– Но я не могу заботиться о какой-то другой девочке, – говорит она. – Я могу заботиться только о тебе.
Я обнимаю ее и прижимаю к себе. Мы так сидим, пока я не чувствую, что она понемногу расслабляется.
– Я хочу заботиться о других девочках.
41
МЫСЛЬ О ТОМ, ЧТОБЫ СЛУШАТЬСЯ РОДИТЕЛЕЙ, даже не приходит мне в голову. По крайней мере, я не думаю об этом всерьез. Следующим вечером, наложив на дом сонное заклинание, я отправляюсь к школе Святой Бернадетты.
Заранее мы не договаривались, но все почему-то приходят принарядившись, как на праздник. Наша одежда словно подчеркивает наши самые лучшие стороны: Аарон в рубашке и галстуке; Манон в просторном красном жакете-кимоно с белой сорочкой и с шикарной сексуальной прической с двумя пучками; Фиона в изумрудно-зеленом платье. Я задумываюсь, не хотят ли они произвести впечатление друг на друга.
Нуала и вовсе кажется другим человеком. Я впервые вижу ее не в свободно развевающихся шелковых балахонах. На ней черные, плотно прилегающие к ногам джинсы и куртка цвета хаки.
– Ты одета так, как во времена нашего знакомства, – говорит Рене.
– Как преступница, ты хочешь сказать? – спрашивает Нуала, доставая из двух пакетов шампанское.
– Как преступница, – повторяет Рене, сверкая глазами.
– А это еще для чего? – спрашиваю я, поглядывая на шампанское.
– Ну, ты же делаешь ей весьма ценный подарок. Отличный повод для вечеринки, не правда ли? Я подумала, что можно будет и ей налить бокал шампанского.
– Бокал? – спрашиваю я, глядя на пакеты.
– А остальное нам, на случай, если ничего не получится и останется только топить свое разочарование в вине.
– Круто.
Манон улыбается своей матери, расстегивает рюкзак и достает бутылку абсента.
– Меня посетила точно такая же мысль, – говорит она.
– Ха-ха! – усмехается Нуала. – Значит, мы и вправду родственники.
Я выхожу на задний двор, на почерневшие остатки сгоревшего теннисного корта. Аарон с кем-то разговаривает по телефону.
– Привет! – машет он рукой, увидев меня. – У меня деловой разговор. Они пока отошли.
– С кем?
– С редакцией «Стар Килбег».
– С газетой?
– Да.
– С чего вдруг?
– Потому что «Таймс», «Индепендент», «Экзаминер» и «Санди Бизнес Пост» не отвечают на мои звонки.
Я вглядываюсь в его лицо и понимаю, что он давно не спал.
– По поводу статьи о силосных башнях?
Он кивает.
– Я пытаюсь рассказать им, – хмуро говорит он. – О Дори, о «Детях». Я постоянно повторяю: «Я сам был среди них, я многое знаю». Я могу рассказать им все, что знаю.
– Да, ты можешь, – киваю я.
– Мы знаем, где находится Ложа. Но никто нас не будет слушать. Я точно знаю, что они сейчас делают, – делают вид, будто записывают подробности. Дори везде успела раскинуть свои щупальца.
– И полицейские вели себя так же. Бубнят про необходимость проявлять бдительность, как попугаи. Ей удалось всех отвлечь.
– Везде у нее свои ниточки.
Аарон замолкает и ждет. Через некоторое время на другом конце линии кто-то что-то произносит.
– Да-да, Аарон Браун, – говорит Аарон, – нет, не Бранниган. Браун. В прошлом году вы брали у меня интервью, не помните? Я тогда выступал как представитель молодежного отделения «Детей Бригитты». У меня есть кое-какая информация, касающаяся…
Слышится щелчок. На том конце вешают трубку.
Секунду Аарон молча стоит, а потом так сильно пинает по стойке ограды, что даже вскрикивает от боли.
– Аарон! Какого черта? Зачем ты им звонил?
– Потому что людей убивают и бросают гнить, и это моя вина, Мэйв. Боже, что же нам делать? Никто меня не слушает.
Он опускается на землю, скрестив ноги и обхватив колени руками.
– Хочешь, я позову Фиону?
– Нет.
– У тебя до сих пор что-то болит после той ночи?
– Нет. Может, хватит суетиться? Ничего не болит.
– Тогда я кое-что попробую.
Я приседаю на землю позади него и обнимаю его. Второй раз за все время, что мы знакомы.
– Ты чего? – спрашивает он несколько секунд спустя.
– Тебе же грустно, – говорю я. – А когда друзьям грустно, их обнимают.
Сначала мне хотелось просто обнять его, чтобы поддержать психологически, но тут начинает просыпаться мой дар. Может, нам нужно поддерживать физический контакт, чтобы наши силы объединились?
Интересно, может, не случайно от «Детей» требуют «обета безбрачия»? Может, это способ помешать им усиливать свои магические способности не так, как это нужно их руководству?
И еще интересно, как именно сольются наши таланты? Никакой вспышки, хлопка или яркого эффекта. Он просто подталкивает свой талант к моему, и мы одновременно смотрим на одно и то же голое дерево. Внезапно дерево расцветает, на нем распускаются цветы – маленькие и густые, как на вишне, ярко-лилового цвета, словно бросающие вызов холоду и ночному зимнему небу. Мы едва не задыхаемся от изумления и секунд пять безмолвно таращимся на дерево. Пять секунд потрясающего чуда.
А потом цветы исчезают. Мы не говорим об этом. Не знаю точно почему. Наши отношения не того рода, чтобы рассуждать о чем-то красивом и глубоко личном. Мы не умеем подбирать нужные слова.
Вместо этого Аарон просто отводит мои руки и отодвигается в сторону. Мне неловко за то, что я испытала проблески какого-то влечения к нему. Но мы продолжаем сидеть.
Аарон вздыхает и на мгновение опускает голову мне на руку. Всего лишь на несколько секунд. Несколько секунд на то, чтобы снова подумать о случившемся, о чувстве, о вопросе. Кто мы друг для друга? Сенситивы, товарищи, родственные души? Я не знаю. Я даже не знаю, как он пахнет. Несколько недель назад он пах грязью. Теперь он пахнет домом Нуалы: едой и бельем. Но я не знаю, чем он пахнет сам по себе.
Он снова отстраняется от меня и встает.
– Спасибо.
Мы заходим в здание и встречаем Ро с Лили. На Ро твидовый тренч и армейские ботинки со шнуровкой до колена. А волосы, волосы – черные, как смоль. И блестящие, как клавиши фортепьяно.
– Все приоделись, как я погляжу, – говорю я, оглядываясь по сторонам.
Что странно. Предыдущий ритуал, ритуал перехода, мы планировали заранее. Договорились, какие вещи приносить, кому что делать. А сейчас, похоже, все мы действуем на инстинктах.
– Тебе нравится мое платье? – спрашивает Лили, поворачиваясь вокруг себя.
Да, оно мне нравится. Безумное, но очень привлекательное. Бледно-розовое вечернее платье в стиле подружки невесты.
– Это из того самого магазина? – спрашивает Аарон. – Как он там назывался, «Подвал»?
– Против которого ты протестовал? – уточняет Фиона. – Да.
– Значит, из того, – кивает Аарон. – Знаете ли, я и вправду тогда считал, что действую ради общего блага.
– Мы знаем.
– Поможешь мне занести вещи, Мэйв? – спрашивает Ро.
– А вы тоже принесли выпивку?
– Нет. Кое-что получше, – отвечает Лили, сияя от возбуждения.
На улице Ро открывает багажник машины, в котором лежит огромный футляр от виолончели Ли.
– Это еще зачем? – спрашиваю я.
– Ну, мне показалось, что музыка нам не помешала бы. Атмосфера вечеринки и все такое.
– Странно, что все мы решили, что ей должна понравиться именно «атмосфера вечеринки».
Ро передает огромный футляр мне, затем открывает пассажирское сиденье и достает футляр с гитарой.
– Это все из-за тебя. Ты заставляешь людей строить какие-то предположения. Говоришь, например: «Противоположность просьбы – это подарок», и все сразу же думают о вечеринках. Это ты настраиваешь нас на определенный лад.
– Правда? – спрашиваю я, обнимая футляр. – Значит, это я так на вас действую?
– Ну да.
Ро вешает свой футляр на плечо, а я несу виолончель.
– Честно говоря, я тут подумал… если ты серьезно насчет активизма, если ты действительно хочешь этим заниматься, то у тебя все получится. Ты не относишься к людям снисходительно, не опекаешь их. Ты слишком хорошо знаешь свои собственные недостатки, и не поучаешь других, не читаешь им мораль. Ты просто заставляешь их задуматься.
Мы встречаемся взглядом. Наши глаза будто светятся в полумраке, будто излучают любовь. У меня дрожат колени – то ли от тяжести футляра, то ли от волнения.
– Ро, – тихо произношу я.
– Ну, я же сказал, что буду помнить все, что мне нравится в тебе.
– Спасибо, – отвечаю я и добавляю: – Мне и вправду страшно, Ро.
До этого момента я не испытывала страха. До момента, когда я поняла, что даже если Домохозяйка и примет мой дар, то все равно изменит меня навсегда.
Что, если она превратит меня в такую версию себя, которую Ро не сможет узнать или которую нельзя будет полюбить? Что, если та Мэйв, бывшая возлюбленная Ро, уйдет навсегда, а если она уйдет навсегда, то как можно будет полюбить ее снова?
– Ты боишься?
– Боюсь.
Мы шагаем навстречу друг другу. Ро достает из-за пазухи ожерелье с черным агатом, плоским камнем размером с подушечку большого пальца.
– Вот. Однажды уже пригодилось. Может, еще раз пригодится.
Через час кабинет сестры Ассумпты преображается. Пожалуй, никогда еще раньше он не был настолько красивым. Повсюду горят великолепные белые свечи, хотя Нуала утверждает, что в них нет ничего особенного, и что это самые обычные свечи по десять евро за упаковку из супермаркета. В банках из-под варенья разлито шампанское. Лили, поставив виолончель между ног, нежно перебирает струны. Наигрывая что-то из Баха, я полагаю. Она почти всегда играет Баха. Помню, она как-то даже поссорилась со своей матерью, которая настаивала на том, что для девочки уместнее было бы играть на скрипке, что довольно разумно, ведь и таскать инструмент было бы не так тяжело. Но Лили ненавидит звук скрипки, или ненавидела в то время; она сказала, что он походит на визг сварливых девчонок. И что она слышит любой звук виолончели даже без слухового аппарата. Она ощущает вибрации животом. И я тоже их ощущаю.
Ро аккомпанирует ей, осторожно перебирая пальцами нежные струны. Они так здорово смотрятся вместе. Манон играет на старом, поврежденном огнем пианино, прислушиваясь к мелодии. У меня складывается такое впечатление, что это не столько «вечеринка», сколько оккультный эквивалент квартета, продолжавшего играть, пока тонул «Титаник».