Ладно, пусть побесится или что там на нее нашло. Угроза Домохозяйки была явно ложной, а я даже не знаю, сколько еще пробуду рядом с ней. Надо записывать альбом. А потом отправляться в настоящий тур. Что я могу ей дать? Чем могу помочь?»
И нет, я не читала сознание Ро. Когда хорошо знаешь кого-то, знаешь по-настоящему, то это необязательно.
Можно ли описать боль в сердце так, чтобы это не походило на плохую песню? Такое ощущение, что из легких вышел весь воздух, в ногах пропали кости, а в груди образовалась глубокая черная пещера, похожая на воронку. Мои руки замерзают настолько, что я зажимаю их под мышками; глаза застилают слезы, и я наклоняюсь вперед, чтобы они капали на тротуар. Проезжающие мимо машины затормаживают, водители смотрят на меня. Некоторые даже сигналят. Я словно один из тех голубей, которые прыгают на проезжей части, но не могут взлететь из-за поврежденных крыльев. В конце концов их съест лиса или переедет автобус. И положит конец их страданиям. Почему еще никто не положил конец моим страданиям?
Я думаю о том, как Ро напишет об этом песню. Ро, одинокая небинарная рок-звезда, гастролирующая по миру. Ро в окружении множества поклонников. И я, гниющая в шкуре демона.
Я стою возле дома, не решаясь войти, так долго, что посинела от холода. Теряю всякое представление о времени.
В какой-то момент меня замечает сестра, и меня заносят в дом. Кто-то укладывает меня в постель, и, как ни странно, я засыпаю. Подозреваю, что мой организм, истощенный после многочисленных ночных походов в школу, ослаб и сдался.
Сон кажется глубоким погружением в сталкивающиеся между собой наркотические кошмары прошлого и настоящего. Вот я снимаю шкуру с зайца, отделяю мех от сухожилий, и слой кожи отходит, как тонкая мембрана от вареного яйца. Потом я вижу, как Ро аккуратно острым камнем снимает мою кожу.
Я остаюсь в постели до самого Рождества. В те короткие моменты, когда я не сплю, я заглядываю в телефон и просматриваю сообщения от Фионы и Лили. «Ты в порядке?» и «Мы уже слышали».
Мама приносит мне в постель жаркое. Сестры пытаются развлечь меня подарками. Я слышу, как все семейство внизу играет в шарады.
– Да нет же, я хотел сказать, что судья не устраняет кого-то, а сам отстраняется от должности… по этическим соображениям.
– Ну, это вроде называется не «отстранение», а «отвод»…
Я сама взяла самоотвод и отстранилась от всех. Я больше не принадлежу миру живых. Я снова засыпаю, и сон становится глубже. Я нахожу новые слои, нечто ниже обычного сна, но выше смерти. Я как будто проникла в подземный мир, где меня может найти Домохозяйка. Пальцы ощущают взявшуюся ниоткуда соль. Меня как будто наполняют чем-то и одновременно истощают.
«Я дала тебе достаточно времени, – говорит она. – Теперь пора».
«А теперь так будет всегда?» – спрашиваю я и не дожидаюсь ответа.
На следующий день после Рождества я просыпаюсь и сажусь в кровати.
– О, Мэйв, – радостно приветствует меня мама.
До этого, в моменты полусна, я ловила обрывки их разговоров о том, что не следует обсуждать со мной мое расставание с Ро, пока я не заговорю первой.
– Принести апельсинового сока?
– Да, пожалуйста.
Я опустошаю стакан слишком кислого сока и спрашиваю себя, долго ли мне еще придется лежать тут, под неустанным взором наблюдателей.
Как долго мне еще ждать, пока эта штука не поглотит меня?
– Долго еще что, Мэй?
Все пристально уставились на меня. Я понимаю, что спросила себя вслух.
– Интересно, сколько длится опасная болезнь.
Родственники переглядываются.
– Какая болезнь?
– Вирусная или бактериальная? – уточняет Силлиан.
– А кто болеет? – спрашивает папа.
– Никто. Я просто задумалась.
Снова наступает пауза, мои родственники ненадолго задумываются не столько о том, кто я, но что я такое.
– Ну, это зависит от обстоятельств. А они постоянно меняются. Например, лет двадцать назад ВИЧ был смертным приговором. Но мой начальник прекрасно живет с ним и ничего. Разве что принимает две таблетки в день, и все.
– И все?
– Да. Вроде бы он в порядке. Он так давно их принимает, что болезнь уже, считай, и не заразная.
– Хорошо, – говорю я и понимаю, что веду себя неестественно. – Это хорошо.
– Бывает, что и из-за эмоциональных потрясений возникают состояния, похожие на болезнь. Но они проходят, – говорит папа, явно уверенный, что речь идет о разрыве с Ро.
Да, люди живут с болезнями. Но могут ли они жить и с проклятиями? Есть ли способы справиться с ними? Выпить какие-нибудь зелья, провести ритуалы, принести жертвы?
Я возвращаюсь в постель на весь день, попеременно то плача, то разглядывая потолок. Странно, но душевная рана на удивление хорошо сочетается с планами мести: ум обостряется и готов видеть в людях самое худшее.
Возможно, если как следует сосредоточиться и помедитировать, можно найти внутри себя ту часть, в которой обитает Домохозяйка, тот орган, в котором она пустила корни? Как давно это произошло? И кто тому виной?
Я притягиваю одеяло ближе к себе. Оно пахнет сном и тостами. Дори знает. Она говорила об учебе, об исследованиях. Об истории. Об Ирландии. Знала ли она все это время обо мне? И что она собирается с этим делать?
Спускаюсь я в кухню только с наступлением темноты. Пэт с Джо сидят за столом и выпивают.
– О, Мэй, – говорит Пэт. – Подкрепление прибыло, прием!
– Мы собираемся прогуляться, – говорит Джо, глаза ее блестят. – Хочешь с нами?
– Куда? – спрашиваю я без энтузиазма.
– Да так, кое-кто собирается в «Серебряном журавле», в центре, – отвечает Пэт, доставая пальто. – Вообще-то там будет много народа. Как обычно после Рождества.
Пэт буквально сияет от возбуждения. Среди его друзей многие покинули Килбег, включая его самого. Некоторые живут в Дублине, но другие в Англии, в Канаде или даже в Австралии. Рождественские праздники – единственное время, когда можно гарантированно с ними встретиться.
Мысль о пабе, полном народа, кажется отвратительной. Но еще одна ночь, проведенная в одиночестве, в своей спальне за рассматриванием карт Таро, кажется еще хуже.
– А меня туда пустят? – нерешительно спрашиваю я. – У меня же нет документов, я еще несовершеннолетняя.
У нас с Фионой и Лили есть некоторый опыт посещения поздних вечеринок в пабах. Так, например, однажды мы посетили один из концертов Ро, но тогда мы были в списке гостей. В остальном же вероятность попасть в ночной клуб у нас процентов двадцать, не больше.
При воспоминании о концертах Ро на глаза у меня снова наворачиваются слезы. При мыслях об ином варианте жизни, не таком ужасном, как сейчас у меня.
Словно прочитав мои мысли, Туту подбегает ко мне и кладет голову мне на колени.
– Да они не будут слишком проверять, если ты с нами, – говорит Джо. – Просто проскользнем с толпой.
– Да, и постарайся одеться не как подросток, который впервые решил прогуляться ночью без родителей, – кивает Пэт.
– И не пытайся выглядеть на девятнадцать лет. Будь посолидней – как будто тебе хотя бы двадцать четыре, – добавляет Джо.
В итоге я облачаюсь в мамин черный бархатный пиджак поверх серебристого топа, черные джинсы и остроносые ботинки Джо. Формально шелковистый серебряный топ – это пижама, но Джо говорит, что сойдет.
Прошло всего несколько минут с тех пор, как я сидела наверху и плакала, сокрушаясь о разрыве с Ро, а теперь я сижу в такси с моими полупьяными братом и сестрой по дороге в паб, в котором никогда не была, потому что он «для взрослых».
«Серебряный журавль» славится двумя вещами: сценой и курилкой – точнее, открытой зоной для курения, длинной и в сказочных огнях, и со свисающим с крыш плющом. На ней так много уличных обогревателей, что кажется, будто лица людей освещены вечным красным сиянием, немного жутковатым, отчасти в стиле «района красных фонарей», но, вместе с тем, очень уютным. На полках расставлены памятные сувениры с символикой «Гиннесс», а длинные деревянные столы выглядят, как будто за ними сидели еще викинги.
Ро всегда мечтал выступать в «Серебряном журавле». Здесь выступали многие известные исполнители.
Пэт заказывает мне «Гиннесс». Его друзья хорошо относятся ко мне и задают кучу вопросов – в основном о том, какую музыку слушают семнадцатилетние. Пиво кажется мне слишком густым, каждый глоток немного удушает. Зачем я поехала сюда? Почему я решила, что пустоту в груди можно заполнить общением с чужими знакомыми едва ли не на десять лет старше меня? В любом случае они воспринимают меня как любопытную диковинку.
Я хочу Ро. Я хочу Ро. Что же я наделала? Я хочу Ро.
Сигаретный дым щиплет мне глаза – по крайней мере, так я говорю Джо, когда она спрашивает, почему у меня красные веки и почему я постоянно провожу руками по лицу. К десяти часам в пабе становится оживленнее; кто-то говорит, что в половине одиннадцатого начнется представление «Боевых Сверчков». Я немного знаю эту группу, которая несколько раз играла с «Маленькой частной церемонией», а их вокалистка Линн однажды одолжила у меня подводку для глаз. От мысли, что мы можем встретиться и она спросит меня о Ро, я начинаю жевать свои волосы.
– Пойду я, пожалуй, – резко говорю я, едва ли не перелезая через стул, чтобы выбраться.
На лицах Джо и Пэт отражается разочарование.
– Не уходи! – отговаривает меня Пэт. – Я думал, тебе понравятся «Сверчки».
– Мне как-то нездоровится, немного не по себе, – объясняю я.
Мы оба понимаем, что это значит: мне так грустно, что я не могу находиться здесь ни минуты, иначе разрыдаюсь.
Он нехотя кивает, лезет в бумажник и достает двадцатку.
– Ну ладно. Возьми такси до дома, ладно?
– Хорошо, возьму, – киваю я.
– Через дорогу есть стоянка. Хочешь, я тебя провожу?
– Нет, все в порядке. Правда-правда.
Стоя в очереди за такси, я открываю кошелек, где все еще лежит серебряная монета, оставленная мне Ро – то ли в качестве прощального подарка, то ли своего рода извинения, не знаю. Я почему-то ощущаю потребность смотреть на нее. Она лежит в бумажнике, в том отделении, где мальчики могли бы хранить презерватив. Мне приходится напоминать себе, насколько отвратительными стали наши отношения с Ро. Доверие между нами разрушалось стремительными темпами.