– Ты один из тех, кому на удивление удачно подходит его имя, – говорит она, не отвлекаясь от Аарона.
Тот молча пытается вернуть себе власть над своей рукой, но она не поддается и продолжает тянуться вверх, словно привязанная к потолку невидимой веревкой.
– Аарон – так звали красноречивого брата Моисея, не так ли? Того, кто мог представить что угодно и кого угодно образцом благочестия. Этакий первый библейский политтехнолог или пиарщик.
Затем она поворачивается ко мне.
– А ты, полагаю, до сих пор развешиваешь уши со своей маленькой бандой. И какова же сегодняшняя версия? То, что его охмурила злая тетка Дори?
Мои пальцы непроизвольно подергиваются – то ли от нервов, то ли оттого, что она понемногу набрасывает на меня свою сеть.
– Травмировала? – услужливо предполагает она. – И он проснулся в автобусе с бедным несчастным Мэтью – все та же старая песня?
Аарон скрипит челюстью, но молчит. Я даже не уверена, способен ли он сейчас что-то говорить.
– Он заставил вас всех пожалеть его?
Она широко улыбается, как будто это предположение очень ее забавляет.
– Мальчик, который решил выступить на национальном телевидении, чтобы сделать заявление… о чем там говорилось?
Она встает, а мы остаемся сидеть в креслах, как дети в кабинете директора, онемевшие от робости. Я слегка наклоняюсь вперед и вижу бумаги на столе. Какие-то анкеты, заполненные подростковым почерком. Мне удается прочесть несколько строк вверх ногами.
Когда вы чувствуете себя наиболее несчастным?
Когда вы ощущаете себя наиболее одиноким?
Размышляете ли вы о том, что ваша жизнь была бы другой, если бы вы были другим?
Но под белыми листами проглядывает что-то красное, синее и желтое. Основных цветов спектра. Я вглядываюсь внимательнее. Карты. Под анкетами – карты Таро.
Дори достает из картотеки папку, кладет ее на стол и открывает. Прочистив горло, она говорит:
– Итак, как ты там выражался, Аарон? А, вот оно. «Думаю, нам следует обеспокоиться тем, насколько в настоящее время сексуализированы подростки».
Она делает паузу, смотрит на меня и продолжает цитировать:
– Зачем двенадцатилетнему ребенку вообще думать о каких-то «гендерных вопросах»? Или о своей сексуальности? Неужели настолько наивно полагать, что было бы лучше предоставить им еще несколько лет беззаботного детства?
Дори откладывает папку и смотрит на меня.
– Я-то знаю, что согласна, дорогая, но согласна ли ты? Учитывая вашу… ну ты понимаешь. Романтическую историю?
Я вспоминаю записку, которая должна была вызвать разногласия между Ро и мной, между Аароном и Ро. Теперь я понимаю, что больше всего Дори пугает не Аарон и не моя сила, а наша общая сила. Сила нас всех шестерых. Возможно, Дори не напрямую убедила телевизионщиков заинтересоваться Фионой, но могла подтолкнуть их в этом направлении. Ей было нужно, чтобы кто-то заметил ее и забрал. Ей нужно разорвать наше единство, чтобы реализовать свой план.
План, который, должно быть, разрабатывался в спешке. Потому что по какой-то причине Домохозяйка не сработала.
То, что Дори пришлось прибегнуть к плану Б, свидетельствует о ее слабости. Этого внезапного осознания становится достаточно, чтобы разорвать невидимую нить, которой она обмотала мои пальцы.
– Не понимаю, как ты вообще чем-то управляешь, и почему изображаешь из себя авторитет, – говорю я жестко, уверенным тоном. – Ты даже не в силах вызвать Домохозяйку. Прошло уже несколько недель. Где она, а?
Рука Аарона наконец-то падает обратно ему на колени. Я разрушила чары Дори, хотя бы на время.
На столе лежит коробка с салфетками, и я беру ее.
– Она тут? – спрашиваю я, а Аарон даже усмехается.
Но улыбка Дори становится только шире.
– Должна поблагодарить тебя, Мэйв, – говорит она. – Честное слово. Знаешь, когда у Аарона и Хэзер не получилось с Колодцем, мне пришлось проводить больше времени здесь. В Ирландии, я имею в виду. Поначалу, конечно, я была вовсе не в восторге. Подумать только – месяцы в провинциальном захолустье, где фермеры до сих пор убивают друг друга лопатами?
Поначалу меня ее слова даже шокируют. Я уже слышала, как она пренебрежительно отзывается о разных людях, но чтобы о целой стране?
– Впрочем, деревенский воздух оказался полезным для меня. А история так и просто восхитительна. Я там много всего узнаю. Каждый день.
Внутри у меня все похолодело. Что ты узнаешь, Дори? Да еще и каждый день.
Я молча смотрю на нее.
– Правда в том, что это ты, Мэйв, заставила меня меняться и стремиться к чему-то новому.
Она делает паузу.
– Кстати, как ты себя чувствуешь? Ты вроде бы немного изменилась?
Теперь, обращаясь ко мне, она говорит совсем другим тоном, не тем, с каким говорила с Аароном. Мягким и почти нежным. Но слово «изменилась» едва ли не заставляет меня подпрыгнуть от неожиданности. Значит, она тоже заметила во мне какую-то неуловимую перемену.
Откладывая в сторону анкеты, она открывает карты Таро. Такую же простую колоду Райдера-Уэйта-Смита, подобную той, что мы видели в комнате девочки-белки.
– Забавные, правда? – говорит она, протягивая мне две карты. – Двойка жезлов, Паж пентаклей. Как ты думаешь, что они значат, Мэйв?
Я автоматически вспоминаю их значения, но не произношу вслух. Перспективное планирование. Поиски знаний.
– Было бы здорово узнать, где сейчас Лорна, – отвечаю я, не обращая внимания на карты в ее руках. – Я знаю, что она покинула вашу дурацкую секту, но куда направилась?
– Не имею ни малейшего понятия, – теперь ее голос полон скуки.
Она взмахивает рукой, и дверь начинает двигаться; поначалу мне кажется, что за ней кто-то есть. Но нет, дверь движется сама по себе.
– Думаю, это означает, что вам пора уходить, – говорит Дори. – Как бы я ни мечтала оставить вас здесь и покопаться в ваших мозгах, но у меня назначена встреча.
Я встаю.
– Так в чем смысл, Дори? Зачем заманивать детей в ловушку?
– Сколько раз повторять, что мы никого не заманиваем и не загоняем в ловушку.
Я вспоминаю девочку-белку и ее странное, затравленное выражение лица.
– Ну, тогда вы вампиры. Высасываете их магию, их жизнь.
– В какой-то степени и любого работодателя можно назвать вампиром, правда? – говорит Дори, отмахиваясь. – Работаешь, работаешь весь день, а потом устаешь. Схема довольно проста, ведь так?
– Но в обмен за работу люди получают деньги, – внезапно подает голос Аарон, как будто к нему только что вернулся дар речи.
– Как и получают другие вещи. А теперь мне действительно пора идти. Удачи вам обоим.
Дверь позади нас открывается, мы оборачиваемся и вглядываемся в Коридор.
15
– ПОГОДИ МИНУТКУ, – ГОВОРИТ ААРОН, КОГДА МЫ снова оказываемся в Коридоре, и садится на одно из крошечных кресел с тонкими, как кости запястья, ручками.
Лицо его побледнело; от розовато-здорового оттенка, которое оно приобрело после того, как он несколько последних дней питался у Нуалы, не осталось и следа.
– Вот сволочь, – выпаливаю я, но это настолько нелепое преуменьшение, что он не в силах не рассмеяться.
Пусть это сухой и вымученный смех, но все равно смех. Воцаряется тишина, на фоне которой по-комариному тихо тикают заводные часы. Он поднимает голову и смотрит на меня.
– Ты ведь… не думаешь, что я просто манипулирую тобой или что-то в этом роде? Болтаю разную ерунду, лишь бы привлечь тебя на свою сторону.
Я как можно серьезнее задумываюсь над его словами.
– Не знаю. Если честно, у меня иногда бывают сомнения.
– Справедливо.
Он покручивает пальцы.
– Помнишь, я рассказывал о том, как меня, совсем маленького, считали чудо-ребенком и как у меня появилась паранойя? Я боялся, что все делаю не всерьез. Что лгу себе и всем остальным.
– Ну да, ты еще говорил: «Вдруг Бог знает, что я притворяюсь?»
– Точно. Что, если Бог знает, что я притворяюсь? – вздыхает он. – А теперь я думаю, вдруг я снова притворяюсь? Что, если мои мысли – не мои, а просто мысли группы, в которой я состою?
У меня в уме звучат слова Дори: «Я многое бы дала, чтобы покопаться в твоем мозгу и понять, как ты себе все это представляешь».
– Я недалеко от тебя ушла, Аар, – говорю я и запинаюсь, потому что никогда раньше инстинктивно не сокращала имя Аарона, как это бывало с Фи или Лил.
Он тоже удивляется, но ничего не произносит.
– Я недалеко ушла от тебя. Иногда я тоже думаю, что ты полон дерьма. Иногда думаю, что мы все сумасшедшие, раз общаемся с тобой после всего, что ты нам сделал. Особенно Ро.
Я ненадолго останавливаюсь, потому что мне кажется, что мои слова вовсе не приободряют его. Потом неуклюже продолжаю:
– Но я также вспоминаю, что ты верил в то, что говорил, пусть это и были жестокие представления; тебе было выгодно верить, но ты отказался от выгод. Ну, то есть теперь у тебя нет ни жилья, ни телефона, ни денег. Тебя могут депортировать. Так что ты, наверное, все-таки серьезно настроен. Иначе зачем тебе было возвращаться к нам? Ведь ты сам ушел от «Детей», никто тебя не выгонял. Ты же ушел от них, правда?
Он напряженно кивает, плотно сжав губы.
– И еще я думаю… Меня тоже иногда посещают мрачные мысли. Например…
Я вдруг вспоминаю ту ночь, когда едва не выбросила телефон в окно, и трясу головой, чтобы прогнать воспоминания.
– Иногда мне кажется, что услышь люди мой мысленный монолог, они бы возненавидели меня. Но ведь, в конце концов, неважно, что ты думаешь. Главное, что ты делаешь.
Аарон медленно кивает, не сводя с меня глаз и вцепившись руками в ручки кресла. Кажется, он постепенно приходит в себя.
– Да, это и правда пугает, – говорит он наконец. – Насколько пугающе сильной ты стала бы среди «Детей».
– Не то слово, – вздыхаю я. – Ну ладно, пойдем. Надо выбираться отсюда.
Снаружи нас поджидают пятеро. Фиона сидит на ступеньке, разминая лодыжку Манон. Не успеваем мы выйти из Коридора, как нас забрасывают вопросами: