С чувством исполненного долга Кен уселся на стул и закурил. Вообще-то он давно избавился от этой дурной привычки, но сейчас его вновь потянуло к никотину. Купил пачку дамских сигарет, легких и ароматных, и решил, что завяжет сразу, как только ее выкурит.
Телевизора на кухне не было, Кен взял планшет, включил его и стал перечитывать то, что написал вчера. Оказалось, очень хорошо получилось, не придерешься. Ни одного слова заменить не хотелось. Можно, конечно, добавить несколько прилагательных, но ни к чему. Кен не любил пышности, в том числе словесной. Фразы он сравнивал с букетами. Слова — с цветами. Если в букете шикарные розы, то они не нуждаются ни в папоротниках, ни в гипсофилах, ни в фольге. Кен, к примеру, дарил женщинам розы охапками. Считал, именно так красивее всего…
Он докурил сигарету, затушил ее в импровизированной пепельнице — крышке от банки. После этого приготовил себе пару бутербродов и чай. Он намеревался провести весь день за компьютером и решил подкрепиться.
Писательский талант Кен унаследовал, как и другие свои особенности, от того же дяди, папиного брата. Тот с детства сочинял всевозможные истории. Бабушка хранила их, и Кен имел возможность ознакомиться с творчеством своего родственника. Оно было почти гениально!
Почти, потому что уж очень странное. Существует мнение, что гениальное от сумасшедшего отделяет тонкая грань. Так вот, в произведениях дяди она была зачастую стерта. Ему бы чуточку меры. Способности сдерживать свои порывы. И вышли бы шедевры.
Кен в этом от дяди отличался. Знал, когда нужно остановиться, чтобы все не испортить. По крайней мере, он верил в то, что у него это получается. И гордился собой.
Дядю Кена звали Валерой. Его фотография в траурной рамке до сих пор стояла в стенке. Бабушка, когда жива была, часто плакала, глядя на нее. Внук, жалея ее, подбегал, обнимал. Старушка гладила его по голове и успокаивалась. Волосы у Кена были такими же, как у Валеры. Мягкие, густые, чуть волнистые. Только у дяди светлые, а у племянника темные.
Когда бабушка скончалась, Кен нашел ее дневники. Оказалось, она вела их на протяжении многих лет. Девичьих переживаний и восторгов молодой жены и матери записи не содержали. Бабушка начала записывать свои мысли после смерти мужа. Хотелось поделиться своим горем, а с людьми у нее не получалось. Родственников и подруг у нее не было, только дети. А им и так тяжело. Им своего горя хватает. И вдова стала изливать душу неодушевленному предмету, а именно толстой общей тетради в обложке из коричневого дерматина. Исписав ее, бабушка завела другую. Эта уже была синей. Самая последняя — красная. Цвета крови, которой истек ее сын Валера…
Кену говорили, что дядя погиб трагически, но и только. Но когда он прочел записи в бабушкином дневнике, многое узнал. Оказалось, Валеру убили с особой жестокостью. Но виновников преступления так и не наказали. Против них не нашлось достаточного количества улик. От этого бабушка и страдала больше всего. Мало того, что она потеряла сына, так еще те, кто отнял его у нее, остались на свободе.
При мысли о том, как мучилась его бабушка, Кен помрачнел. Настроение резко ухудшилось. Расхотелось писать. Он выбил из пачки сигарету и вновь закурил. Не успел сделать две затяжки, как зазвонил сотовый. Аппарат был новый. Кен купил его взамен того, который исчез вместе с другими вещами пленников. Ранее он имел классический «Верту». Роскошный, но малофункциональный. Кен был равнодушен к техническим наворотам. Он все равно не пользовался ни одной из дополнительных функций. Только звонил и набирал смс. Даже почту с мобильного не проверял. Но в городке купить новый «Верту» не было возможности, а ждать доставки из интернет-магазина не хотелось. Поэтому он приобрел последний айфон. Теперь мучился, потому что ничего в нем не понимал.
Но отвечать на вызов Кен научился и, мазнув пальцем по экрану, сказал:
— Алло.
— Привет, Кен.
— Здравствуй, Паш.
— Тебе Егор не звонил?
— Нет. А что?
— Мне ночью звонил, да я спал, не взял трубку. Набираю весь день, а у него абонент не абонент.
— Наверное, погрузился в творчество и не заметил, как разрядился его телефон.
— Наверное… Только беспокойно мне как-то. Ты помнишь, где он живет?
— Где-то на Строителей. Кажется, в начале улицы.
— Давай съездим?
— Хорошо, давай.
— Заберешь меня с Революции, я тут в бистро сижу?
— Через двадцать минут.
— Отлично. Буду ждать.
Закончив разговор, Кен быстро докурил сигарету, сунул айфон в карман, взял ключи от машины и покинул квартиру.
— Я помню этот район, — сказал Паша, выбравшись из машины. — Когда его строили, я ребенком бегал сюда, чтобы забраться на подъемный кран и посмотреть на город с высоты.
— Я даже не знал, что тут что-то строится. Не бывал на окраинах, — сказал Кен.
— Тут болота были. Потом их осушили. Я здесь головастиков ловил, потом стал по стройкам лазить. Это очень увлекательно, скажу тебе…
Кен пожал плечами. Возможно, Паша прав, и пацану интересно взбираться на краны, нырять в траншеи, носиться по лестницам, но он ничем таким не занимался. Даже в голову не приходило.
— Как мы найдем дом и квартиру Егора? — спросил он у Паши.
— Да спросим у кого-нибудь. — Он указал на лавочку, на которой рядком сидели три бабули.
Они приблизились к ним. Паша, поздоровавшись, обратился к самой старшей:
— Не подскажете, где скульптор живет? Егором его зовут. Высокий, худощавый, с залысинами?
— Не знаю, сынок, — покачала головой бабка. Она была худая, морщинистая, в старом-престаром пальто из простеганной плащевки и в мохеровом берете с гигантским цветком на боку.
— Как не знаешь? — ткнула ее в бок товарка. — Сама же говорила, что напротив тебя.
— Напротив какой-то чудак живет. Грязь домой таскает. Весь подъезд изгадил.
— Не грязь, а глину, сам же тебе сказал.
— А какая разница?
— Большая! Из глины лепить можно, не знаешь, что ли? — Она перевела взгляд на Пашу. — Идите вот в этот дом… — Она указала на пятиэтажку, стоящую торцом к дороге. — Первый подъезд, нажмите на восьмерку, там дед живет, он всегда дома, пустит вас. Третий этаж, квартира справа.
— Спасибо большое.
— Да не похож он на скульптора, — фыркнула соседка Егора. — Морда уркаганская… А на руке наколка! Скульптор! Не смешите…
И продолжила в том же духе, но Паша с Кеном ее уже не слушали.
Они зашли в подъезд (дед и правда впустил их), поднялись на третий этаж. Паша позвонил. Затем постучал. Ему никто не открыл.
— Дома нет, — сделал вывод Кен.
— Ты слышишь телевизор? — спросил Паша, прислонившись к двери.
Кен последовал его примеру и прислушался.
— Да, он работает, — сказал он. — И что из того?
— Ушел, не выключив телевизора?
— Творческие люди очень рассеянны.
Но Паша пропустил его реплику мимо ушей. С задумчивым видом он принялся рассматривать замок.
— Ты что задумал?
— Дверь выломать.
— С ума сошел?
— Что-то здесь произошло. Я чую.
Тут пиликнул замок, открытый магнитным ключом. Хлопнула подъездная дверь. Кен свесил голову в пролет и увидел бабульку, с которой они беседовали пару минут назад.
— Ну, чего? — крикнула она, увидев лицо Кена. — На месте ваш друг?
— Не открывает что-то. Не видели его сегодня?
— Нет. Вчера только. — Она довольно резво для своего возраста зашагала по ступенькам вверх. — проститутку какую-то привел, в глазок видела. Потом телик врубил. И громко, как всегда! Ладно сначала новости передавали, так потом он канал переключил, и музыка заорала. Да ужасная такая…
— Какая? — спросил Паша.
— Не разбираюсь я в этом. Металл, что ли? Орут как ненормальные и инструменты ба-ба-бах! По мозгам прямо. — Старушка дошла до своей двери, вынула ключи. — Хорошо, вырубил через полчаса. Но телевизор не выключил. Не так громко, а ночью-то все равно слышно. Я-то ладно, глуховатая. И живу через квартиру, а те, кто через стенку, наверное, вешались.
— У вас балконы на одну сторону выходят?
— Да. Соседние. Окна двух других квартир на другую смотрят.
— Можно, я с вашего балкона на соседний перелезу?
— Это еще зачем? — подозрительно сощурилась бабка.
— Понимаете… У нашего приятеля слабое сердце. Он не берет трубку, и мы беспокоимся.
— Сердце? Слабое? Да брось! Пьет как конь. Разве больной человек будет так себя вести?
И все же она их впустила. Велев разуться, провела мужчин в зал. К удивлению Кена, обстановка в комнате была современная. Никаких тебе югославских стенок, совдеповских диванов, ковров на стене, плюшевых скатертей и люстр с «висюльками». Натяжной потолок, лаконичные обои, горка цвета «венге», тахта, два кожаных кресла и большой плоский телевизор.
Бабка, заметив удивленный взгляд Кена, хмыкнула:
— Что, не ожидал у старухи такую красоту увидеть? Думаете, мы свой век должны в рухляди доживать?
Она отдернула штору и открыла дверь на балкон. Естественно, створка была пластиковая.
— Полтора года половину пенсии откладывала, чтобы ремонт сделать. И то не хватило, окна и потолок в кредит взяла. А вот на мебель и технику не дали. Типа, пенсионерка, вдруг помру…
У Кена сложилось впечатление, что бабуля впустила их в квартиру только затем, чтобы похвалиться своим ремонтом.
— Как расплачусь по кредиту, буду балкон стеклить, — сообщила она. — И начну на нем помидоры выращивать…
Дальше речь пошла об овощах Михалны, которые она на своей лоджии взращивает. Под бабкину зудение Паша перелез на соседний балкон. Сделал он это легко, играючи, как будто находился не на третьем этаже, а в метре от земли.
Кен заглянул за перегородку, проследил, как Паша подходит к окну, прилипает к стеклу носом, чтобы увидеть, что за ним.
— Ну, что? — спросила бабка, отодвинув Кена. Ее бледно-голубые глаза светились любопытством.
Паша отмахнулся от нее.
— Так что ты видишь? — Это уже Кен поинтересовался.