Юстик чуть не подавился своим клубничным.
– С клубничным Марта пекла пирог на твой день рождения, – сказал папа Бачулису.
Тот кивнул. Нет, он не желал ничего отвечать.
– А вы искали Эмильку после войны? – спросила я у Бачулиса. – Не может быть, чтобы никакого следа. Ведь это странно: живет человек – и вдруг пропадает. И никакого следа.
Я хотела, чтобы мне ответил сам Бачулис, смотрела на него во все глаза, но он не поднял головы.
– Из гетто не возвращались, – сказала Даля.
Она осуждающе посмотрела на меня, но я решила не отступать.
Если им всем это безразлично, то для нас это имело значение, хотя, может быть, папе еще вреднее волноваться, чем Бачулису.
– И Эмильку не нашли, – упрямо сказала я. – И не знаете, где она погибла.
Им мои слова не понравились. Даже Юстику. Он легонько толкнул меня в бок. Просто отчаянный парень этот Юстик!
Я повернулась к нему и спросила:
– Ты чего толкаешься? – И громко добавила: – И предателя, конечно, не отыскали.
– Таня, – сказал папа, – не показывай свой характер. И пожалуйста, не фантазируй.
– Какая уж тут фантазия, – сказала я. – Ясно ведь, что предатель был.
– Ну вот, придумала, – вмешалась в разговор Даля. – Ты еще ребенок. Она погладила меня по голове. – Тебе нравятся страшные истории. Может быть, отправишься спать? Во сне и поймаешь предателя.
Ловко она из меня дурочку сделала. Юстик хихикнул. Как же, его мамочка оказалась такой остроумной!
– Вы что, не читаете газет? – сказала я. – Недавно одну такую поймали… тоже через двадцать пять лет.
– Ну ладно, не обижайся, – сказала Даля. – Ты в какой класс перешла?
– Два года осталось мучиться, – проскрипела я.
– Вы слышите? – сказала Даля, точно я ей сообщила какую-то необыкновенную радостную вещь. – Я должна записать этот афоризм. – Она подошла к письменному столику и открыла ту самую тетрадь, в которую что-то писала, когда мы пришли. – Как ты сказала: «Осталось…»
– Я уже забыла, – ответила я.
– Вот послушай. – Даля начала читать: – «Аэропорт. Масса людей. Ко мне подходит маленькая девочка и спрашивает: «Тетя, вы не знаете, как найти тетеньку в черном платье с черным пояском? Это моя мама». Разве не смешно? Или вот… Маленький мальчик говорит: «Мой папа самый сильный, он может остановить любое такси». Правда, смешно? И никакой выдумки.
Мне стало почему-то ее жалко и расхотелось грубить. Может быть, потому, что голос у нее был какой-то заискивающий. Наступила заминка. Даля отложила тетрадь в сторону и сказала, что уже поздно и пора спать.
Папа встал из-за стола и подошел к окну:
– Значит, памятник поставили на том самом месте…
Никто ничего не ответил, но я догадалась, что памятник поставили на т о м с а м о м м е с т е.
– Укладывай их, Даля, – сказал Бачулис. – Они устали с дороги.
– Ну что вы, – возразил папа. – Надо поговорить еще.
– В другой раз, – сказала Даля.
– Снова через двадцать пять лет, – печально сказал папа.
На его слова никто не обратил внимания. Даля вышла на кухню, Юстик стал убирать со стола, а Бачулис был отправлен за раскладушкой. Папа заметил что Юстик собирался вылить вино из тех рюмок обратно в бутылку, подошел к нему, взял первую рюмку и выпил. А ему строго-настрого врачи запретили пить, и я ему напомнила об этом. Но он отмахнулся от меня и выпил остальные две рюмки. Потом виновато сказал:
– Извини. Не хотелось, чтобы выливали вино обратно.
В этот момент, среди всего чужого, этой непривычной мебели и этих малознакомых людей, он мне стал как-то особенно дорог.
– Пойду поброжу по знакомым местам, – сказал папа и вышел в соседнюю комнату.
Юстик, который до сих пор притворялся, что ужасно занят уборкой стола, как только папа скрылся за дверью, сразу поднял голову и посмотрел на меня.
– Тебе понравился мой папа? – спросила я его.
– Смешной старик, – ответил Юстик. – Выдумщик.
– Эх ты, шляпа! – сказала я. – Ничего не понял… Он не выдумщик. Он, он… – Я не знала, как ему объяснить, какой мой папа. – Он никогда не притворяется. Понимаешь?
– А разве все остальные притворяются? – спросил Юстик?
– Иногда, – сказала я. – А если человек не притворяется, значит, он свободный. Может, ему и трудно от этого, по он свободный.
Юстик промолчал. Интересно, догадался ли он, что я намекала на его родителей?
– Странный у вас дом, – сказала я. – Сохранили его в неприкосновенности, а вспоминать ничего не хотите.
Юстик снова промолчал.
В это время вернулась Даля, увидела, что мы с Юстиком коротаем время в одиночестве, открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:
– Миколас, Пятрас, где же вы?
Только теперь я поняла, почему папа сбежал от нас: ему хотелось побыть вдвоем с Бачулисом.
– Юстик, живо в кровать, – приказала Даля. – Не забудь почистить зубы.
Я засмеялась. Юстик как ошпаренный выскочил из комнаты. Бачулис внес раскладушку.
Когда мы остались вдвоем, папа сказал, что он, пожалуй, ляжет на диване. В его голосе была неуверенность, но я не обратила на это внимания, разделась и легла на раскладушку.
– А ты чего же? – спросила я.
– Спи, спи, – ответил папа и погасил верхний свет. – Завтра у нас трудный день.
Теперь горела только небольшая настольная лампа. Я закрыла глаза, но уснуть не могла. В этом доме пахло чужим, а я запах чувствую, как собака. Говорят, оттого, что у меня в детстве была астма. Каждый раз, когда я открывала глаза, я видела папу, который, как лунатик, бродил по комнате, осторожно передвигаясь из одного угла в другой. Несколько раз он подходил вплотную к дивану, но каждый раз снова отходил, и я догадалась, что он просто не решался лечь.
Меня разбудил папин голос. Он стоял около окна и с кем-то разговаривал.
– Здравствуйте, Лайнис, – донеслось до меня.
В ответ никто ничего не сказал.
– Не узнаете? – спросил папа и, помолчав, добавил: – Помните Пятраса? Сорок первый год?
Голоса Лайниса я снова не услышала, но, видно, он узнал папу, потому что папа сказал:
– Ну, так это я.
– Не узнать, – ответил мужской голос.
– Зато я узнал вас сразу, – сказал папа. – Как только увидел в окне. Будто и не было этих двадцати пяти лет. Все как тогда. И в доме, и вы.
Хотелось рассмотреть Лайниса, и я приподнялась на кровати, но слабый свет настольной лампы и широкая папина спина мешали мне.
Из соседней комнаты выглянул Бачулис – его-то мне хорошо было видно в открытую дверь, я лежала как раз напротив дверей, – и тут же отступил обратно. «Испугался, что ли?» – подумала я.
– А Миколас где? – послышался голос Лайниса.
«За дверями стоит, – хотела я сказать им. – Повернитесь к дверям, и все увидите». Но папа по-прежнему стоял спиной к комнате.
– Спит, – ответил он.
– Собачонка у меня захворала. Беда, – сказал Лайнис. – Третий день не ест. – Он плохо говорил по-русски. – Хотел у Миколаса спросить, чем ей помочь… А вы надолго к нам?
– Завтра уезжаю, – ответил папа.
Они помолчали. За дверью все еще стоял Бачулис. Иногда он переступал с ноги на ногу, и старые половицы под тяжестью его тела трещали.
– До свидания, – сказал Лайнис.
– Подождите, – остановил его папа и каким-то странным голосом спросил: – Вы были т а м… тогда?
Меня даже в жар бросило от этих слов. Лайпис не сразу ответил. Я боялась пропустить его слова и лежала не шевелясь; слышно было, как звонко стрельнула половица в соседней комнате, как переступил папа с ноги на ногу, как кашлянул Лайнис и что-то произнес, но в это время шум машины заглушал его голос. Потом, когда машина проехала, до меня долетели слова: «Он был ранен…» «Это значит дедушка», – догадалась я.
– Сильно избит. Босой. А на груди висела дощечка со словом «комиссар».
– Дальше, – тихо попросил папа.
Лайнис не ответил, снова затарахтел мотор машины, послышались какие-то голоса и шум. Похоже было, что там, на площади, люди разгружали грузовик.
– Что они делают? – спросил папа.
– Памятник открыли, – ответил Лайнис – Видно, моют к утру.
Папа вдруг перешагнул через подоконник и спрыгнул на землю. Потом я услышала быстрые удаляющиеся шаги. Я хотела тут же вскочить, чтобы бежать за ним на площадь – по-моему, он был бы этому рад, – но в комнату вошел Бачулис, и я притихла. Он вел себя странно: вышел на середину комнаты и молча остановился. Это вместо того, чтобы бежать за папой и постоять там с ним рядом в этот момент. Нет, я не была от него в восторге.
Он не замечал, что я не сплю, и по-прежнему стоял посредине комнаты, потом ударил себя кулаком по лбу, видно, хотел отвязаться от какой-то навязчивой мысли, которая не давала ему покоя. «Это из-за нас, – подумала я, – может быть, он действительно болен». Я уже хотела его окликнуть, чтобы он почувствовал, что он не один, но в это время в комнату вошла Даля. Я быстро закрыла глаза и притворилась, что сплю.
– Где он? – спросила Даля.
«Это она о папе», – подумала я и стала ждать, что ответит ей Бачулис. Но он ничего не отвечал. Я приоткрыла один глаз: нет, он стоял на прежнем месте.
– Ушел, – наконец ответил он. – На площадь.
– А с кем он разговаривал?
– С Лайнисом… об отце.
Я боялась пошевельнуться, потому что они говорили очень тихо.
– Вот и хорошо, – сказала Даля. – Самое трудное – начать.
– Но это должен был сделать я! – почти крикнул Бачулис.
– Тише, – сказала Даля. – Разбудишь ее. – Она подошла ко мне, и я почувствовала, что она рассматривает меня. – По-моему, наш Юстик… – Даля вздохнула, – вырос.
Жалко, что она не договорила про Юстика. Мне это было интересно.
– А ты думаешь, есть люди, которым такие вещи в удовольствие? спросил Бачулис.
– Нет, – сказала Даля, – но…
– Не продолжай, – сказал Бачулис. – Конечно, мне это не под силу… Да и ни к чему…
Я услышала их шаги и открыла глаза. Были видны только их спины – они на самом деле собирались уйти. Даля взяла Бачулиса под руку и уводила. Вероятно, боялась, что он передумает и останется. Мне не терпелось крикнуть им вслед, что ему совсем не надо быть одному, что одному плохо, что это нечестно в такую минуту бросать его. Но тут они остановились и оглянулись. По их лицам, слабо освещенным светом из другой комнаты, я догадалась, что в дверях стоит папа.