– Мне нельзя уходить без Элли, – говорит она.
– Наверное, Элли уже ушла без тебя, – возражаю я.
– И все же без нее я не могу уйти.
Я копаюсь в ее сознании, нахожу смутный портрет Элли (короткие вьющиеся волосы, в черном платье) и оглядываю клуб в поисках похожей девушки.
– Если я сейчас похожу и не найду Элли через пять минут, то тогда поедем? – спрашиваю я.
– Да, – кивает она. – Тогда поедем.
– А ты пока посиди здесь.
Но она уже отключилась, снова заклевав носом. Я быстро обхожу клуб в поисках Элли, но в основном для очистки совести, чтобы можно было сказать, что я пыталась. Даниэль затягивает меня обратно на танцпол, и я достаю бумажник, чтобы вернуть водительское удостоверение ее сестры.
– Спасибо, я ухожу.
– Ты была отличной сестрой, – смеется Даниэль. – Даже лучше настоящей. Можешь оставить себе, если хочешь, мне оно больше не нужно.
– А она не захочет его вернуть?
– Мы с ней не видимся, – пожимает плечами Даниэль с грустной полуулыбкой. – Вот так бывает.
– Жаль.
– Да все нормально, – снова пожимает плечами она. – Она теперь помешалась на Иисусе.
Мне хочется расспросить ее подробнее, но взгляд мой останавливается на светловолосой девушке у барной стойки. С ней уже разговаривает какой-то парень, и сначала я чувствую облегчение оттого, что она, возможно, нашла себе приятеля и теперь мне не придется за ней присматривать. Но чем дольше я смотрю на них, тем больше напрягаюсь. Парень что-то упорно шепчет ей на ухо, а она застыла в одной позе, склонив голову на грудь.
Я подхожу ближе. Он положил ей руку на плечо и тихо поглаживает, как будто успокаивает испуганную лошадь. Протискиваясь мимо толпы на танцплощадке, я вижу, что он на самом деле скорее не парень, а мужчина. Взрослый, примерно возраста Пэт. Что само по себе странно, потому что в «Скарлет» обычно собираются люди помоложе. Не зря же Мишель со своими новыми подругами выбрала это место. Известно, что если тебе меньше восемнадцати, то попасть сюда легче, чем в большинство других клубов.
Я уже подключилась к разуму блондинки, и когда приближаюсь к ней, фокусируюсь на нем. Я слышу, как до ее уха доносятся его слова, вибрируя на тяжелых басах.
– Ты обещаешь, что тебя не стошнит, если я вызову нам такси?
Она что-то мычит себе под нос, но мысль ее ясна. «Но я уже собралась ехать на такси, – думает она. – С той девушкой в блейзере».
Наконец, после нескольких нечленораздельных звуков она более членораздельно произносит:
– Такси уже едет. Я уезжаю с ней.
– Думаю, тебе лучше поехать со мной.
Я приближаюсь к ней.
– А, вот ты где! – восклицаю я, хватая ее за запястье. – Ну что, идем?
– Привет, – говорит мужчина, и я разглядываю его.
Он светловолосый, у него почти невидимые брови и странная длинная прическа как у средневекового рыцаря. Большая белая рубашка, может, на размер больше, чем следует, и на ней до сих пор видны складки от картонки, вокруг которой она была сложена. На мгновение у меня проскальзывает мысль, что он, возможно, ее брат, поскольку они оба блондины.
– Шантель, я не знаком с твоей подругой.
Он ждет, пока Шантель представит нас, но она почти в отключке.
– Ну что ж, как видно, мы готовы ко сну, – говорит он, поглаживая ее по спине. – Ну что, может, пойдем?
– Куда? – морщит нос она.
Я перевожу взгляд с Шантель на него и обратно.
– Вы ее знаете? – спрашиваю я.
На его лице отражается раздражение.
– Ну, конечно, я ее знаю. Разве она никогда не говорила обо мне?
Он точно не знает ее, это очевидно. Если бы знал, то знал бы и то, что мы с ней не знакомы. Я пристально всматриваюсь в него, пытаясь проникнуть в его мозг, найти быстрый путь внутрь. Что-то в моем выражении лица его настораживает, потому что он снова прижимается к Шантель.
– Я один из ее постоянных покупателей. В пекарне. Мы болтаем каждое утро. Когда она работает.
Перед моим мысленным взором вырисовывается нечеткий образ Шантель, которая подает этому мужчине кофе и берет круассаны с подноса длинными серебряными щипцами. Он спрашивает ее о планах на выходные, о клубах, о том, чем «молодежь занимается в наши дни». В одни дни он просто раздражает ее, в другие – пугает или выводит из себя. Менеджер следит за тем, чтобы она никогда не оставалась с ним наедине. Мужчина порой ведет себя слишком фамильярно, но никогда не перегибает палку, чтобы его не выгнали.
– Нам нужно идти, – решительно говорю я и практически дергаю девушку за руку, чтобы вырвать ее из его хватки.
Мужчина с досадой смотрит на меня, и благодаря вспышке гнева сознание его приоткрывается и пропускает меня внутрь. Я снова мысленно оказываюсь в пекарне навынос. Он ненавидит свою неловкость и презирает себя за то, что сам часто портит беседу с Шантель. А еще он уверен, что у них отлично бы получилось поладить друг с другом, если бы она была чуточку менее высокомерной. Он читал в интернете об одном средстве, помогающем женщинам расслабиться и развязать язык. О естественном средстве, из трав. И это вовсе не «Рогипнол», то есть никакое не «средство для насильников». Это скорее помощник для тех, кому современная жизнь кажется немного быстрой, а женщины немного отстраненными. Это как бы расслабляющее средство.
Откуда-то из памяти вдруг всплывает слово «клофелинщик» – резко, как будто ударяет грузовик. Я, конечно, слышала о таких случаях, но они казались чем-то далеким, невозможным здесь – тем, что происходит только в Дублине, Лондоне или в Нью-Йорке, а вовсе не в провинциальных клубах.
– Вы что, отравили ее? – вопрос мой звучит как утверждение.
– Не сходи с ума, – говорит он, но на его лице отражается паника. – Ты что, дура? Сумасшедшая.
– Да как ты смеешь?! НАСИЛЬНИК! – кричу я так, что Шантель отчасти просыпается и оглядывается по сторонам.
К нам приближается вышибала, и я машу ему рукой, давая понять, что готова все объяснить.
Мужчина начинает двигаться спиной назад, оглядываясь в поисках выхода. Шантель подается вперед, ее бледное лицо скривилось, словно ее вот-вот вырвет. На топе выступили пятна пота.
Посетители с криками отшатываются от нее, а мужчина пробирается сквозь толпу.
– Ну ладно, девочки, – говорит вышибала в ярости. – Выходите. Вытаскивай ее.
– Ее отравили, подсыпали что-то в напиток или обкололи! – кричу я. – Вызовите полицию!
Вышибала не слышит меня и просто пытается отпихнуть Шантель к двери, не запачкав свой костюм рвотой.
– Гребаный ад, – говорит кто-то, когда она проходит мимо. – Посмотри – в полнейший хлам.
Мозг мой начинает закипать. Глаза ослепляет очередная вспышка ярких разноцветных лучей, и внезапно я оказываюсь рядом с женщиной на пшеничном поле и с Туту с двумя тушками зайцев в зубах. Мы обсуждаем судьбу ее юной дочери. Я обещаю женщине защищать девочку.
Вот кем она была. Просто женщиной, защищавшей других женщин от мужчин. Так было сотню лет назад, так есть и сейчас. Демон – это проклятый человек, в котором не осталось ничего человеческого. Но в Домохозяйке куда как больше человеческого, чем в иных людях.
В моей голове раздается резкий треск. И глухой удар, как от падения. Я вздрагиваю от возбуждения, как иногда бывает при всплеске адреналина за мгновение до засыпания. Музыка обрывается. Огни гаснут. Наступает минута замешательства. Люди раздраженно перешептываются, спрашивают, что случилось у диджея. Но замешательство длится недолго, потому что почти тут же раздается громкий крик, словно разрывающий пополам все помещение. Тот мужчина, «насильник», падает на пол в паре шагов от запасного выхода. Очевидно, он хотел побыстрее смыться, пока я и вправду не вызвала полицию.
Гул голосов без музыки и крики одного человека в клубе ощущаются очень странно. Все взгляды устремляются к нему, словно теперь он занял место диджея.
В последний год в моей жизни было как-то многовато криков. Паническая давка на концерте в «Сайпрес». Пронзительные вопли во время пожара на теннисном корте. Но тогда кричали в основном подростки, к которым подступала опасность. А сейчас кричит взрослый – хрипло и болезненно, как попавшее в капкан животное. Он весь корчится, сквозь белую рубашку проступают пятна крови.
Появляется еще один вышибала, и вместе с другим они пытаются оттянуть мужчину в сторону, но тот размахивает руками и скребет ими по всему телу. Я пытаюсь рассмотреть его сквозь толпу, но замечаю только темные полосы на шее и руках и водянисто-розовые пятна крови на воротнике и манжетах.
– Что это? Пепел? – спрашивает кто-то.
– Нет. Мех, – отвечает другой голос.
25
КРОВЬ НА РУБАШКЕ ОТРАВИТЕЛЯ НЕ ТЕМНО-КРАСНАЯ, как в фильмах ужасов, и не черная, как застывший сгусток. Она розовая. Похожая на розовый пот; ее пятна проступают словно после многочисленных булавочных уколов. Точнее после того, как кожу пронзают жесткие волоски меха.
Раздается звон разбитого стекла. Кто-то уронил большую бутылку за барной стойкой. Потом раздаются другие крики: «Какого черта?», «Что за хрень» и «Кто-нибудь, помогите!», рикошетом разносящиеся по залу. Я оглядываюсь и вижу, что у всех парней повсюду появляются серые полосы. На руках, на шее, на спине. Небольшие пятна в случайных местах, без всякой закономерности. У одного пятно на руке, у другого по всему предплечью. Весь мех разный, но есть две общие черты. Он серый, и только на парнях.
Глядя на своих партнеров, девушки взвизгивают и отпрыгивают в сторону, в ужасе сбиваясь в кучу. Некоторые взволнованно осматривают себя, выкручивают руки, поднимают блузки в поисках серых пятен и розовой крови – этой непонятно откуда взявшейся новой болезни. «Это мне не снится? – спрашивает кто-то позади меня. – Неужели все это на самом деле?»
Я отступаю к диджейской кабинке, пытаясь отстраниться от суматохи. Это твоих рук дело, Мэйв. Твоих и Домохозяйки.
Твоих в роли Домохозяйки.
Менеджер бара, поглаживая костяшки пальцев, говорит по рации: «Выводим всех наружу. Немедленно». Он не хочет, чтобы кто-то обвинил в случившемся клуб. Но как вообще можно кого-то в этом обвинить? Что это за необъяснимое явление: библейская чума, зараза, коллективная галлюцинация?