– Надеюсь, вы меня не подведёте? – спросила она.
– Нет, нет! – закричали все.
Кроме меня, конечно. Я на всякий случай решил промолчать. И Гелий промолчал.
– У вас есть чувство ответственности? – снова спросила она.
– Есть, есть! – закричали все.
А мы с Гелием промолчали. И вдруг она улыбнулась и сказала:
– А теперь можете прыгать, бегать, кричать и петь сколько угодно.
Это было неожиданно, но в следующий момент началось такое, что было не до рассуждений. Все стали прыгать по полкам, перебегать из купе в купе, и везде были ребята, и никто не ругался, что надо молчать, никто не требовал тишины. Здорово было, но только это быстро мне надоело. Сколько можно орать, если тебя не останавливают! И другим это тоже надоело. В вагоне наступила тишина.
Потом мы легли с Гелием спать на верхние полки. Спать нам не хотелось, и Гелий перебрался на мою полку.
– Почему ты молчал, когда Наташа с нами разговаривала? – спросил он.
– Есть у меня причина, – ответил я. – А ты?
– Из солидарности с тобой, – сказал он. – А Наташа мне понравилась. Ничего себе устроила шумок.
– Подумаешь, – сказал я. – Вагон прочный – всё выдержит.
– Это разве прочность? – сказал Гелий. – Скоро вагоны будут делать из железобетона. Вот это будет прочность. И самолёты будут делать из железобетона, крылья и фюзеляжи… А Наташа хорошая, ты зря к ней придираешься.
Утром я проснулся первым. Гелий ещё спал. Он хоть и «летучий газ», а вот сон из него долго не вылетал. И все остальные ребята спали. Известно, у них на душе легко и свободно, а у меня отец, как гвоздь, сидит в голове. Попробуй тут поспи.
Мне надоело валяться, и я потихоньку сполз с полки. В коридоре встретил Наташу. Она уже была на страже. По-моему, она вообще не ложилась спать. Я ночью вставал, так она тоже не спала. Увидела меня и говорит: «Щеглов, комната мальчиков в конце вагона».
Я стоял у окна и считал телеграфные столбы. У меня привычка такая всё считать: окна в домах, проезжающие машины, собак, пролетающие самолёты. Когда считаешь, очень хорошо думать.
Сначала я подумал о матери. Потом об отце. Решил отправить ему телеграмму, чтобы он меня встретил. Потом подумал, хорошо бы ему привезти подарок и сказать, что это от матери. А то неизвестно, с чего начинать разговор.
Мимо неслышно ходит Наташа. Теперь, когда я присмотрелся, то убедился, что она совсем не похожа на вожатую, то есть она не похожа на «Богиню Саваофу». Во-первых, она часто улыбается, во-вторых, она маленькая и худенькая, и лопатки у неё торчат, как у девчонки. Настоящая девчонка, не такая уж, правда, молодая, но замуж ей ещё рановато.
Наташа ходит мимо меня, а я считаю столбы и думаю, как бы её назвать. Когда я насчитал пятьдесят столбов, я вдруг придумал для неё очень хорошее прозвище. Назвал её «Детектив».
Как она косит глаза в мою сторону, прямо стрижёт глазами. Подозрительна до ужаса, ну конечно, настоящий «Детектив». Ей интересно, почему я стою один у окна. Может быть, я думаю выбить окно головой и выпрыгнуть из поезда на ходу. А может быть, решил дёрнуть за стоп-кран, хотя там написано, что за это привлекают к уголовной ответственности.
Но тут её подозрительность резко усилилась, потому что она увидела, что у меня шевелятся губы, и сказала:
– Почему ты один стоишь у окна?
– А разве это запрещается?
– Нет, – сказала она. – Но, может быть, ты себя плохо чувствуешь или скучаешь о родителях?
– Я люблю одиночество, – сказал я.
– Можно, я постою рядом с тобой? – спросила она.
– Стойте.
Мы помолчали.
– Когда ты смотришь в окно на степи и леса, на незнакомые города, на новые стройки, тебе не хочется соскочить с поезда и идти по этой степи или заявиться на стройку и сказать: «Ребята, я остаюсь с вами»? – спросила она.
– Хочется, – ответил я.
– Я так и думала, – сказала Наташа. – Почему ты молчал, когда все ребята кричали, что не подведут меня.
– А, старая песня, – ответил я. – Меня все вожатые не любят.
– Почему?
– А-а, – сказал я нехотя. Пусть не думает, что я очень хочу с ней поговорить. – Наша школьная, например. Я назвал её «Богиня Саваофа», потому что она, как бог Саваоф, одна в трёх лицах: пионервожатая – раз, учительница – два, главный редактор газеты – три. Она обиделась, стала ко мне придираться. Шуток не понимает.
– Смешно. «Богиня Саваофа». А меня ты как назвал?
Я не подумал и трахнул:
– «Детектив». Вы – подозрительная.
Неудобно получилось. Как это у меня выскочило? Она вдруг покраснела.
– Ну, вот видите, – сказал я. – Вы тоже обиделись. Не знаю, как отделаться от этой привычки. «Богиня Саваофа» сказала, что я бездушный человек. Как вы думаете, это правда?
– Нет, неправда, – сказала она. – Просто у тебя остросатирический ум, поэтому ты придумываешь обидные прозвища.
Но я видел, что ей всё же было неприятно, она стала какая-то другая. Зря её обидел, тем более что Гелий её хвалил, а он разбирается в людях.
– Вы не думайте, – сказал я. – Я буду бороться и отвыкну от этой привычки: никому не стану давать прозвищ. Я ведь ко всем хорошо отношусь, и даже к «Богине Саваофе», то есть к Нине Семёновне. – Потом я вдруг вспомнил, как она извинилась передо мной, не каждый может признать свою вину, даже если виноват, и добавил: – Вот сейчас я к ней просто замечательно отношусь.
В это время поезд остановился у перрона какого-то вокзала, и Наташа бросилась к выходу. Она всегда, как только остановка, сразу – к выходу.
Я подошёл к ней и сказал:
– Мне нужно отправить телеграмму одному человеку.
– Ну нет, – ответила Наташа.
– Мне очень нужно, – сказал я. – Честное пионерское!
Она внимательно посмотрела на меня.
– Хорошо, я пойду с тобой. – Она попросила проводника не выпускать из вагона ребят, и мы побежали на почту.
Бегала она быстро, как мальчишка. Я еле за ней поспевал. Наконец мы прибежали на почту.
– Давай пиши. – Наташа протянула мне бланк телеграммы. – У нас мало времени.
Она повернулась ко мне спиной, чтобы не видеть, о чём я пишу. А я не знал, что мне писать. Думал, думал, ничего не придумал, а тут ещё Наташа под боком, и народ кругом разговаривает, и все спешат.
– Ну, чего же ты? – возмутилась Наташа. – Ты когда-нибудь телеграммы писал?
– Нет, – ответил я. Теперь мне уже не хотелось посылать эту телеграмму, и я сказал: – Нет, не писал… – Хотя я уже писал телеграммы два раза в жизни. Поздравлял маму с днём рождения, она была в командировке, и Юрия Гагарина, когда он благополучно приземлился в заданном районе.
– Давай я напишу, – сказала она. – Диктуй адрес.
– Не буду я писать, – ответил я. – Передумал.
– Ты просто меня обманул. – Она на всякий случай схватила меня за руку. – Ты и не думал никому посылать телеграмму. А я всю ночь не спала, ходила по вагону, боялась, кто-нибудь свалится из вас с верхней полки.
У меня горело лицо, точно я стоял перед теми кострами, которые мы разжигали в поле. Нужно было как-то объяснить ей, что я на самом деле хотел отправить телеграмму. Она даже на «Детектива» не обиделась, и мне совсем не хотелось, чтобы она думала, что я её дразню.
– Я не думал вас обманывать, – сказал я.
– Если бы я тебе могла поверить!.. – сказала Наташа. – У меня предчувствие, что ты меня обманешь.
Можно было попытаться договориться с ней. Но тогда надо было выложить всё про отца, и про то, как мать тоскует о нём, и какая она гордая, и ещё многое, что словами не расскажешь. К тому же я не любитель выкладывать свою биографию каждому встречному-поперечному. Скажешь, к примеру, отца нет, и тут же тебя начинают жалеть, и сиротой называют, и бедненьким.
Противно слушать, не понимают они, что ли, что никому их жалость не нужна.
– Я выпью воды, – сказал я. – У меня в горле пересохло.
– Ну ладно, – согласилась она. – Пей. – Она всё ещё держала меня за руку. Боялась, видно, что меня куда-нибудь в сторону занесёт.
Мы подошли к автоматам с газированной водой. Их было тут восемь штук, но все они не работали. Они стояли, как в строю, большие, красные, пузатые, и все не работали.
– Уже тридцать восемь, – сказал я.
– Что – тридцать восемь? – не поняла Наташа.
– Тридцать восемь автоматов я насчитал в дороге, и все не работают. Порядки.
– Пошли обратно. Напьёшься в вагоне.
– Хорошо, – сказал я. – Только разве сравнишь обыкновенную воду с газировкой из автомата.
И тут я увидел на витрине киоска большую разноцветную глиняную вазу. Она была ярко-оранжевая, а в центре красовался чёрный петух с жёлтым глазом.
– Подождите. Мне надо купить эту вазу, – сказал я. – В подарок одному человеку.
Она смотрела на меня, как на ненормального. А я подошёл и купил вазу. Отгрохал за неё два рубля. По-моему, продавец был очень доволен, потому что он даже мне её упаковал.
Когда он её упаковывал, я увидел, что на другой стороне вазы нарисован второй петух. Этот был жёлтый с чёрным глазом.
Я взял вазу из рук продавца и сразу как-то почувствовал себя неуютно, неспокойно, ну вроде сделал что-то не совсем так.
– Ваза тому же человеку, что и телеграмма? – спросила Наташа.
– Да, – ответил я.
Теперь она меня уже не держала за руку. Поняла, что я никуда не собираюсь убегать. Раз покупаю вазы, значит, бежать не собираюсь.
Когда я вернулся в вагон, Гелий ещё спал. И двое других мальчишек в нашем купе спали. Я поставил вазу на свою полку и вышел в коридор.
В коридоре был настоящий цветник, клумба с цветами разных сортов, потому что все девчонки были в цветных платьях. Они бегали, суетились, пищали, хихикали и заплетали косы. Они очень гордились своими косами: то бросят их небрежно за спину, то положат на грудь.
Я стоял и смотрел на них. Интересно смотреть на незнакомых девчонок. Это меня немного развеселило. И тут я понял, почему у меня было такое плохое настроение: просто я потерял надежду, что увижу отца. А теперь у меня снова появилась надежда. Может быть, оттого, что светило солнце, может быть, оттого, что Наташа стерегла нас всю ночь, чтобы мы не упали с верхних полок и не разбились, а может быть, оттого, что все девчонки были в цветных, ярких платьях. В общем, неизвестно отчего, но у меня появилась надежда, что у нас с отцом всё закончится удачно.