Я заглядываю в самый конец, минуя страницы, где приводятся дозировки и дополнительные инструкции. Последние страницы остались чистыми, а на последней из заполненных есть надпись, гласящая: СРОК ОКОНЧАНИЯ. И дата, отстоящая от сегодняшней всего лишь на шесть дней.
Я просматриваю дневник до самого конца, стараясь отыскать другие даты, которые уже миновали.
Но эта дата – единственная.
Я слезаю с качалки и иду прочь от детской площадки. Потому что сейчас я чувствую себя той сущностью, которой должны страшиться эти родители, я та реальность, которой они хотят избежать. Нет, не просто избежать, но предотвратить. Они не желают, чтобы эта девушка даже приближалась к их детям, и я их не виню. Как будто они чувствуют, что все, чего я ни коснусь, обратится во зло.
Я в растерянности. Сейчас еще нет никакой опасности: я владею этим телом, и, пока я держу его под контролем, я не допущу, чтобы оно причинило себе вред. Но я здесь всего лишь на один день. Предстоящие шесть дней хозяйкой этого тела будет Келси.
Я понимаю, что не обязан вмешиваться. Это жизнь Келси, не моя. С моей стороны будет неправильно делать то, что ограничивает свободу ее выбора, неправильно – принимать за нее решение.
Возникает ребяческое желание вернуть все обратно, сделать так, чтобы я не открывал этого дневника.
Но я его открывал!
Стараюсь отыскать в ее памяти хотя бы одно воспоминание о том, просила ли она о помощи. Но призыв о помощи должен кто-нибудь услышать, кто-то должен быть рядом с ней. А я не нахожу в жизни Келси таких моментов. Ее отец видит только то, что хочет видеть. Мать давно их бросила. Другие родственники живут далеко. Друзей не касаются ее проблемы с черным облаком. Ну да, Лена была с ней мила на занятиях по физике. Но это еще не означает, что ей следовало бы взвалить на себя тяжесть проблем Келси или хотя бы знать, как помочь.
Взмокший и обессиленный, бреду к пустому дому Келси. Включаю ее компьютер и узнаю в его истории все, что мне нужно: вот они, эти сайты – источники ее планов, здесь можно подобрать всю необходимую информацию. Любой мог кликнуть мышкой и тут же все это увидеть. Вот только никто не кликнул.
Я понимаю, что и мне, и Келси нужно сейчас одно и то же: нам нужно с кем-то все это обсудить.
И я пишу письмо Рианнон.
Мне крайне необходимо срочно с тобой поговорить. Я в теле девушки, которая хочет покончить с собой. Это вовсе не шутка.
Я даю ей номер домашнего телефона Келси. Не думаю, что подобные звонки отслеживаются, а если что не так – всегда можно сослаться на неправильно набранный номер.
Она звонит через десять минут.
– Алло, – отвечаю я.
– Это ты? – спрашивает она.
– Да. – Каюсь, забыл о том, что она не знает моего голоса. – Да, это я.
– Я получила твое письмо. Ничего себе!
– Вот именно.
– Как ты об этом узнал?
Я коротко рассказываю о дневнике Келси.
– Вот бедная девочка! – восклицает Рианнон. – И что ты собираешься делать?
– Просто ума не приложу.
– А разве нельзя об этом кому-нибудь рассказать?
– Меня не учили, как поступать в таких случаях, Рианнон. Я правда не знаю.
Все, что я знаю, – это то, что она нужна мне. Но я боюсь так говорить. Боюсь ее спугнуть.
– Где ты сейчас? – спрашивает она.
Я сообщаю ей название города.
– Не так и далеко. Я могу быстро примчаться. Ты один?
– Пока один. Ее отец раньше семи не приходит.
– Скажи адрес.
Я сообщаю ей адрес Келси.
– Я подъеду прямо туда, – обещает она.
Мне даже не приходится просить. Это значит для меня больше, чем просто возможность поделиться с ней проблемой.
Интересно, что было бы, если бы я привел в порядок комнату Келси? Что бы случилось, если бы она проснулась завтра утром и увидела, что все починено, а вещи лежат на своих законных местах? Вдруг бы она хоть немного успокоилась? Поняла бы, что и в ее жизни нужно навести порядок? Или окинула бы равнодушным взглядом и снова взялась за старое? Потому что так решили за нее химия и физиология?
Звонок в дверь. Я уже минут десять сижу, уставившись на забрызганную чернилами стену, будто надеясь, что в этих хаотично засохших каплях смогу прочитать ответ, и зная, что этого никогда не случится.
Черное облако так сгустилось, что даже появление Рианнон не способно его прогнать. Я, конечно, рад ее видеть, но в этом чувстве больше смиренной благодарности, чем настоящей радости.
Она прищуривается, признавая меня. А я и забыл, что она к этому непривычна, что внутренне она еще не готова каждый день встречать другого человека. Одно дело – теория, и совсем другое – на самом деле увидеть перед собой эту худую, дрожащую девушку, да еще и в опасной ситуации.
– Спасибо, что пришла, – бормочу я.
На часах – пять с минутами; значит, у нас не так уж много времени до возвращения ее отца.
Мы идем в комнату. Рианнон замечает на кровати Келси дневник и берет его в руки. Я смотрю на нее и жду, когда она закончит читать.
– Это очень серьезно, – говорит она наконец. – У меня были кое-какие… мысли. Но это уж чересчур.
Она садится на кровать. Я присаживаюсь рядом.
– Ты должен ее остановить, – решительно произносит Рианнон.
– Каким образом? И вправе ли я так поступать? Не следует ли ей самой решить, что делать?
– И что? Ты дашь ей умереть? Просто потому, что не желаешь ввязываться?
Я беру ее за руку.
– Мы не знаем наверняка, что она действительно назначила себе этот срок. Может быть, она просто придумала такой способ избавляться от дурных мыслей. Записывает их на бумаге – а потом все делает наоборот.
Она бросает на меня взгляд:
– На самом деле ты, конечно, сам не веришь своим словам. Иначе бы не позвал меня.
Теперь она уже смотрит на наши руки.
– Как это все же странно, – задумчиво произносит она.
– Что странно?
Она сжимает мою руку, затем отнимает свою:
– Да вот это.
– То есть? Поясни.
– Все не так, как в прошлый раз. Я имею в виду, это другая рука. Рука другого человека.
– Но я-то тот же самый.
– Я бы не сказала. Ну да, внутри ты остался прежним. Но ведь и внешность имеет значение.
– Ты всегда выглядишь одинаково, неважно, чьими глазами я на тебя смотрю. И чувствую я тебя одинаково.
Так и есть на самом деле; но она-то имеет в виду совсем другое.
– Ты никогда не вмешивался в жизни людей? Тех, чьи тела занимал?
Я отрицательно качаю головой.
– Ты стараешься оставить их в таком же состоянии, в каком, так сказать, принял.
– Верно.
– Ну а в случае с Джастином? В чем разница?
– В тебе, – отвечаю я.
Всего два слова, но она наконец понимает. Два слова – и открывается вход в бесконечность.
– Это бессмысленно, – резко произносит она.
Единственный способ доказать ей, что это все же имеет смысл, единственный способ сделать эту бесконечность реальной – поцеловать ее; и я склоняюсь к ней и целую. Как в прошлый раз, но все же не совсем как в прошлый раз. Это не первый наш поцелуй, но все же это первый наш поцелуй. Мои губы сейчас иначе ощущают ее губы, наши тела соприкасаются иначе. И еще кое-что здесь новое: нас окружает черное облако, почти видимое; оно похоже на гало. Я ее целую не потому, что хочу этого, не потому, что мне это нужно: причина лежит гораздо глубже, она выходит за пределы «хочу» и «нужно». Этот поцелуй – элементарная составная часть нашего с ней существования, вещественная компонента, на основе которой будет построена наша вселенная. Это не первый наш поцелуй, но это первый поцелуй, во время которого она целует именно меня; и получается, что этот поцелуй – самый первый из всех первых поцелуев, какие только могут быть.
У меня появляется желание, чтобы Келси тоже это почувствовала. А может, она и чувствует, ничего не могу сказать. Этого недостаточно, это не решение. Но жизнь мне в этот момент уже не кажется такой тягостной.
Когда наш поцелуй наконец прерывается, Рианнон отстраняется без улыбки; нет той радости, которая была в ней после того нашего давнего поцелуя.
– Определенно, все это очень странно, – задумчиво говорит она.
– Отчего же?
– Может, потому, что ты – девушка? И у меня все же есть парень? И мы рассуждаем о чьем-то самоубийстве?
– Разве в глубине души тебе это так важно? – спрашиваю я. Я знаю, что для моей души это неважно.
– Да.
– Что именно из перечисленного?
– Все. Ты где-то там, внутри. Но я-то целую то, что снаружи! И вот сейчас, хоть я и ощущаю тебя там, я чувствую только печаль. Я целую ее, а мне хочется плакать.
– Я не хочу, чтобы тебе было плохо, – говорю я.
– Да это понятно. Но так получается.
Она поднимается и внимательно оглядывает комнату, высматривая улики еще не совершенного преступления.
– А вот если бы она упала на улице, истекая кровью, что бы ты делал? – спрашивает она.
– Там была бы другая ситуация.
– Если бы собиралась убить не себя, а кого-нибудь другого?
– Сдал бы ее в полицию.
– Так в чем же разница?
– Тут дело касается не только ее.
– Но в любом случае – это убийство.
– Если она действительно хочет этого, я ничего не смогу поделать.
Уже произнося эти слова, я чувствую, что говорю что-то не то.
– Ладно, ладно, – тороплюсь я, пока она еще не успела меня поправить. – Что можно сделать? Как-то помешать ей – раз. Привлечь на помощь других людей – два. Отвести к подходящему врачу – три.
– Как если бы она заболела раком или истекала кровью на улице, – подхватывает Рианнон.
Вот что мне действительно нужно. Недостаточно слышать эти слова в своей голове. Нужно, чтобы их вслух произнес тот, кому я доверяю.
– Значит, кому сообщаем?
– Может, школьному воспитателю?
Я бросаю взгляд на стенные часы:
– Школа уже закрыта. И не забывай, времени у нас – только до полуночи.
– Кто у нее лучшая подруга?
Я отрицательно качаю головой.