«Вы слышали? Опять».
Дядя отрицательно покачал головой.
Марта, сильно напуганная, не знала, что ей делать.
«Такие легкие, воздушные шаги, – почти шепотом произнес Грёлих. Детские, что ли?»
Я крикнул на ходу, что я сейчас сбегаю и посмотрю, потому что каждую секунду это мог сделать сам Грёлих. Громко топая, я вбежал в Эмилькину комнатку, но ее уже не было, она успела спрятаться в ящик с тряпьем. Я вышел на лестницу и громко сказал:
«Здесь никого нет». – И сбежал вниз.
«Наверное, ангелы над грешной землей. – Грёлих рассмеялся. – Летающие шаги… Все мне мерещится. Можно сойти с ума».
– Дядя Миколас, – услыхал я Танин голос. Она стояла у окна. – Можно, я влезу в окно?
Я не стал ее спрашивать, зачем ей это надо, потому что для меня в этой комнате ее не существовало, сейчас здесь были т е. Таня начала что-то говорить, и я, чтобы отделаться от нее, вышел в соседнюю комнату. Плотно прикрыв за собой дверь, придержал за ручку, чтобы ей не вздумалось преследовать меня.
«А я уже думала, ты не придешь», – сказала Эмилька.
«Что ты… Все ушли, и я сразу к тебе».
«Это тебе. – Она протянула мне носовой платок. – Больше у меня ничего нет».
«Он красивый».
«Это папин. Не знаю, как он попал ко мне».
«Тогда лучше оставь его себе».
«Бери, бери. Мне его ничуть не жалко. Я ведь его дарю тебе. Что-то сегодня грустно».
«И мне невесело. Пятрас не вернулся. Мы с дядей всю ночь не спали. Ждали его».
«Ночью опять стреляли, и кто-то кричал… Извини, я порчу тебе праздничное настроение».
«Знаешь что? Пойдем вниз».
«Вниз?.. А если кто-нибудь придет?»
«Никто не придет. Дядя в костеле. Марта сказала, что вернется через два часа. А у Пятраса нет ключа».
«Ой, как интересно… и страшно».
«Идем…»
«Идем. – Она сделала несколько шагов к двери. – Нет, не так. Иди один и жди меня. Я приду к тебе как на свидание… Я ни разу в жизни не ходила на свидания… Я буду… Джульеттой!»
Я тогда стоял около часов и прислушивался, чтобы не пропустить Эмилькиных шагов по лестнице. Но она спустилась так тихо, что я не слышал, и появилась в дверях. На ней было то самое розовое платье, а волосы были подвязаны синей ленточкой. Лента была короткой, и Эмилька привязала к ней какой-то цветной лоскуток.
«Ну?»
«Эмилька…»
«Я – Джульетта… Ты что, забыл?..»
Она подошла к столу.
«Какой у тебя пирог… Мне Марта тоже такой пекла. Ну, может, самую малость поменьше».
Прошла от стола к дивану, села на него, поджав ноги, потом подошла к буфету. Открыла и снова закрыла створки дверок.
«А у вас хорошо… Настоящий дом… Тепло, уютно… чисто…»
Пробили часы. Она повернулась к ним, чтобы послушать бой.
«А у меня наверху тоже слышен их бой… Когда мы с папой снова будем жить вместе, мы обязательно купим такие же часы».
«Эмилька, хочешь пирога?»
«Я – Джульетта».
«…Но чем же… клясться?»
«Не клянись совсем. Иль, если хочешь, прелестью своей. Самим собою, божеством моим. И я поверю».
«Съешь пирога. Он вкусный». – Я взял кусок пирога и протянул ей.
«Если ты мне все время будешь совать свой пирог, то я уйду. Ты хочешь все испортить этим пирогом…»
«…Если сердца… страсть…»
«Нет, не клянись. Хоть рада я тебе. Не рада договору я ночному: он слишком быстр, внезапен, неожидан. На молнию похож, что гаснет прежде, чем «молния» воскликнет: доброй ночи! Дыханье лета пусть росток любви в цветок прекрасный превратит на завтра. Покойной ночи! Пусть в тебя войдет покой, что в сердце у меня живет».
«Не одарив меня, прогонишь прочь?»
«Какой же дар ты хочешь в эту ночь?» А… пирог сладкий?»
«Очень… Возьми».
«Я – Джульетта».
«В обмен на клятву – клятву я хочу».
«До просьбы поклялась тебе в любви я. Теперь бы заново хотела клясться».
«Зачем ту клятву хочешь ты отнять?»
Я почувствовал, что кто-то посторонний стоит в дверях. Нет, не так. Сначала Эмилька взяла у меня пирог и откусила, а я решил подойти к столу и сделать так, чтобы было незаметно, что я взял кусок пирога. И увидел в дверях Хельмута. Рот у него расплылся в широкую, довольную улыбку. Я закрыл собой Эмильку, чтобы он не мог ее рассмотреть, а Эмилька забилась в угол. Все-таки, вероятно, их предал Хельмут. Что он тогда говорил?..
«Какая приятная неожиданность!» – сказал Хельмут и постарался заглянуть Эмильке в лицо.
«Как ты сюда попал?»
«Через дверь… Ногами… Как все цивилизованные люди. – В руке у него был ключ. – При помощи ключа от вашей квартиры. Я люблю иногда заходить в чужие квартиры… Узнаешь кое-что неожиданное».
«Это нечестно. Отдай ключи и сейчас же уходи!»
«Ты еще будешь учить меня… Цыпочка, – сказал он Эмильке, – ну открой свою мордашку… Мы, арийцы, разрешаем себе все, что считаем нужным. Слушай, цыпочка, у тебя нет подружки?»
Он присел на корточки, чтобы снизу заглянуть Эмильке в лицо, и назвал ее м и л е н ь к о й. Значит, он ее рассмотрел?.. Когда он так присел, я его толкнул, и он упал, и Эмилька выбежала из комнаты. Я хотел во что бы то ни стало отнять у него ключ. Хельмут был сильнее меня и умел драться. Он ударил меня ногой в живот, потом схватил за уши и саданул коленкой в лицо. Ему нравилось меня бить, он делал это с удовольствием. А я снова и снова кидался на него. И так мы дрались, пока не пришел Пятрас…
«Он подделал ключ к нашей квартире», – сказал я.
«Помолчи, святоша, надоел, – сказал Хельмут. – Представляешь, вхожу я в комнату, а у него в гостях… девка… Читают стихи…»
«Ключ», – сказал Пятрас.
«Вот будет потеха, если я расскажу все вашему любезному дядюшке!» Хельмут сделал шаг в сторону двери.
«Ключ, – потребовал Пятрас. – Слышишь, сволочь?!»
«Значит – сволочь? Хороши поповские племяннички!»
Все-таки Пятрас был настоящим. Как он тогда ловко сбил Хельмута с ног и отнял у него ключ.
«А теперь катись, коллекционер чужих ключей», – сказал Пятрас.
«Вы еще у меня попляшете, – ответил Хельмут. – Поповские отродья… Подошел к дверям, вытащил из верхнего кармана куртки другой ключ, подбросил его в воздухе: – Вот ваш ключик… Дураков надо учить».
В окно я увидел Телешова. Походка у него сохранилась старая, пятрасовская, и шел он точно как тогда: прижимаясь к самым домам. Не поднимая головы, он свернул к крыльцу, и я услышал его голос в прихожей.
– А Таня еще не приходила? – спросил он у Дали, вошел в комнату, увидел мою спину. – А… ты дома?
По его тону я понял, что он догадывается, что я избегаю его.
– Я только что видел тебя в окно, – ответил я. – У тебя сохранилась старая походка.
– Да? – Он почти не слышал моих слов. – Ты что… какой-то не такой?
– Нет, ничего.
«Слишком он быстро переходит в наступление, – подумал я. – Слишком прямо идет к цели». Это меня отпугивало.
– Сегодня на открытии памятника у тебя было такое же лицо, – сказал Телешов. – Я решил, что ты вспомнил наконец наших… Мне хотелось побродить с тобой, но ты сбежал.
– Я думал, тебе будет лучше одному.
– Мы подошли к моему дому, – сказал Телешов. – И я сразу стал снимать, потому что вот-вот должно было уйти солнце. Снял панораму дома, потом перевел камеру на окно… в которое любил выглядывать мой отец. Ну и вот… Держу камеру минуту, две, три… как дурак, чего-то жду. Что кто-нибудь… с той стороны… взял бы и пошевелил занавеской. – Он замолчал, потом вдруг спросил: – Миколас, ответь мне…
– Пожалуйста, – нерешительно сказал я.
– Почему ты не пускаешь меня в свои воспоминания, – сказал он, или… сомнения?
– Что ты выдумал? – Я подошел к двери и крикнул: – Даля!.. – Голос у меня был какой-то странный – она тут же появилась. – Знаешь, он обвиняет меня в том, что я не пускаю его в свои воспоминания. Скажи ему, что это неправда.
Я был жалок, я знал это, но ничего не мог поделать. Цеплялся за Далю, чтобы она спасла меня. Хорошо еще, что не было при этом Юстика.
– Конечно, неправда, – сказала Даля. – Мы все немного устали, и нам кажется бог знает что.
– Извините, – сказал Телешов.
– Мне требуется мужская помощь, – сказала Даля. – Помогите мне, Пятрас. – Она взяла его под руку и повела на кухню. – Надо открыть консервы.
Они ушли, а я остался один.
Я поймал себя на мысли, что начинаю привыкать к Телешову, и теперь Пятрас уже не кажется мне чем-то самостоятельным.
Часть третьяВторой рассказ Тани
Во время открытия памятника вдруг полил дождь и все стали накрываться чем попало, суетились, уходили, смущенно пробираясь сквозь толпу. Юстик снял свою куртку и накинул мне на голову. А Даля раскрыла зонтик и подняла его над Юстиком, хотя он и возражал. Я чуть не заплакала от обиды на дождь и на этих людей, которые его испугались. А человек, который открывал памятник, продолжал говорить.
Толпа редела и редела, и в конце концов осталось человек двадцать.
Потом заиграл оркестр, покрывало упало, и открылся памятник гранитная плита, высотой метра в два, и на ней написаны имена тех, кто был казнен на этой площади.
И тут дождь так же неожиданно прошел, и появилось еще больше народу, чем было вначале.
После открытия памятника все тут же разошлись. Остались только мы с папой, Даля и Юстик. Человек, который открывал памятник, подошел к папе, чтобы попрощаться. Но папа его не заметил, и он его взял за локоть, крепко-крепко пожал ему руку, потом мне, потом Дале и Юстику, вздохнул громко и ушел.
В это время я думала про бабушку. Мне ведь придется ей рассказать, как все было.
Даля спросила, не видели ли мы, куда ушел Миколас. Папа и Юстик ответили, что не видели. А я промолчала, потому что заметила, как он нарочно смешался с толпой, чтобы не подходить к нам, и скрылся в соседней улице.
– Правда, все было торжественно? – сказала Даля. – Жалко, что пошел дождь. – Она оглянулась, видно, надеялась найти мужа, но, не найдя, заторопилась: – Юстик, идем. Мне надо приготовить обед.