– Даля, а почему Миколас не отвечал на мои письма все эти годы?.. Сразу после войны, вот когда мне это было необходимо. Я уже решил, что и его нет в живых, как дяди, Эмильки, Марты…
Я посмотрела на папу, и мне стало стыдно, что мы разговариваем про пустяки. Он стоял какой-то непривычно растерянный. И я подумала, что даже о нем я знаю далеко не все.
– Вы всегда здесь жили?
– Да… но… – Даля посмотрела на Юстика: – Сынок, взгляни, не вскипел ли чайник.
Она обращалась с ним как с маленьким мальчиком. Всякому было понятно, что она не хочет чего-то при нем говорить и поэтому отправила на кухню. А он встал на свои длинные ноги и ушел.
– Миколас собирался, – сказала Даля. – Много раз… Я могу с вами быть откровенной, Пятрас?
Папа кивнул.
– Это я не хотела, чтобы вы приезжали… Прошлое не давало ему покоя. Он без конца все вспоминал и вспоминал. Особенно сразу после войны. – Даля говорила быстро, словно боялась не успеть. – Мы тогда только познакомились, и я понимала, что ему надо отвлечься. Забыть все эти страхи и ужасы, лагеря смерти. Вот я и попросила его не отвечать вам.
– Зачем же вы тогда э т о сохранили? – спросил папа.
– Это не я, – сказала Даля.
– Но теперь-то все прошло?
– Время сделало свое дело. Он об этом почти не вспоминает. Или очень неохотно. И все же лучше поберечься. Обещайте не расспрашивать его.
Надо сказать, что мне это совсем не понравилось и папе тоже. Он почему-то подошел ко мне и погладил меня по голове, и я почувствовала тепло его руки, и пальцы у него чуть-чуть дрожали.
– И ты тоже, Танюша, – попросила Даля. – Если тебе что-нибудь будет интересно, спроси меня.
Я ничего не успела ответить, потому что в комнату, тяжело ступая, вошел толстый, седой, сильно сутулый человек. Внешне он был немного старше папы, но по тому, как папа посмотрел на него, я поняла, что это и есть сам Миколас Бачулис.
Он скользнул по нашим лицам безразличным взором и почти готов был пройти мимо нас, но потом, видно, узнал папу и что-то пробурчал. А папа бросился к нему навстречу, обнял его и, по-моему, даже заплакал, потому что когда он от него отошел, то все прятал глаза.
– Эх, ты, – сказал папа, – промолчал столько лет.
Бачулис пошевелил губами, точно хотел что-то сказать, но потом передумал. Еще пожевал и наконец выдавил:
– Похож… на него…
– Бабушкины слова, – сказала я.
Действительно, бабушка всегда говорила, что папа похож на дедушку. Иногда у нее это получалось радостно, а иногда скажет – и заплачет.
Бачулис развернулся в мою сторону, у него были маленькие глазки, из-за очков их почти не было видно. Казалось, что он спит на ходу.
– А ты, – сказал он, – похожа…
«Интересно, – подумала я, – на кого же я похожа?»
– …на утенка, – досказал Бачулис.
– Не обижайся, Танюша, – сказала Даля. – У него все люди похожи на птиц и зверей.
Вернулся Юстик с чайником, и Даля пригласила нас к столу, и я хотела уже идти, но папа взял меня за руку и крепко сжал ее. Я посмотрела на него и поняла, что он сжал руку не нарочно, а от волнения.
– Постойте, – сказал папа каким-то странным голосом.
И все, конечно, остановились, потому что он попросил об этом так, словно заметил что-то необыкновенное. А папа подошел к первому стулу, осторожно дотронулся до него, словно боялся ему сделать больно, и почти прошептал:
– Здесь сидела Эмилька, – дотронулся до следующего стула, – здесь дядя… Марта… ты, Миколас… я…
Таким я папу еще никогда не видела, хотя он часто поступал неожиданно. По-моему, Бачулис от папиных слов смутился, снял очки и стал протирать стекла, как будто пришел с мороза в теплую комнату и они запотели. Затем он снова надел очки и спросил совсем другим голосом:
– Да, Юстик, как твой зуб?
Юстик перехватил мой взгляд и молча пожал плечами. Кажется, из их семьи он один был еще на что-то способен.
Зато Даля сразу схватилась за этот несчастный зуб, как за спасательный круг.
– Представляешь, – сказала она, – он сделал все по-своему.
Но папа не слышал их слов.
– Нас осталось двое, Миколас, – сказал он. – Займем свои места. Осторожно отодвинул стул и сел на с в о е место.
– Ну что ж, поиграем, – сказала Даля и подошла к столу.
Она не успела еще сесть, как пана быстро сказал:
– Пусть и х стулья никто не занимает. – Он посмотрел на нас: – Вы сядете там.
– Садитесь, дети. – Даля передвинула три чашки, которые стояли у т е х стульев.
Бачулис сел рядом с папой, как-то неловко, боком, и сразу стал пить чай. После папиных слов трудно было разговаривать об обыкновенном, и все долго молчали.
Даля сидела прямо, точно проглотила аршин, – учительницы умеют так сидеть, когда чем-нибудь недовольны. Конечно, она ведь предупредила папу, чтобы он помалкивал. Зато Юстик по все глаза смотрел на папу. По-моему, он ему понравился. А я не могла оторвать глаз от пустых стульев, на которых когда-то сидели люди, бесследно исчезнувшие из жизни.
– Юстик, – сказала Даля, – и ты, Танечка, пейте чай, а то он остынет.
Юстик тут же послушно стал пить чай. А мне почему-то захотелось стукнуть его ногой под столом, но я сдержалась: боялась, что испорчу папе настроение. Еще я подумала, что неплохо было бы опрокинуть чашку на стол, чтобы поднять панику в этом чинно-благородном семействе.
– Даля, у вас не найдется вина? – вдруг спросил папа.
Даля ответила, что вино у них есть, и хотела встать, но папа опередил ее, подошел к буфету сам и привычно открыл его.
Он достал вино, поставил его на стол, затем снова вернулся к буфету, принес рюмки, заметив: «Я взял старые», – расставил их. Сначала около стульев Эмильки, Марты, священника, потом всем остальным и в таком же порядке налил вино.
– Когда-то я делал это вместе с Мартой, – сказал папа, обращаясь к Бачулису. – Помнишь?
Бачулис кивнул в ответ. И за столом снова наступила тишина. Она была такая тихая, что невозможно было ее нарушить. Но Даля это сделала совершенно спокойно: ударила Юстика кулаком по спине и снова сказала, чтобы он не сутулился.
Папа встал, взял рюмку и сказал:
– Вспомним.
И все, подчиняясь ему, подняли рюмки. А я взяла свою рюмку и подумала: «А может быть, именно из моей рюмки когда-то пила вино Эмилька». И мы выпили. Правда, прежде чем мы выпили, Даля успела шепнуть Юстику: «Не пей до конца». Юстик опустил свою рюмку, а я посмотрела на него как надо и выпила свою до дна, до самой последней капли.
– Мы сегодня отверженные, – сказала Даля нам с Юстиком. – Они сейчас далеко от нас – Она ждала, что кто-нибудь поддержит ее и начнет доказывать противоположное, но все промолчали.
– Значит, это все-таки было, – сказал папа. – Кто-нибудь жив из тех, кто был с нами в то время?
– Лайнис, – ответил Бачулис.
Лично я этого имени никогда не слышала в папиных рассказах, но папа сразу вспомнил.
– Как же, у него была маленькая пекарня на углу Витавтаса. Мы всегда брали там хлеб. Лайнис вечно торчал возле наших окон.
– И до сих пор сохранил эту привычку, – сказала Даля, – подойдет, поговорит, а в дом не заходит.
– А помнишь?.. – спросил папа.
– Берите варенье, – перебила его Даля. Она решила, конечно, отвлечь папу от воспоминаний, она боялась за своего мужа. – Пятрас, брусничное.
– Ах да, – сказал папа. Наконец он вспомнил, о чем его просила Даля.
Папа протянул ей со своего конца стола, из другого мира, розетку. Сейчас никому не хотелось ни варенья, ни чая.
– Эти ягоды мы с Миколасом собирали, – сказала Даля; одновременно она все время следила за Юстиком. – Юстик, ты опять сутулишься. Посмотри, как сидит мама… Мы их собирали в прошлом году. Осенью. Он тогда потерял мою кофточку, и мы долго ее искали. Так и не нашли.
– А помнишь, как мы познакомились? – спросил папа у Бачулиса и, не дожидаясь ответа, сказал нам: – Он вырезал в школьном парке на скамейке инициалы Эмильки.
– Ты и это не забыл? – удивился Бачулис.
– Сторож схватил его за шиворот и потащил к директору. – Папа оживился. – А я подскочил к нему и крикнул: «Хорошо будет, если я сейчас схвачу вас за шиворот?» От неожиданности он выпустил Миколаса, и мы убежали.
– Какой позор! – притворно возмущаясь, сказала Даля. – Вырезать инициалы на скамейке. Юстик, не бери никогда пример с отца.
Юстик посмотрел на меня и покраснел.
– Подумаешь, – сказала я. – Сережка Волков из параллельного вырезал мои инициалы у нас в лифте. Вот это была драма!
– А зачем? – в разговор вступил сам Юстик.
Боже мой, он к тому же, этот Юстик, был совсем наивное дитя!
– Это ты его спроси, – сказала я.
Он тут же уткнулся в свой чай. Снова все помолчали, разговора у нас не получалось, прыгали, как зайцы с одной кочки на другую.
– А как ваши? – спросил Бачулис.
– Спасибо, – ответил папа. – Сестра вышла замуж. Мама живет с ней.
Бачулис хотел что-то сказать другое, но перехватил взгляд Дали и спросил снова самую обыкновенную вещь, что-то насчет папиной работы.
– Работой я доволен, – сказал папа. Ему стало скучно, он уже тяготился этим чаепитием. – Весь мир исколесил… Знаю двадцать три способа заварки чая.
И он про чай! Варенье, чай, варенье. Можно подумать, что это более важные вещи, чем то, что за этим столом стоят три пустых стула и трех человек, которые должны были на них сидеть, нет в живых.
– Любопытно, – сказала Даля (это, конечно, по поводу двадцати трех способов заварки чая).
– А ты как? – спросил папа у Бачулиса. – Вообще?
– Ничего. Я ведь ветеринар. Со зверьем проще, чем с людьми.
– А варенье немного засахарилось, – сказала Даля. – Хотите, положу свеженького? Юстик?
– Положи, – согласился Юстик.
«Ну и тип, – подумала я. – Просто недоросль. Толстокожий».
Даля встала, чтобы достать другое варенье. Положила своему необыкновенному Юстику и сказала:
– А тебе, Танечка? Клубничное… Сладкое…
– Нет, – ответила я громко. – Не надо больше мне ни чаю, ни варенья. – И добавила: – Меня от сладкого тошнит.