цы дрожат.
Я едва не перехожу на бег, когда из зелени высовывается голова. Длинная, с обвислыми ушами. Это собака, по форме напоминающая борзую, размером с шетлендского пони. Она касается носом моего локтя, а если бы встала на задние лапы, то была бы выше меня на голову. Но, несмотря на грозные размеры, выглядит она дружелюбно. Она тихо фыркает, прижавшись к моей талии; глаза ее сверкают серебром, а шерсть переливается нежным серым, почти лавандовым цветом. Она скорее не охотничье животное, а просто компаньон.
Собака еще плотнее прижимается мордой к моему туловищу, словно соскучилась по домашнему теплу, и я наконец понимаю, что если я Домохозяйка, то это собака Домохозяйки. Но собака – слишком общее слово. Волк? Гончая? Адский зверь?
– Туту? – шепчу я. – Это ты, Туту?
Пес глухо скулит от волнения и бьет хвостом по стеблям злаков.
– О боже! – я обхватываю его шею руками. – Так это происходит и с тобой?
Он кладет большую, размером почти с лошадиную голову мне на плечо и беспокойно дышит. Мне очень жаль, что я вовлекла его во все это, но вместе с тем испытываю глубокое облегчение оттого, что не одинока. Пусть я и не расскажу о происходящем Фионе, Лили и Ро, но я могу поделиться своими переживаниями с Туту. Он ведь здесь.
– И что же нам теперь делать? – спрашиваю я, а он устремляется вперед как таран, прокладывая дорогу в пшенице. Я следую за ним и, слегка наклонившись, поглаживаю его, словно он нуждается в поддержке, а мне кажется, что это так и есть.
Над горизонтом нависает полная луна, и это очередное напоминание о том, что мы находимся не в современном Килбеге – там она сейчас в своей третьей четверти. Собачья шерсть отражает яркий белый свет. Я постоянно ощупываю свое лицо; мне нужно знать, изменилось ли оно. Так сразу и не скажешь – те же круглые, как монеты, глаза, та же горбинка на переносице, те же густые брови.
Я настолько доверяю чутью Туту, что не сразу понимаю, что мы идем прочь от дома – к скоплению деревьев, за которыми, похоже, начинается лес.
– Туту, – резко шепчу я. – Ты куда?
Но он продолжает идти широким шагом, погружаясь в тень и разгоняя кроликов. Интересно, помнит ли он, что был кокапу[7]?
Мне кажется, что он собирается завести меня в лес, но на краю пшеничного поля обнаруживается неестественно открытый участок. Круг с вырванной и помятой пшеницей. Такое впечатление, будто его сделали совсем недавно, в спешке, чтобы никто не заметил. Растения уложены толстым импровизированным ковром, блестящим в свете полной луны.
И посреди этого круга стоит беременная женщина. Лет тридцати. В обеих руках она держит по зайцу, крепко сжимая их уши кулаками. Я вдруг понимаю, почему колдовством предпочитают заниматься в полнолуние – из-за освещения. Это же так очевидно. Никакой связи с богами и богинями, ничего загадочного и мистического. Просто нужен свет, чтобы подготовить поляну. Снять шкуру с зайцев. Позвать ведьму.
– Спасибо, что пришли, – говорит женщина, и в голосе ее ощущаются одновременно благодарность и страх. – Я слышала, что нужно принести зайцев.
Мое проклятие, все это время, пребывавшее где-то в ногах, внезапно подскакивает к горлу.
– Зайцы – это как раз то, что нужно, – тихо говорю я. – Для него.
Я киваю головой в сторону Туту и делаю ему знак рукой. Он аккуратно выхватывает пастью зайцев из рук женщины, и та испуганно отпрыгивает назад. Заметно, что она очень боится, но изо всех сил старается сохранять присутствие духа.
– А для меня?
Она кивает и засовывает руку в карман. На ней простого вида темно-синее платье, сшитое из какого-то грубого материала. Сначала мне кажется, что она вынимает монету – большой блестящий диск, какой вполне мог пробовать на зуб какой-нибудь пират. Но нет, это не монета, это брошь. Она протягивает мне ее.
– Спасибо, – повторяет женщина. – Вы так…
– Никаких комплиментов, – прерываю я ее. – И никогда не дари мне ничего, с чем ты могла бы расстаться с легким сердцем.
Она переводит взгляд с броши на меня.
– Это моей бабки, – говорит она простодушно.
– Хорошо, – говорю я и кладу брошь в карман.
Трудно сказать, откуда берутся слова. Такое ощущение, что я инстинктивно разыгрываю сцену, которую я уже разыгрывала тысячи раз.
– Садись.
Но сама я не сажусь, а обхожу круг по периметру, по очереди дотрагиваясь большим пальцем до безымянного, среднего, указательного и мизинца. Я перебираю пальцами все быстрее и быстрее, и ощущаю, как по кончикам пальцев начинает течь соль. Я не создаю соль, а призываю ее из другого места. У меня есть дом. Я знаю это наверняка. На мне длинное и белое платье без карманов, и я без сумок – этот вид должен производить впечатление. Мне не нужно ничего носить с собой. Если я чем-то владею, то могу это просто вызвать.
– Это не первый твой… – женщина уже собирается поправить меня, имея в виду, что она обращается к ведьме в первый раз, но я не даю ей перебить себя, – …ребенок.
– Нет. Есть еще Уна.
– И ты здесь из-за нее.
Она кивает.
– Да, я здесь из-за Уны.
В руке у меня появляется колода карт. Я приказываю женщине вынуть три. Дурак, перевернутый. Шестерка Мечей. Колесо Фортуны.
– Когда она уезжает? – спрашиваю я.
Женщина выглядит как… «На кого же она похожа?» – спрашиваю я себя и тут же догадываюсь. На девушку-белку. Большие глаза, маленький рот, нервничает, пытается храбриться. Наверное, правы те, кто утверждает, что типы людей со временем не меняются. Меняется только одежда.
– Завтра, – беспокойным тоном отвечает женщина. – В Канаду. Двоюродный брат Джона говорит, что сможет ее там устроить. Но это так далеко. И плыть туда долго.
– Когда волнуются о переправе, молятся святому Христофору, – говорю я с явным недовольством.
Она подумывает сдаться. Она боится моего гнева, но потом вспоминает о броши и решает, что уже слишком много отдала, чтобы уходить. Даже выходить на поляну и то было рискованно.
– Она такая хорошенькая, – говорит она почти в отчаянии. – Она совсем ничего не знает. Про мужчин то есть.
Наступает пауза. В круге почти физически нарастает напряжение – мы обе наполняем его своим знанием о насилии.
– А для таких случаев святых нет, не так ли? – спрашиваю я с некоторой мягкостью.
– Нет. Святых для этого нет.
– Скажи ей, чтобы она не уходила.
– Я не могу. Куда ей здесь податься? Разве что в большой дом. Или в Англию, но там ирландским девушкам совсем несдобровать. Ей нужно новое место. Место, где можно начать все сначала.
Я думаю об этом. Перспектив у ее дочери почти никаких. Если она не скончается от болезни или плохого питания, то уж точно из-за мужчин. Скорее всего, ее изнасилуют. Если повезет, ее ожидает брак с каким-нибудь чудовищем. И никто ей не поможет, никто ее не «устроит», что бы ни говорил тот двоюродный брат. Ей требуется что-то более существенное. Более жестокое и сильное.
– Я присмотрю за ней, – говорю я.
Женщина молчит, словно ожидая чего-то еще, какого-то щелчка пальцами, какой-то гарантии моей власти, моей защиты, моего присмотра.
– Я же сказала, что присмотрю за ней, – раздраженно повторяю я.
– Благодарю вас.
Из зарослей возвращается Туту, пасть его испачкана кровью зайцев.
– Он проводит тебя до дома, – говорю я. – Одной идти небезопасно.
Женщина кивает и следует за Туту через лес. Я собираю зайцев, точнее то, что от них осталось.
– Безопасно не бывает почти никогда, – говорю я луне.
22
Я ПРОСЫПАЮСЬ ГОЛОДНОЙ.
Туту, ставший своего обычного размера, свернулся клубком рядом со мной и громко храпит. Нужно поесть.
В кухне Эбби готовит завтрак. Взбивает яйца в миске и нарезает оставшиеся со вчерашнего ужина овощи, чтобы сделать фриттату. Блюдо как раз под стать Эбби: слегка изысканное и с большим количеством ингредиентов, преимущества которых она может долго перечислять.
– Счастливого сочельника, детка, – приветствует меня она.
Эбби всегда так меня называет. Даже когда я родилась, она говорила всем, что я «ее детка».
Я начинаю зачерпывать горстями кукурузные хлопья из коробки и поедать их.
– Погоди. Скоро завтрак.
– Я от завтрака не отказываюсь.
И я действительно сажусь вместе со всеми за стол и ем. Фриттату, три банана, половинку булочки и несколько маленьких шоколадок с чашкой кофе.
– Вы только посмотрите, – говорит мама, впервые за много лет довольная мной. – Ест как лошадь.
– Да просто проголодалась, – говорю я. – Как будто всю ночь плавала.
И я действительно ощущаю голодную усталость во всем теле, как будто после долгого плавания в бассейне, – не только в животе, но и в ногах и руках. Похоже, это единственное доказательство реальности того, что случилось ночью. Того, что я и вправду гуляла с Туту по пшеничному полю, что призвала соль к пальцам и согласилась с помощью магии помочь девочке по имени Уна начать жизнь на новом месте.
Я посмотрела достаточно фильмов, чтобы знать, что к чему. Мы живем не в сказке. Нас окружает суровая истина. И я довольна.
И не просто довольна, я ощущаю себя великолепно. Как будто по праву воспользовалась своей силой и магией. Проявила ответственность и поступила правильно. У меня была цель. После того как женщина ушла, я кое-что сделала с останками зайцев. Сделала кое-что с брошью. Сделала что-то, что взывало к Колодцу у меня под ногами. И семя магии поднялось ко мне навстречу, как медленно всасываемый через соломинку пузырек.
С той девочкой, Уной, теперь все в порядке. Она защищена. Никто не подумает даже пальцем тронуть ее, никто не подумает о ее уязвимости, потому что она окружена моей защитой до самой Канады. Наверное, она теперь счастлива. Хотя, наверное, к настоящему времени она уже лет сто как умерла. Но прожила хорошую жизнь.
С одной стороны, трудно свыкнуться с мыслью о том, что мне предстоит стать Домохозяйкой. С другой стороны, мне понравилось исполнять ее роль и осознавать это, прежде чем демон поглотил мою человеческую личность. Это было захватывающее переживание.