– Нам пора, – сказала мама. – До свидания. Простите.
– Что вы, – сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. – В конце концов всё кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.
Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: «Мужайся». И клюнул носом.
Всю дорогу домой Саша шёл позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она ещё возьмёт да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать…
Глава девятая
На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.
Он догнал её уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал её спину. Рядом с ней шёл Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всём согласен с мамой.
Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин весёлый платочек, который привёз ей папа из экспедиции по Средней Азии.
А потом Саша развернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошёл в школу. Пускай они учат там свои «А» заглавные и «а» маленькие, «Б» заглавные и «б» маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.
А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе…
Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом всё прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.
В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал её возвращения, чтобы пообедать.
По коридору прошёл Пётр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:
– Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. – Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову – так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает.) И добавил: – Где это ты пропадаешь последнее время?
– Я не пропадаю, – сказал Саша. – Просто много уроков.
– Уроки уроками, – сказал Пётр Петрович, – а старых друзей забывать не полагается.
Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, всё-таки легче на душе. И поэтому, когда Пётр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.
Он вошёл в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Пётр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.
– Какая жалость, – сказал Пётр Петрович. – Написал Игорю письмо, стал искать конверт и смахнул очки. Разбились вдребезги. Ты меня не выручишь, не напишешь адрес на конверте? Без очков я ничего не вижу.
Пётр Петрович встал со своего места и подтолкнул к стулу Сашу.
– Ну, давай пиши, – сказал Пётр Петрович. – Ты уже всю азбуку знаешь?
Саша мотнул головой: понимай как хочешь.
– Ну, давай пиши. Сверху, в углу, большими, печатными буквами напиши: АВИА.
Эти буквы Саша знал и с радостью, низко склонясь к конверту, написал сначала заглавную «А», потом «В», потом «И» и снова «А». Ах, как Саша старался, и как у него полегчало на сердце, когда он с такой лёгкостью справился с этим словом!
– Теперь напиши: Одесса. Давай по буквам: О, Д, Е, С, второй раз С, А. Написал?
– Написал, – ответил Саша, хотя в этом слове он пропустил букву «Е», а букву «С» развернул в другую сторону.
Ему стало немного жарко, и он уже со страхом стал ждать продолжение адреса.
– Теперь напиши: улица Карла Маркса, двадцать пять. По буквам: У, Л, И, Ц, А. Написал?
Саша кивнул, он окончательно запутался и ждал, когда же кончится это мучение.
Теперь, когда Пётр Петрович ему диктовал, он писал какие придётся буквы, писал их кверху ногами, и развернув в другую сторону, и просто придумывая какие-то новые, никому не известные буквы. А Пётр Петрович диктовал ему название улицы, потом название экспедиции и, наконец, фамилию и имя сына. Это ведь письмо должно было пройти далёкий путь. Сначала до Одессы на самолёте – для быстроты, потом пароходом поплывёт к Южному полюсу, через Чёрное и Красное моря, по Суэцкому каналу, огибая Африку, пересекая экватор, и, наконец, его привезут Игорю.
– Так. Спасибо, – сказал Пётр Петрович. – Теперь мы его заклеим.
Саша медленно пошёл к дверям. У дверей он оглянулся. Пётр Петрович рассматривал его каракули. Саша сделал последние два шага, чтобы навсегда покинуть эту комнату, и тут Пётр Петрович сказал:
– Прекрасно, прекрасно… Может быть, ты его бросишь в почтовый ящик, когда пойдёшь гулять?
Саша на секунду замер, потом бросился обратно к Петру Петровичу значит, он ничего не разобрал из-за глаз, – схватил конверт.
– Я сейчас же пойду на улицу и брошу его в почтовый ящик. Я это сделаю сию же секунду. – Он выбежал в переднюю, на ходу схватил куртку, чтобы Пётр Петрович не передумал, и выскочил из квартиры.
Только во дворе Саша пришёл в себя: вытащил письмо, полюбовался своими каракулями, сложил письмо вдвое и спрятал в дальний карман. Надо было что-то придумать, нельзя ведь просто не отправить письмо. И тут он столкнулся носом к носу с Маринкой.
– Здравствуй, Саша, – сказала Маринка.
– Здравствуй, – сказал Саша.
– Ой, снова пошёл дождь! – сказала Маринка. – Ты без дела вышел на улицу или по делу?
– Без дела, – сказал Саша.
– Тогда пойдём ко мне, – сказала Маринка.
– Нет, – ответил Саша.
– Пойдём, – сказала Маринка и добавила между прочим: – У нас дома никого нет.
– Не пойду, – сказал Саша.
– Глупый, – сказала Маринка. – Папа совсем на тебя не сердится.
– Я видел, как моя мама разговаривала с ним. Она меня ругала, ругала, а он кивал головой, что согласен с ней. Теперь у меня вообще знаешь какая жизнь: мама со мной не разговаривает, бабушка не разговаривает. – Он сунул руку в дальний карман, пощупал письмо Петра Петровича и просто чуть не заплакал.
– Мой папа так делал головой? – спросила Маринка и показала, как её отец клевал носом.
– Так, – ответил Саша.
– Это значит, что он тебя совсем не ругал, это значит, что ему было тебя жалко. Он всегда так делает, когда ему кого-нибудь жалко. Ясно тебе?
– Ясно.
– Смотри, какой сильный дождь пошёл, – снова сказала Маринка. – И листья на деревьях все облетели… Скоро придёт зима. Ну, побежали к нам.
И они побежали к Маринке.
Они поиграли в автомобили, потом в самолёты. А потом Маринка сказала:
– Давай смотреть марки.
– Не хочу, – решительно сказал Саша. – И вообще я ухожу.
– А мне теперь папа разрешает смотреть свой альбом, – сказала Маринка. – Это теперь наш общий альбом. Мы с ним вместе собираем марки.
Маринка, не дожидаясь, когда Саша уйдёт, вытащила альбом и положила его на стол.
– Смотри, вот новая марка республики Алжир. А вот новая кубинская марка. Правда, красивая?
Саша взял марку и долго разглядывал её рисунок. А Маринка несколько раз выходила из комнаты, чтобы показать, что она полностью доверяет Саше.
…Когда Саша открыл входную дверь в свою квартиру, он услыхал голос Александры Ивановны.
– Может быть, он перестал ходить в школу, потому что его один мальчик дразнил «девчонкой»? – сказала Александра Ивановна. – За его длинные волосы. А может быть, ещё что-нибудь случилось, в этом надо разобраться…
Саша слышал, как бабушка жалобно всхлипнула.
– Ну, что вы, право, Евдокия Фроловна, – услышал Саша голос Петра Петровича. – Ничего ведь страшного не произошло. Мальчик выходит в жизнь, на его пути первые трудности… Ну, вот он перед ними и спасовал.
– Не успокаивайте меня, Пётр Петрович, – сказала бабушка. – Просто мы его не так воспитали. Мало было строгости. Что теперь делать, ума не приложу, а Ольге даже боюсь об этом сказать. Столько у неё переживаний, столько переживаний… А ведь раньше он был такой смирный, ласковый мальчик.
– Слишком смирный, – сказал Пётр Петрович. – Вы помните моего Игорька, Александра Ивановна? Парень был боевой.
– Боевой, – сказала Александра Ивановна. – Очень боевой, а Саша весь в себе, он, когда откроется, когда наберётся храбрости, тоже будет боевой.
– Ну что же делать? – снова спросила бабушка.
– А вы положитесь на меня, – ответила Александра Ивановна. – Вот он придёт, я с ним переговорю и всё улажу.
Саша потихоньку сделал шаг назад, всунул ключ в замочную скважину, чтобы дверь не щёлкала замком, и осторожно прикрыл её.
Он шёл по улице, не разбирая дороги, ступая по лужам, в лицо ему хлестал противный колючий дождь, подгоняемый ветром. А он всё шёл и шёл, мимо освещённых окон, мимо людских теней на этих окнах, он шёл совсем один, и ему сейчас было так жалко себя и хотелось умереть, хотелось навсегда расстаться с этой постылой жизнью.
Ну скажите, разве это не глупо? Разве это не глупо – из-за каких-то неприятностей так думать о жизни и отказаться от школы, от учения, от будущих полётов в космос, от мамы и бабушки, от отца, который, может быть, сейчас, в этот момент, открыл тайну вулканов. Всё только из-за то