По дороге просматриваю куски из воспоминаний Вика и узнаю, как труден был его путь к познанию себя. Мало что в жизни по тяжести может сравниться с рождением в неподходящем тебе теле. Пока я рос, я сталкивался с этой проблемой много раз, хотя и всего на один день. И пока не научился легко приспосабливаться ко всем перипетиям своей странной жизни и не примирился с ней, некоторые из превращений вызывали у меня чувство протеста. Например, я любил носить длинные волосы и жутко возмущался, когда вдруг просыпался с короткой стрижкой. Порой я внутренне чувствовал себя девушкой или, наоборот, парнем, и эти ощущения не всегда соответствовали моему реальному телу. Тогда я еще доверял мнению людей, утверждавших, что я обязательно должен быть либо девочкой, либо мальчиком. Никто даже не намекал, что существует и другая вероятность, а сам я был слишком мал, чтобы думать самостоятельно. Еще не пришло время понять, что в смысле пола я и не то и не другое, а скорее и то и другое.
Ужасно, когда тебя предает собственное тело. И ты одинок, потому что не можешь никому об этом рассказать. Ощущаешь какое-то несоответствие между собой и телом, в котором родился, и знаешь, что в этом противостоянии победителей не будет. И все же борешься изо дня в день, и это истощает твои силы. А если даже стараешься не обращать внимания, то устаешь от самих стараний.
С родителями Вику, скажем прямо, повезло. Хочет дочка носить джинсы вместо юбки, играть в машинки вместо кукол – пусть. И только когда дочка подросла, ей исполнилось десять лет, они поняли, что их ребенку нравятся девочки. И лишь спустя еще какое-то время Вик смог признаться, хотя бы самому себе, что нравятся они ему как мальчику. Что ему было предназначено родиться мальчиком или, по крайней мере, жить как мальчик, в том неопределенном состоянии между девочкой с мальчишескими ухватками и мальчиком в девичьем облике.
Отец принял новость довольно спокойно и даже в чем-то поддерживал Вика. С матерью сложнее. Она не противилась желанию Вика жить так, как ему было суждено, но в то же время ей довольно долго пришлось привыкать к мысли, что вместо дочери у нее сын. Некоторые из друзей и подруг Вика, несмотря на сложный возраст – им было по тринадцать-четырнадцать лет, – тоже отнеслись к нему с пониманием. Других же это сильно встревожило, причем девочек больше, чем мальчиков, для которых эта странная девчонка всегда была своим парнем, они и не думали о ней как о девочке. В этом смысле для них ничего не изменилось.
Дон все время была где-то рядом. Они знакомы с детского сада, вместе пошли в начальную школу. Дружили, но не сказать чтоб были близкими подругами. Когда же они поступили в среднюю школу, Вик стал водиться с ребятами, которые пишут стишки и потом засовывают их куда подальше, в то время как Дон больше привлекали те, кто сразу тащит свои творения в редакции литературных журналов. Активная общественница, классный казначей, участница дебатов – и парень себе на уме, участник набегов на круглосуточные магазины. Вик никогда бы не обратил на нее внимания, даже и не подумал бы о такой возможности, если бы первой этого не сделала она.
Но она его заметила. Он всегда был в поле ее зрения, и неизменно взгляд Дон обращался к нему. Когда она закрывала глаза, ложась спать, последние мысли всегда были о нем. Она долго не могла понять, к кому ее влечет: то ли к парню, то ли к девушке, и в конце концов решила, что на самом деле это неважно. Ей нравился Вик. А тот ничего не замечал.
Потом она не раз рассказывала Вику, что ей наконец просто надоело терпеть. У них было достаточно общих друзей и подруг, которые могли бы прощупать почву, но Дон решила – рисковать так рисковать – действовать самостоятельно. И вот как-то раз, приметив, что парни снова собрались на дело, она прыгнула в машину и отправилась вслед за ними. Ее надежды оправдались: Вик прогуливался у входа в магазин, в то время как его приятели работали в отделах. Дон подошла к нему и поздоровалась. Поначалу Вик не понял, с чего бы вдруг Дон стала заговаривать с ним и почему она так нервничает. Потом до него постепенно дошло, в чем дело, и оказалось, что он тоже не прочь закрутить с ней роман. Когда друзья Вика выскочили наконец из магазина, он помахал им на прощанье рукой и остался с Дон. А та даже не вспомнила о своей задумке соврать, что ей было нужно что-то купить в этом магазине. Дон была готова стоять так и разговаривать с Виком часами, если бы тот не предложил пойти выпить кофе. С этого у них все и началось.
Их отношения развивались не гладко, но в основе всегда оставалось одно: Дон воспринимала Вика таким, каким тот хотел быть. Несмотря на то что родители Вика и его приятели и посторонние не могли не видеть в нем ту, которой он больше не желал быть, Дон видела в нем только его самого. Никакой неопределенности. Перед ней была вполне конкретная, ясная и понятная личность.
Пока я анализирую и сопоставляю все эти воспоминания, я чувствую горячую благодарность и страстное желание любить! И эти чувства, конечно, не Вика: они мои собственные. Этого я хочу добиться от Рианнон и это хочу подарить ей.
Но как я смогу заставить ее разглядеть за неопределенностью меня, если и тела у меня считай что нет, а жизнь такова, что нам никогда не удастся связать свои судьбы друг с другом.
Я подъезжаю к школе во время последнего перед перерывом на обед урока и оставляю машину на обычном месте.
Сегодня я знаю, в каком классе занимается Рианнон. Встаю у дверей и жду звонка на перемену. Когда урок заканчивается, я вижу, как она выходит из класса в окружении других учеников: разговаривает со своей Ребеккой. Меня она пока не замечает; идет, не поднимая глаз. Двигаюсь за ней следом по коридорам и все гадаю, кто я: призрак ее прошлого, настоящего или все же будущего? Наконец Ребекка сворачивает в сторону, и я получаю возможность поговорить с ней наедине.
– Привет, – говорю я.
И вот он, этот момент: как обычно, перед тем как повернуться ко мне, мгновение она колеблется. Потом оборачивается, и опять же: вот оно, узнавание.
– Привет, – вздыхает она. – Это ты. И почему я уже не удивляюсь?
Не сказать что я мечтал о таком приветствии, но все же оно вполне объяснимо. Когда мы встречаемся наедине, я – ее любовь, а в школе – только нарушитель спокойствия.
– Поедим вместе? – предлагаю я.
– Пожалуй, – соглашается она. – Только сразу предупреждаю: потом мне нужно обязательно вернуться обратно.
Я отвечаю, что принял к сведению.
Мы идем молча. И я замечаю, что люди смотрят на нее по-разному. Некоторые – вполне доброжелательно, большинство же – с откровенной насмешкой.
Она видит это.
– Все знают, что я рокерская подстилка, – усмехается она. – И конечно, уже успела переспать со всей «Металликой». С одной стороны, это забавно, а с другой – вроде как и нет. – Она оглядывает меня с головы до ног: – Ты, однако, выглядишь абсолютной противоположностью себе вчерашнему. Даже не представляю, с кем я имею дело сегодня.
– Меня зовут Вик. Биологически я женщина, хотя чувствую себя мужчиной.
Рианнон опять вздыхает:
– Я и представить себе не могу, что это означает.
Начинаю было добросовестно объяснять, но она отмахивается.
– Давай уйдем из школы, ладно? И иди чуть поодаль. Кажется, так пока будет лучше.
Мне ничего не остается, как согласно кивнуть.
Мы отправляемся в закусочную, где всем посетителям за девяносто, а самое популярное, по-видимому, блюдо – яблочное пюре. Явно не место для сбора школьной тусовки.
Как только мы занимаем столик и делаем заказ, я спрашиваю ее о последствиях вчерашнего скандала.
– Не буду врать, что Джастин так уж расстроился, – начинает она. – К тому же недостатка в желающих его утешить не наблюдается. Я чуть не плачу от умиления! А Ребекка меня просто потрясла. Если бы была такая профессия – дружеский пиар, то она стала бы в ней асом, клянусь. Она так легко проглотила мою версию того небольшого происшествия.
– Что же ты ей наплела?
– Ну, я сказала, что Джастин – болван, а с тем рокером и не было ничего, мы просто стояли и разговаривали.
Первое я не стал бы опровергать, но второе утверждение даже для меня звучит слабовато.
– Извини, что так мерзко все получилось, – вырывается у меня.
– Да, хуже и быть не могло. Но давай уж наконец перестанем без конца извиняться друг перед другом. Иначе у нас каждая фраза будет начинаться с «извини…».
Теперь я слышу в ее голосе смирение, но не могу пока решить, с чем же она в действительности смирилась.
– Значит, ты девушка, которая на самом деле – парень? – меняет она тему.
– Что-то вроде того. – Я чувствую, что у нее нет желания углубляться.
– И долго ты сюда добирался?
– Часа три.
– И что ты сегодня пропускаешь?
– Пару контрольных да свидание с подружкой.
– И ты думаешь, это честно?
Секунду я озадаченно хлопаю глазами.
– О чем ты? – спрашиваю я наконец.
– Послушай, – начинает втолковывать она, – я очень рада, что ради меня ты проделал весь этот путь. Рада, не вру! Но я не спала почти всю ночь и сейчас злая, как собака, а когда получила утром твое сообщение, то подумала: а честно ли мы себя ведем? Не по отношению к тебе или ко мне, а ко всем тем людям, чьи жизни ты… посещаешь.
– Рианнон, но я всегда очень осторожно…
– Знаю, знаю. И всего лишь на один день. Но что, если именно сегодня должно было произойти что-то совершенно неожиданное? Что, если ее подружка именно сегодня решила устроить Вик грандиозный сюрприз, какой-нибудь вечер со свечами? Или ее напарница по лабораторным занятиям откажется работать без нее? А если… ну, не знаю. Что, если столкнутся машины, а она, по идее, должна была оказаться поблизости, чтобы спасти ребенка?
– А, вот в чем дело. – Мне становится легче. – Как тебе другой вариант: а что, если именно я должен был в это время проходить мимо? Если именно мне полагалось быть там? И если меня вдруг не окажется в том месте, все события пойдут в другом направлении? Разница будет бесконечно мала, но тем не менее?