9
Целых двадцать минут я стоял на углу Хомутовского тупика. Ноги у меня тряслись от страха, и руки тоже тряслись: чуть не уронил вазу. Казалось, стоит мне войти в этот Хомутовский тупик, как я сразу столкнусь с отцом.
Я думал, что буду искать тупик ну хотя бы два часа, а он вот, передо мной: маленькая, совсем не московская улочка в старых домах, изогнутая змейкой. Я помнил адрес на память: дом пятнадцать, квартира шесть.
Сколько раз я представлял, как приду к отцу и скажу: «Ну, хватит! Не знаю там, что у вас с мамой случилось, но тебе пора возвращаться. А то что же получается? На весь наш класс я один без отца. А „Богиня Саваофа“ даже крикнула мне: „Безотцовщина!“ Как, по-твоему, хорошо это?» – «А за что она тебе это крикнула? Небось нахулиганил?» – спросит он. «Может, и нахулиганил, я не отказываюсь. Приедешь – и разберёшься. Если надо, можешь меня наказать, я не возражаю».
«Эх, – подумал я. – Скандал теперь будет. Наташа, видно, уже спохватилась, и началась паника, а я тут стою, точно присох к месту».
Я вошёл в этот несчастный тупик и стал искать дом пятнадцать. Прошёл раз: нет дома пятнадцать. Прошёл второй раз: снова нет. Дом тринадцать, потом небольшой сквер, а потом сразу дом семнадцать.
В сквере на скамейке сидел старик и читал газету. Я сел рядом. Старик посмотрел на меня, и я сказал просто так, неизвестно кому:
– Странная улица: дом тринадцать, а потом сразу семнадцать.
– М-да… – промычал старик. – Сейчас много странного. Вот, к примеру, я вчера прочёл в журнале, что профессор Чумаков испытал действие лекарства против полиомиелита на себе. Страшная болезнь, при ней ноги отнимаются. Он двойную порцию этой вакцины принял, жизнью рисковал. Вот это странно, удивительно и достойно восхищения. А то, что нет дома пятнадцать, в этом ничего странного нет.
– А по-моему, странно, – сказал я.
– Дом этот снесли, – сказал старик. – Старый был, ветхий. Его построили после наполеоновского пожара. В тысяча восемьсот тринадцатом году! Значит, стукнуло ему сто пятьдесят лет. Его и снесли. Скоро всю нашу улицу снесут, и не будет Хомутовского тупика. А то ведь какое унизительное название придумали: «Хомутовский тупик!» А ты сам где живёшь?
– Далеко, я приезжий, – ответил я.
– Ах, ты приезжий! Для тебя здесь много интересного. Видал, как Москва строится?
– У нас в совхозе тоже строятся.
– Что ты, что ты! Сравнил! – сказал старик. – Масштабы не те.
– А где же все жители дома пятнадцать?
– Переехали в новые дома. Одни – в Измайлово, другие – в Мазилово, третьи – на Ленинские горы.
– А как же теперь быть? – спросил я. – У меня в этом доме жил знакомый. Мне необходимо его повидать.
– Очень просто, – ответил старик. – Выйдешь на большую улицу, найдёшь справочное бюро и узнаешь.
Я вышел на большую улицу и нашёл справочное. Перед окошком справочного стояла женщина, и в справочном сидела женщина. Они разговаривали на посторонние темы, это было сразу ясно. У нас в совхозе женщины тоже любили поговорить, но они всегда говорили о важных делах: о том, какой намечается урожай, о своих детях, о новых людях в совхозе, о том, чей муж хороший, а чей плохой. А эти разговаривали о танцах – чего только не придумают москвичи! – про какое-то «па-де-де» и про какую-то «польку через ножку». Ну прямо как наши девчонки.
Мне надоело их слушать, я спешил, а они – «па-де-де», и я сказал:
– Скоро у вас кончится перерыв?
Они замолчали, и та, что стояла рядом со мной, сказала: «Извините», и мелким-мелким шагом, как-то смешно ставя ноги, почти побежала по тротуару. А та, что сидела в справочном, посмотрела на меня, как «Богиня Саваофа», поджала губы и прищурила глаза, выпустила в меня электрический заряд силой в несколько ампер.
Я сказал ей, что мне надо, и она начала приставать: где он родился, когда родился, где жил последнее время. В общем, ясно, что нарочно придиралась. Хотела отомстить, что прервал разговор. Смешно, когда люди злятся, а тебе хоть бы что.
– Ах, какая персона! – сказала она. – Персона грата без пяти минут.
Я не знал, что такое персона грата, но на всякий случай сказал:
– А вы меня не оскорбляйте.
– Если не знаешь, что значит «персона грата», лучше помолчи, – сказала она.
– Я спешу. – И добавил: – Я приезжий.
– Ну и что же? Это не даёт тебе права врываться в чужой разговор. Все спешат. И, между прочим, у каждого человека есть своя жизнь. Об этом всегда надо помнить. Женщина, которую ты сейчас прогнал, да, да, прогнал, я не боюсь резких слов, – нежнейшее существо, героиня! Она была балериной, и какой!
– Я не хотел её обидеть, – сказал я. – Просто у меня сегодня тяжёлый день.
– Вот-вот, я же говорю, ты эгоист! В первую очередь думаешь о себе. Она сняла трубку телефона и стала передавать всё об отце: и фамилию, и когда родился, и где жил последнее время. Выходит, она ко мне не придиралась, когда всё выспрашивала. Потом она подняла глаза, в них не было уже никаких электрических зарядов, и сказала: – Придёшь через двадцать минут.
Я отошёл в сторону и подумал: «Неплохо бы сейчас догнать балерину и вернуть её обратно. Пусть себе поговорят ещё немного, раз у них свободное время, раз им так интересно разговаривать про свои танцы». Потом посмотрел на толпы людей, шагающих по тротуару, и понял, что мне уже никогда её не найти. Стало как-то не по себе. Появился перед тобой человек и пропал. Ты его больше никогда не увидишь, и он, может быть, тебя не запомнил. А ты его запомнил, и тебе неприятно, что ты с ним плохо обошёлся.
Да, хорошо бы найти балерину, но разве в этой толпе кого-нибудь разыщешь? Здесь люди перед тобой пролетают, как падающие звёзды в небе. Мелькнут и пропадут навсегда. И мне вдруг стало не по себе. Показалось, что никогда не найти в этом чужом и громадном городе отца. Наскочил на меня страх. Вернуться бы к ребятам, и сразу всё стало бы просто и легко, и через какие-нибудь шесть часов я сидел бы в поезде и катил в Артек.
Ну нет, этого сделать я не мог, хоть убей, хоть разорви на мелкие кусочки, чтобы я отступил от своего. Вспомнил мать, вспомнил длинные зимние вечера, когда мы сидели вдвоём и она вдруг просто переставала разговаривать. Думала о чём-то своём и не разговаривала. А я тогда изо всех сил старался её развлечь и выдумывал для неё смешные истории и выполнял в одну секунду её приказы.
Решил вернуться к старику на сквер. Но старика уже не было. На самом краешке скамейки спиной ко мне сидела девушка. Я поставил вазу на скамейку и сел рядом.
– Здесь был старик, – сказал я. – Вы не видели, куда он ушёл?
– Не видела. – Она явно была не расположена к разговору.
– Жалко, – сказал я. – Интересный человек. Я хотел его к нам на целину пригласить.
– А ты что, с целины?
– Да. Из совхоза «Новый». У нас знаете какой совхоз? Лучший в республике. Нет, пожалуй, первый во всём Советском Союзе.
– Так уж и первый? – не поверила девушка.
– Конечно, первый. Вот я сегодня ехал в троллейбусе, и меня контролёр хотел отвести в милицию за то, что я был без билета. А почему я был без билета? Потому что у нас автобусы бесплатные. По привычке не взял билет.
– А что ещё удивительного в вашем совхозе?
– Разве всё сразу вспомнишь, – сказал я, а сам потихоньку, незаметно скосил на неё глаза: надо было решить, стоит ли на неё тратить порох. – Вы не немка?
– Почему немка? – удивилась девушка.
– Нет, я понимаю, что вы русская, но вы не учительница немецкого языка?
– Я врач, – сказала девушка.
– Вот здорово! – закричал я. – Нам знаете как врачи нужны? Позарез! – Неплохо бы её уговорить, очень неплохо. – У нас женщины нарасхват, сказал я. – Только приедут, сразу замуж выходят. Мужчин у нас много: трактористы, строители.
– А мне на мужчин наплевать.
– Каждую субботу в клубе танцы, – продолжал я. – Под радиолу.
Нет, танцы на неё тоже не подействовали. Удивительно, до чего трудно угодить человеку: одному подавай одно, другому совсем другое. Одни девчонки дня прожить не могут без танцев, прямо млеют от музыки, а другие презирают.
– Самое главное, – сказал я, – работать там, где ты нужен людям.
– Ты просто агитатор, – сказала девушка.
– Это не я, это наш директор так говорит. Он вам руки будет целовать, когда приедете.
– Куда это ты собралась ехать? – услышал я незнакомый голос.
Позади скамейки стоял мужчина. Молодой, высокий, ну прямо артист или спортсмен. Нетрудно было догадаться, кто это. Здесь уж ничего не скажешь, здесь надо молчать.
– Уезжаю в совхоз на целину, – сказала девушка.
– Ну, брось сердиться, – сказал мужчина. – Я взял билеты в кино.
– Пойдёшь один, – ответила девушка. – А мне надо собираться в дорогу.
Я подумал, что она шутит, но посмотрел ей в лицо и увидел, что она совсем не шутит. Глаза у неё вдруг стали узкие и злые. Не люблю я, когда люди ссорятся. Конечно, приятно, если бы она поехала к нам в совхоз: и Шерстнёв был бы рад, и все бы на каждом углу говорили, что Севка Щеглов привёз «врачиху», но всё равно я не любил, когда ссорились.
– А знаете что, – предложил я мужчине, – поезжайте вы к нам тоже. У нас для всех найдётся работа.
Он резко повернулся в мою сторону:
– Слушай, не лезь не в своё дело. И вообще катись отсюда подальше, пока не схватил по шее!
Я повернулся и пошёл. Потом вспомнил, что забыл вазу, и вернулся. Спокойно подошёл, взял вазу. Нарочно медленно так её брал, чтобы он не думал, что я испугался.
Плевать мне было на его угрозы – подумаешь, по шее! Легче всего дать другому по шее, если у тебя такой рост и такие длинные руки. Это не большая хитрость. Но только мне было обидно: думал, что девушка заступится за меня, а она даже бровью не повела. Не понимаю я таких людей, просто не понимаю. Хорошо, что она не приедет к нам в совхоз. Вот если бы меня кто-нибудь так обидел при Шерстнёве, он бы в обиду меня не дал.
Взял вазу и пошёл, потихоньку так пошёл. Думал, ну вдруг она окликнет меня и скажет: «Прости, парень, за грубость». Но никто меня не окликнул. На углу я оглянулся. Они уходили в противоположном направлении. И разговаривали и даже смеялись.