– Не понимаю. Ты думаешь, Коридор создан из воспоминаний Домохозяйки?
– Я думаю, ты и есть Домохозяйка, по крайней мере, ее новое воплощение, и я думаю, что мы создаем его вместе. Вот почему мы единственные можем туда попасть. Я думаю, это проклятие захватывает твое тело, а я как бы вытаскиваю все эти старые воспоминания. Из ее жизни. Из прошлой.
– Из какой прошлой жизни? Из того, что было двести лет назад? – я качаю головой. – Все это не имеет никакого смысла, Аарон.
– Нет, смысл есть, если подумать об этом правильно. «Дети» же хотели наслать на вас Домохозяйку, правда? И они это сделали, только ничего не произошло. Это потому, что Домохозяйка – ты. Я не знаю почему. Может, ей понадобилось новое тело-носитель. Может, это судьба. Но, вызвав ее, «Дети» ускорили процесс или что-то в этом роде. В любом случае ты становишься ею. Вся эта ярость, которую ты ощущаешь, весь этот неоправданный гнев – все это выплескивается наружу только в тех случаях, когда кто-то уязвим или подвергается нападению. В этом же и состоит главная задача Домохозяйки – защищать слабых и беззащитных. Верно, Мэйв?
Я пытаюсь логически осмыслить происходящее, и меня охватывает холод. Да, моя новая странная сила, моя ярость, способность насылать слепоту – все это возникло одновременно с появлением Коридора и возвращением Аарона. В Коридоре висит портрет Домохозяйки. В первый день нашего знакомства Нуала рассказала о том, что Домохозяйка – это мифологический персонаж, придуманный в те времена, когда слуги-ирландцы, с которыми жестоко обращались жившие в «больших домах» английские господа, ради мести прибегали к черной магии.
Хрупкая мебель, красивые рамки, позолоченные часы на каминной полке – неужели это тень первоначального «большого дома», которую вызвала сила Аарона из прошлого? Воспоминания призрака?
Призрака, которым я медленно становилась. Призрак, которому предстоит воплотиться во мне.
В моей голове складываются кусочки истории, которую я как будто знала всегда. Домохозяйка должна восполняться, регенерировать, находить новых хозяев и вселяться в них.
– Тебе ведь тоже снятся карты? – спрашивает Аарон. – После того, как ты увидишь меня. В запустевшем, но величественном доме. В этом доме, насколько я полагаю.
– Я этого не говорила, – холодно отвечаю я.
– Я знаю. Но я чувствую. Я думал, это просто глупые сны, но их фрагменты дополняют картину. Происходит что-то плохое. С ней, с тобой или с вами обеими.
Портрет в коридоре. Это точно был мой портрет.
– Так зачем мы сейчас идем к Ложе через Коридор?
– Я не знаю.
Мы непонимающе смотрим друг на друга, пока меня не осеняет.
– О, боже мой. Карты. Аарон, эти чертовы карты. Под подушкой у девочки-белки. У Дори на столе. Таро.
Аарон быстро моргает, словно пытаясь предотвратить перегрев мозга.
– Ты хочешь сказать, она… вызывает тебя?
– Возможно. Может, вызывает Домохозяйку, а привлекает меня.
Кровь стынет у меня в жилах. Она знает. Дори знала это давно. Она наблюдала за моим превращением задолго до того, как о нем узнала я. Но как? Как у нее получилось узнать об этом раньше меня? Она что, все это время внимательно следила за мной, наблюдала за моими приступами ярости, замечала изменения в моем поведении? Может, у нее имеется свой Паоло, и этот соглядатай видел, как я ослепляю Аарона и Ро?
– Мы найдем выход, – говорит Аарон успокаивающим тоном, но я еще больше ненавижу его за это. – Мы пойдем, расскажем остальным и что-нибудь придумаем. Нуала что-нибудь посоветует.
– Нет, – внезапно выпаливаю я. – Мы не расскажем остальным.
– Что?
– Мы им ничего не расскажем. Пока что.
– Почему это?
– Ро и Фи… на них и так уже навалилось много всего. Концерты, съемки в сериале. Думаешь, они добьются успеха, если узнают об этом?
Губы Аарона беззвучно шевелятся, пока он придумывает ответ.
– Но ведь все их дела не так уж важны – произносит он в конце концов. – По крайней мере в сравнении с тем, что знаешь ты. С тем, чем ты становишься…
– Мне не хочется портить им жизнь и карьеру из-за какого-то предчувствия, – решительно говорю я. – Сначала нужно убедиться, что я – это действительно она.
– И как же? – неуверенно спрашивает Аарон.
– Ты сам говорил. Если я действительно превращаюсь в демона мести, то давай… отомстим.
– Нет.
– Почему?
– Потому что я могу ошибаться. И нас могут убить. Ты должна помнить, Мэйв, что, даже несмотря на лучшие намерения, я все равно чертов псих. Вся моя жизнь – это сплошной параноидальный бред. Меня продолжают посещать все эти видения с тобой, и я не знаю, насколько они правдивы.
– Какие видения?
– Например, про поле. И собаку. Ты в поле с собакой.
Я морщусь, вспоминая свое недавнее видение, которое посетило меня возле курятника. Ощущение мокрого носа, прикосновение туловища к ноге.
– А еще какие?
– Еще про девушку, которую похитили.
– Лорну? – оживляюсь я.
– Нет, в прошлом. Из истории, понимаешь. Типа про то, что все это повторяется. Но там тоже есть Домохозяйка, или ты в роли Домохозяйки, и ты пытаешься вывести девушку из дома. А потом происходит что-то плохое.
– Что именно?
– Я не знаю. Знаешь, как бывает во сне, когда понимаешь, что что-то должно произойти, но не знаешь подробностей.
– А когда у тебя бывают такие видения?
– Когда я рядом с тобой, и после того, как я много времени провел с тобой. Раньше я просто игнорировал их, потому что думал, что это из-за моих проблем с головой. Но ты продолжала меняться. Сейчас ты как будто другой человек по сравнению с тем, каким была несколько месяцев назад. Как будто все клетки твоего организма заменились, или что-то в этом роде.
Меня охватывает дрожь. Я обхватываю себя руками.
– Я не хочу меняться.
– Мы сможем это исправить, – говорит Аарон с внезапным ожесточением. – И все остальное тоже.
– И испортим тоже все, – говорю я, обводя рукой наше мрачное окружение.
Мы покидаем здание школы и молча идем по городу, теперь еще более оживленному. Клубы выплескивают наружу толпы пьяных людей. Какие-то девушки, обнимаясь, громко кричат: «А они вообще знают, что завтра Рождество?», что кажется на удивление уместным. Сейчас действительно первые часы сочельника, а я иду с таким видом, будто меня ведут на казнь.
Аарон провожает меня до самого дома. Я не соображаю, о чем мы говорим и говорим ли вообще. Кажется, мы специально переходим на пустые разговоры, какую-то разновидность светской болтовни, лишь бы заполнить мрачную тишину. Мы слишком напуганы, чтобы упоминать то, чего боимся.
– Послушай, Чэмберс, – говорит он уже у дорожки перед входной дверью. – Прости, что разрушил твою жизнь.
Я смотрю на него. Похоже, он искренне сожалеет.
– Раньше я тоже думала, что ты разрушил мою жизнь, – говорю я. – А теперь мне кажется, что без тебя я бы не справилась.
Мы неловко обнимаемся. Он как будто до сих пор стесняется прикосновений. Я кладу руки на его талию, а лбом утыкаюсь ему в грудь. Так мы стоим пару секунд, и наша поза скорее выражает усталость, чем дружескую близость. Потом мы прощаемся.
– Береги себя, – говорит он, когда я вставляю ключ в замочную скважину.
– Ты говоришь так, как будто мы никогда больше не увидимся.
В его глазах что-то мелькает – возможно, обрывки очередного видения или какие-то темные цитаты из Библии.
– Да. Иногда я боюсь и этого тоже.
21
КОГДА Я ВХОЖУ В ДОМ, СОБАКА ПРИХОДИТ в бешенство. Уже два часа ночи, но она рычит на меня и царапает мне ноги.
– Эй, Тут, – обращаюсь я к нему, обхватывая морду руками. – Что с тобой, приятель?
Он тревожно вздыхает, обнюхивая каждую мою часть, и как будто не совсем удовлетворяется тем, что нашел. Как будто тоже знает, что я изменилась. Как будто нашел последний кусочек головоломки. Я веду его в темную гостиную в задней части дома, где он, надеюсь, никого не разбудит.
Я усаживаю его на диван, и он начинает тихо подвывать высоким, растерянным голосом.
– Все в порядке, малыш, – успокаиваю его, зарываясь лицом в шерсть. – Все хорошо. Это прежняя я.
Потом я начинаю плакать вместе с ним, раскачиваясь взад и вперед, будто убаюкиваю младенца. Новое знание тяжелым грузом давит меня. Что же будет дальше? Не знаю, как именно я превращусь в Домохозяйку, но мне кажется, что этот процесс не обойдется без смерти того, кем я считаю себя сейчас. Меня, наверное, все чаще будут охватывать приступы бесконтрольной ярости и гнева. Моя человечность будет гнить, обрастая синими и зелеными пятнами плесени, как кусок черствого хлеба.
А потом мои родители потеряют меня.
И друзья потеряют меня.
И я потеряю себя.
Тяжесть, паника, обреченность – все это обвивается вокруг моей груди и сжимает меня как змея. Плач пробирает меня до дрожи, и через некоторое время я утыкаюсь лицом в подлокотник дивана. В ноздри проникает запах плесени, с каждым всхлипом ткань становится все более мокрой. Собака вырывается, ей уже надоело сидеть в обнимку, и я встаю. Только нахожусь я уже не в темной гостиной, и я уже не я.
Я стою в поле, засеянном высокими злаками – скорее всего, пшеницей. Обернувшись, я не вижу ни двери, ни малейшего намека на то, как можно вернуться обратно.
Никакой дороги тут тоже нет. Я чувствую, как меня тянет к себе зелень, ветки и листья, будто цепляясь за платье. И только сейчас я осознаю, что на мне надето белое платье.
Вдалеке, милях в двух, виднеется здание, и мне ничего не остается делать, как шагать к нему. Оно находится в центре города, нависая над одноэтажными и двухэтажными домиками как хищник. Это Килбег, но небольшой, не больше деревни. Я понимаю, что нахожусь там же, где была. Где стоит мой дом, только раньше здесь располагались поля.
Я иду, вытянув руки перед собой, отталкивая толстые стебли, стараясь не заплутать в полумраке. Через несколько минут борьбы с растениями я осознаю, что не одна. Слышится тихий, но отчетливый шорох. Как будто за мной крадется существо. Четвероногое существо. Я снова делаю пару шагов. Существо следует за мной, оно движется быстрее меня. Стебли пшени