Я протягиваю руки, стараясь не задумываться над словами «перерождение» и «расправа». Рене опускает в мои ладони по две золотые монеты.
– Две в правой руке – для оплаты перехода, – объясняет он. – В какой-то момент тебя попросят заплатить лодочнику, паромщику или некоему стражу. Он может явиться в любом обличье; на него может повлиять отчасти твое подсознание, а отчасти ее. Слушай внимательно. Постарайся понять, с кем ты разговариваешь.
Я рассматриваю монеты. Они старые и тяжелые с каким-то рисунком, похожим на ацтекский. Рене замечает мой интерес.
– Это артефакты майя. Из Чичен-Ицы в Мексике. Из места, где расположен еще один мощный Колодец.
– Они древние?
– Восьмой век нашей эры, – автоматически отвечает Манон.
– Зачем они?
– Нам понадобится любая помощь, – пожимает плечами Манон.
Мне становится не по себе. Я знаю, что Рене богат и чрезвычайно уверен в себе, но он не стал бы пользоваться древними артефактами для ритуала, если бы только не понимал, что они точно нам понадобятся.
А это значит, что одних моих сил для этого не хватит, даже если я постараюсь выложиться на все сто процентов.
– Значит, мне нужно метафорически заплатить за переправу? – спрашиваю я дрожащим голосом. – А потом я получу монеты обратно?
Рене не обращает на мой вопрос никакого внимания.
– Две другие монеты нужно будет положить на глаза Домохозяйке, после того как с ее властью будет покончено.
– То есть после того, как я… убью ее?
Рене делает паузу.
– Полагаю, что да.
Вокруг монет на моих ладонях скапливаются капельки пота. Получится ли у меня сделать это? Наверное, Рене чувствует мою нерешительность, поэтому кладет руку мне на плечо и говорит:
– Просто следуй по пути, который лежит перед тобой, Мэйв. Все станет ясно. Будет трудно, но тебе приходилось испытывать и кое-что потруднее.
Он переводит взгляд на свою дочь, кивающую с серьезным видом.
– О тебе уже идет некоторая слава.
Наблюдающий за происходящим Аарон хранит молчание с самого моего появления. Я поворачиваюсь к нему.
– Аарон, как ты думаешь, мы сможем победить «Детей» без Домохозяйки?
Глаз у него дергается, но он ничего не отвечает.
– Из тебя вышел бы ужасный игрок в покер, – мрачно говорю я.
– Постараемся победить. Найдем способ, – бормочет он. – А если не найдем, что ж… пусть лучше на моей совести будут «Дети», чем ты.
– И в любом случае ад, – говорю я, всматриваясь в его глаза и пытаясь найти в них отражение огненных всполохов, наказаний за предполагаемые грехи.
Отражение самых жестоких моментов древнейшего завета, вытравленных на стенках его мозга, как наскальные рисунки.
– В любом случае ад, – повторяет он.
Я понимаю, что не важно, реален ад или нет; если верить в него, он реален. Как и все виды магии.
– Ну что ж, начнем, – тихо говорит Нуала.
Я сажусь посреди простыни. Рене берет ножи у Ро.
– Итак, каждый возьмите по ножу, – говорит он.
36
– ОПЯТЬ НОЖИ… МЫ ПРЯМО КАК КАКАЯ-ТО БАНДА головорезов, – слегка морщится Фиона, но выбирает себе нож.
– Из дамасской стали, – одобряюще кивает Рене. – С ручкой из лурдского дуба. Мэйв, тебе тоже понадобится нож для освобождения. Какой тебе нравится?
– У меня есть нож сестры Ассумпты, – говорю я и после недолгого колебания показываю его. – Думаю, сейчас как раз пора воспользоваться им.
Рене свистит, явно впечатленный.
– Нож для писем. Такие ножи обладают огромной силой, – поясняет он.
– Как это? – спрашивает Ро.
– Самую большую надежду люди испытывают за секунду до того, как открыть письмо.
Я не знаю, правда ли это, но мне кажется, что это правда.
Каждый из них берет нож и длинными, плавными движениями, словно ножницами по упаковочной бумаге, разрезает шелк по направлению к центру на ленты. Каждую ленту смачивают в чаше с пахучим маслом и посыпают травами.
Оказывается, что Рене горячий сторонник напевов, и говорит, что лучше настроимся на нужный лад, если будем вибрировать на одной и той же частоте, и что слова часто только сбивают с толку. Нуала закатывает глаза, как будто они уже не раз спорили по этому поводу. Но начинает напевать под нос простенькую мелодию, всего из трех нот, похожую на гамму. Ро копирует ее. Фиона копирует Ро.
И вот вскоре все они напевают эту мелодию, режут ленты, смачивают их и посыпают, смачивают и посыпают. Я тоже мычу мелодию себе под нос, но не уверена, что это имеет какое-то значение. Похоже, что эта часть ритуала предназначена для них. Я просто сижу в центре, как пестики и тычинки цветка посреди лепестков. Рене не описывал подробностей ритуала, но я примерно понимаю, что происходит. Они накапливают энергию и направляют ее в меня, надеясь, что этого хватит для сражения с Домохозяйкой и освобождения от проклятия.
По мере погружения в транс вокруг каждого разгорается аура. Здесь представлены все их цвета: ярко-оранжевый Фионы, лазурно-голубой Лили, ослепительно-белый Ро, жемчужно-серый Аарона, золотой Манон и пурпурный с переходом к индиго Нуалы. А также персиковый цвет зари Рене.
Я держу руки на коленях, зажав монеты в кулаках и спрятав нож на груди. Друзья начинают обматывать меня полосками шелка, пропитанного маслом. Я ощущаю себя фараоном, которого мумифицируют.
– Завязывайте потуже, – наставляет их Рене. – Чтобы ей было от чего освобождаться.
От меня лепестками расходятся полоски; каждая обматывает меня с плеч до талии. От масла шелк отяжелел и ощущается как железные цепи. Чем крепче меня связывают, тем меньше во мне уверенности в том, что я смогу разорвать эти путы. Не психологически, а именно физически. Может, я и ведьма, но особой силой рук я никогда не отличалась.
Наконец, когда я связана до пояса, Рене просит меня лечь.
– Сейчас мы отнесем и опустим тебя в реку, Мэйв, – мягко говорит он. – Надеюсь, ты не против?
– А мне нельзя просто зайти в нее? – спрашиваю я, ведь ноги у меня до сих пор свободны.
– Принять участие в этом должны мы все, – торжественно заявляет Рене.
И вот меня несут, обмотанную шелковыми лентами, и я стараюсь не думать о том, насколько нелепо выглядит это действие со стороны: группа людей несет замотанную во что-то белое девушку, чтобы бросить ее в реку.
Вода застает меня врасплох. По какой-то причине это единственное, к чему я морально не подготовилась. К погружению в ирландскую реку в январе. Может, я надеялась, что меня защитит магия, или что у меня будет столько важных дел на уме, что даже не замечу, насколько вода ледяная. Но я еще как замечаю. И это, по сути, единственное, что меня сейчас заботит и на чем я могу сосредоточиться. Я слышу свой крик от шока. Меня как будто режут ножами. Я не могу мыслить здраво, не могу вспомнить, для чего я здесь.
Я вижу, как на лицах отражаются беспокойство и сомнения по поводу того, правильно ли они поступают со своей подругой. Я чувствую, как вода подходит к моему лицу, и как они отпускают руки. Тело мое погружается в воду под собственной тяжестью. Вода смывает с лент травы, которые начинают плавать на поверхности.
Я утону. Я утону, а они будут стоять и смотреть.
Руки у меня немеют. Я пытаюсь расшевелить пальцы, но они окоченели, а кровь в них застыла. Я мысленно шепчу, обращаясь к ним.
Проснитесь, проснитесь, проснитесь.
Я нажимаю лезвием на шелк и наконец-то ощущаю, как он поддается. Одна лента перерезана. Руки чуть-чуть освободились. Потом разрезается вторая лента. Третья. Я буквально ощущаю, как они открепляются от меня и опускаются на дно реки.
Наконец у меня свободны обе руки, но я оказалась гораздо глубже, чем думала. Что странно, ведь когда мои друзья стояли в реке, вода доходила им едва до колен. Теперь же меня от поверхности как будто отделяют целые мили. Я как будто там, где обитают киты и дельфины.
Все, что нужно делать, это плыть вверх, вверх, вверх, бесконечно задерживая дыхание и разгребая воду сильными руками. Интересно, Лили ощущала то же самое? Ту же самую мощь, ту же самую бесконечную силу?
Я уже прихожу к мысли, что буду плыть вечно, пока вдруг не выныриваю на поверхность. На поверхности до сих пор танцуют перемолотые травы, но все остальное изменилось.
Хотя я все еще в Килбеге. На том берегу реки, где произошло столько важных моментов моей жизни. Но здесь нет дорог и машин. Вдалеке, примерно в миле отсюда, виднеется старый мост. На другом конце города заметна вершина собора.
Я не в своем времени. Я в эпохе Домохозяйки.
Наступает рассвет. Небо розовеет. Я вспоминаю слова Рене: «Просто следуй по пути». Но что это за путь? Здесь нет ничего, что указывало бы на него. Нет ни каменных плит, ни подобия дороги.
Я пытаюсь представить, что я бы делала, будь это обычный день. Пошла бы домой или в город. Но дом – это неправильный ответ. Дом – это место, где все остается неизменным. Разные события происходят в городе. Значит, я должна идти в город? В школу? В конце концов школа была построена возле устья Колодца.
И вот я иду вдоль берега. Потому что, если идти вдоль берега, рано или поздно окажешься в городе. Одежда сохнет как будто сама собой. Солнце постепенно поднимается, и становится очень спокойно. Тишину теплого утра раннего лета нарушает только щебетание птиц. Деревья пышные и зеленые. Во все стороны от меня разбегаются кролики. Я ненадолго задумываюсь о том, где сейчас Туту, и вдруг вижу, что он неторопливо вышагивает рядом со мной в своей измененной форме.
– Привет, мальчик, – хлопаю я его по спине. – Рада видеть тебя здесь.
В целом не так уж все и плохо. Мне кажется, что это даже относительно приятный способ победить проклятье. Просто идти и слушать пение птиц в прекрасной компании большого пса. Но когда в поле моего зрения появляется шаткий мост, меня охватывает паника. Середина моста обвалилась, и он походит на щербатую улыбку без передних зубов.
Сначала я думаю, что это не проблема – перейду по следующему мосту. Но потом вспоминаю, что следующего моста нет. Два других моста, соединяющих пригород с центром, построили только в двадцатом веке. Кажется, в пятидесятых годах. И что мне теперь делать? Идти д