, даже не подняв голову:
– Хочешь гадостей про мать написать, да?
У меня бешено колотится сердце, как каждый раз, когда мне кажется, что ему что-то неприятно.
– Нет! Но…
– Хотя ты права, Межда – просто сволочь.
Я почти в шоке от того, как он говорит о собственной матери.
– Но это моя мать, – добавляет он. – Я ее не выбирал, и другой у меня нет.
– Я не буду говорить о ней дурного, – успокаиваю я его. – Мне бы просто хотелось рассказать им, что у меня все в порядке. Рассказать, как дела, понимаешь… Потому что Сефана моему отцу столько про меня наговорила. И твоя мать тоже. Она даже придумала, что я забеременела от кого-то и сделала аборт!
– И написала это? – удивляется Изри. – Но зачем?
– Наверное, чтобы меня помучить. Представляешь, что отец обо мне думает?
Изри чуть улыбается и наконец смотрит на меня:
– А ты в письме сообщишь, что мы трахаемся два раза в день?
– Конечно нет!
– То есть ты тоже хочешь ему соврать…
Я опускаю глаза, Изри победил. Он откладывает книгу и подходит ко мне, обнимает. Целует в шею. Я сразу чувствую странный спазм внизу живота. Он шепчет мне на ухо:
– Не забудь ему в подробностях описать, чем мы занимаемся, да? Обязательно скажи, что я каждый раз надеваю резинку, чтобы ему не пришлось внуков нянчить!
Я не знаю, плакать или смеяться. Изри же покатывается со смеху.
– Я ему ничего такого не скажу. Я просто напишу, что уже не живу у Межды и что теперь у меня все хорошо. Надо дать ему твой адрес, чтобы он смог написать ответ.
– Еще бы! – отвечает Изри. – Скажи ему, где я живу, и он приедет и перережет мне горло!
– У него не хватит денег, чтобы приехать во Францию, не волнуйся!
– Если он узнает, что я сплю с его четырнадцатилетней дочерью, я тебя уверяю, деньги найдутся!
Изри снимает футболку и расстегивает мне рубашку.
– Так я могу ему написать?
– Нет.
– Но…
– Тама, нет. Когда я говорю нет, значит нет…
Настаивать бесполезно. Я смиряюсь, и он несет меня на диван.
61
Заснуть невозможно.
У нее в голове крутятся слова ее тюремщика.
Тебя изнасиловали.
Как такое можно было забыть?
Или мне просто не хочется вспоминать. Слишком тяжело.
Свободной рукой она машинально вытерла текущие по щекам слезы.
Мужчина, который держит ее в этой комнате, не любит, когда трусят. Ей не следует забывать об этом.
Надо быть сильной, может быть, даже чем-то его впечатлить.
Пока что она могла поплакать. Она ничем не рискует, хотя лучше не шуметь. Потому что он уснул в кресле не очень далеко от нее.
Да, влюбить его в себя, если придется.
Потому что ей нужно выжить. Выжить и понять, что привело ее сюда. Выжить, чтобы найти ниточку своего существования. Но заслуживает ли ее существование того, чтобы возобновить его там, где оно прервалось? Она вдруг испугалась своего потерянного прошлого, испугалась сильнее, чем до этого о нем жалела.
Кто же та девушка, которую изнасиловали, ударили ножом в живот, били, та девушка, которой удалось спастись?
Если я убежала, значит спасалась от чего-то ужасного. Может быть, еще более ужасного, чем эта комната с этим странным типом.
С этим убийцей, который неспособен меня убить…
С этим мужчиной, который, однако, уже вырыл мне могилу.
Когда он открыл глаза, она давно перестала плакать. Увидеть после сна ее лицо оказалось неожиданно приятно.
Конечно, это не лицо Ланы. Но она была здесь, она была живой, она дышала.
На тебя смотрят, значит ты жив.
Тебя боятся, значит ты жив.
Было очень рано или очень поздно, а она не спала. Бессонница, скорее всего из-за того, что он ей сказал вчера вечером.
Он поднялся, потянулся, бросил взгляд в окно. Скоро рассвет. Небо покрыто тяжелыми тучами, будет дождь или снег.
Он обернулся к незнакомке и долго на нее смотрел. Лане бы не понравилось, что она прикована к кровати. Так или иначе, она еще слишком слаба и не представляет никакой опасности.
Он вынул из кармана брюк ключи от наручников и отстегнул руку девушки.
– Хочешь кофе?
– Да.
– Тогда пошли.
Это ее так поразило, что она не шевельнулась.
– Спасибо, – прошептала она.
– Но смотри, без шуток. А то…
– Хорошо, – пообещала она. – Можно, я что-нибудь надену? Потому что у меня есть только футболка.
Он подошел к шкафу и почесал в затылке. В результате выбрал джинсы и ремень. Он стоял спиной, и она отбросила одеяло. Надела джинсы, которые были ей очень велики, застегнула ремень на последнюю дырку и подвернула штанины. Она поморщилась от боли и поднесла руку к еще не зажившей ране.
– Готово, – сказала она.
Он посмотрел на нее и чуть улыбнулся:
– Так себе видок. Найду потом что-нибудь получше.
Они прошли по коридору мимо двух закрытых на ключ комнат и лестницы и оказались в большой столовой, соединенной с кухней.
– Ничего не напоминает? – с надеждой спросил Габриэль. – Ты тут потеряла сознание. У входной двери.
– Не помню.
– Садись.
Она послушалась, а он начал готовить кофе.
– Может быть, ты предпочитаешь чай?
– Гм… Давайте, наверное, кофе.
Когда к ней приблизился Софокл, она чуть отстранилась.
– Не бойся. Если не прикажу, пес не укусит!
Он принес кофе, хлеб, масло, варенье. Настоящий пир.
Было видно, что ей не по себе сидеть в столовой, напротив Габриэля.
Тот же вдруг спросил себя, что это ему взбрело в голову завтракать с незнакомкой, которая угрожала ему оружием и которую он уже несколько дней удерживал у себя в доме.
С незнакомкой, которую он скоро будет обязан заставить молчать.
Когда она закончила с едой, он убрал со стола и поставил чашки и приборы в посудомоечную машину. Незнакомка встала и сделала вид, будто смотрит в окно. Она скрестила руки за спиной и была похожа на прилежного ребенка.
– Холодно, – сказала она.
Габриэль чуть задел ее, чтобы подойти к камину. Он присел и начал разводить огонь.