Дрибас побежал за ними, но у самого леса наткнулся в кустах шиповника на обнаженные тела двух молодых женщин с вырезанными грудями и оцепенел. Оба трупа лежали в бесстыдных позах и глядели кричащими стеклянными глазами в небо. Трава вокруг была истоптана, убита, звенели зеленые жирные мухи, на кустах висело порванное платье в коричнево-темных разводах высохшей крови.
Прохоров за два месяца боев нагляделся на трупы, но и ему было нехорошо. Он успел подобрать солдатский подсумок с гранатой-лимонкой в нем когда услышал приближающийся шум моторов. Оглянулся – Роза с Абрамычем были у самого леса, Дрибас стоял в кустах шиповника, потрясая кулаками. Прохоров сунул гранату в карман и, по-медвежьи косолапя, тяжело побежал к нему.
– Звери! – кричал Дрибас над поруганными трупами. – Волки бешеныя-а!
Прохоров схватил его за рукав и потащил к лесу, где скрылись старик и Роза. Цыган кричал и вырывался, чтобы вернуться назад, он кричал, что догонит зверей и перегрызет им горло, а сзади наплывал, приближаясь, грохот машин, и Прохорову пришлось ударить его, ударить крепко, чтобы он почувствовал боль и вспомнил о себе.
Они догнали старика и Розу и опять ушли в глубь леса и шли весь день и всю ночь, пока не победили тяжелой, мертвой усталостью тот недавний кошмар, встреченный на большой дороге.
Цыган вначале злобно ругался и скрипел зубами, а вспомнив свою семью, плакал; Роза думала о забытых вещах, стараясь этой потерей заслониться от недавнего ужаса; Прохоров жалел, что ничего не подобрал на дороге, кроме гранаты, хоть бы пистолет на первый случай, штык хотя бы или нож иметь для постоянного пользования, а граната будет вроде артиллерии, на особый случай. Старик думал о той поразившей его воронке от снаряда, которая была похожа на солнце. Это странное сходство рождало мысли фантастически смелые, они лихорадочно теснились в голове, он не замечал усталости, проверял эти мысли и обостренной интуицией ученого чувствовал уже тот возможный результат, который может изменить несчастный ход событий и вернуть землю к миру и созиданию.
Дважды они слышали в лесу человеческие голоса, но первый раз торопились уйти поскорее от страшного места на дороге и не остановились, а второй раз затаились и увидели группу оборванных красноармейцев, которые вполголоса разговаривали, отыскивая дорогу. Прохоров хотел их окликнуть, но Роза догадалась об этом его намерении и испуганной ладошкой закрыла ему рот, умоляя взглядом молчать: позже она объяснила, что очень боится солдат. Дурочка, конечно. Прохоров отругал ее: чего бояться своих красноармейцев, не съедят же принародно, не надругаются, соображать надо.
Утром Прохоров объявил привал до вечера.
Надо было отдохнуть, набрать для еды грибов и ягод и сплести новые лапти. У старика уж пятки выглядывали наружу, у бедолаги. Вот Роза молодец, ладно была экипирована, ловко. И туфли у нее физкультурные, легкие, и платье темное, не маркое, и красная кофточка поверх платья шерстяная, теплая, не простудишься ночью. А Яков Абрамыч, видно, как был в домашнем обмундировании, так и отправился. Лучше всех для летнего времени был экипирован цыган. Сапоги у него легкие, хромовые, штаны широкие, с напуском, рубашка вышитая, украинская, а поверх рубашки легкий тоже пиджак. Парубок, жених, а не беженец. Косматый только очень, голова не покрыта: фуражку потерял во время бомбежки.
Роза сидела грустная, подавленная.
– В узле-то одежу несла? – вспомнил Прохоров.
– Одежду, – сказала Роза. – Папин костюм и мое пальто. Да еще две книги. – Поколебавшись, добавила: – И столовое серебро еще.
– Жалко, – сказал Прохоров. – Надо было сказать сразу, мы вернулись бы. Дрибас вон тоже котелок оставил. Теперь и воду скипятить не в чем.
– Я боялась.
– Ты боялась, а я не заметил сперва, иду и иду. К вечеру уж хватился, что ты пустая идешь, без узла.
Они сидели прямо на земле у корявого старого вяза, отдыхали. Утро опять выдалось солнечное, тихое и теплое, погода будто жалела их и, жалеючи, щадила.
– Та яма по форме приближалась к кругу, – сказал старик. – То есть я имею в виду воронку от снаряда или бомбы, она была очень круглой, эта воронка, и от ее границ во все стороны, как лучи от солнца, растекались выбросы земли. Как лучи, понимаете? Это очень важно – место взрыва напоминает по форме диск солнца!
– Папа, тебе нельзя волноваться, – сказала Роза с тревогой.
– Да, да, разумеется. И прошу запомнить, что на Солнце происходит не что иное, как постоянные взрывы, то есть не вполне взрывы, а такие процессы, при которых происходит замена одного элемента другим, точнее – водород превращается в гелий, и в результате высвобождается громадное количество энергии. Понимаете? Эту энергию Солнце посылает нам в виде тепла и света.
– Зимой тепла нет, – сказал Дрибас, снимая с плеча бечевку с привязанной гитарой и укладываясь спать.
Прохоров тоже подумал о зиме, но не сказал, потому что почитал ученость Абрамыча и глядел на него с уважительной робостью, как на прорицателя.
– Не в этом дело, – досадливо сказал старик, поправляя одним пальцем очки. – И там и здесь мы имеем, грубо говоря, энергию взрывов, и вот в одном случае она дает жизнь, в другом сеет смерть. Это очень важно. Человечество стоит на пути к овладению законами солнечной деятельности, то есть в ближайшем будущем мы должны открыть мощные источники энергии, вы даже представить не в состоянии, насколько они будут мощны и неисчерпаемы. Любые жизненные потребности человека будут удовлетворены, любые!
Старик воодушевлялся с каждой минутой, ему было непривычно говорить сидя, и он, будто и не было суточного бессонного перехода, встал, опираясь о ствол вяза, и, несмотря на тревожные просьбы Розы успокоиться, продолжал говорить, словно находился он в привычной вузовской аудитории, а не в лесу, где его слушали косматый полудикий цыган, перепуганная дочь да усталый, оборванный красноармеец, который выгребал из карманов брюк мятые, раскрошившиеся грибы.
Прохоров глядел на старика с жалостью и смирением – маленький седой Абрамыч с красным галстуком на шее стоял сейчас над ними, как бог, он был всесилен, потому что видел спасение всего человечества и знал, как это сделать. Прохоров глядел на него и думал, что Абрамыча надо во что бы то ни стало сберечь и довести до наших в целости. Злобы на земле много, и жадности много, он правильно сказал, а как сделать, чтобы все люди скорее стали хорошими, неизвестно. А сделать это надо обязательно, иначе никакой жизни на земле не останется.
VI
После отдыха Прохоров хотел сплести старику новые лапти, а все «подразделение» послать за грибами и ягодами, но тут выяснилось, что ни один из его товарищей к лесной работе не пригоден. Дрибас никогда не собирал ни грибов, ни ягод, цыгане живут не этим, возле сел кормятся, возле городов, а Роза и Абрамыч сами городские люди, откуда им знать про грибы, наберут поганок, отравятся запросто.
Прохоров наказал никуда от этого приметного вяза не отлучаться, спать до его возвращения, взял у Розы платок вместо посуды и отправился.
К обеду он принес липового лыка для лаптей, узел грибов и два кармана орехов. Спутники его спали. Дрибас лежал, раскинув руки, как распятый, рядом со своей гитарой и храпел. Роза свернулась у ног отца, который сидел, прислонившись спиной к стволу вяза, и будто не спал, а о чем-то думал, закрыв глаза.
Прохоров пожалел их будить и сел рядом плести лапти. Кочедык в этот раз он выстругал ловкий, по руке, лыко тоже подобрал доброе, жаль только, размочить его некогда, ломается на крутых сгибах, но все равно работа шла споро. Покойник дедушка, пожалуй, похвалил бы его, мастером назвал бы. А он этих лаптей за свою жизнь сплел тьму, вся семья прежде в них щеголяла, и ребятишки и взрослые.
Прохоров расслабленно вздохнул. Бегать в этой обувке хорошо – легкая, на сенокосе удобство тоже большое, на жнитве, но крепости мало. Вот сапоги, тут дело другое, надежное, особо если яловые они да подошва двойная, со стелькой, да подковки поставить – износу не будет. Весной он справил себе такие, когда аванс на трудодни получили, а жене хромовые купил, теперь у ней двое, для будней и для праздников. Не скоро теперь дождешься праздников. Эти германцы так лютуют, что не дай и не приведи господь. В том селе, куда он в первый раз ходил за хлебом, три виселицы стояло, все три парные. Баба сказывала, что политрука утром повесили, раненный, попался, председателя сельского с тремя комсомольцами да еврея из беженцев. Простой, говорит, еврей-то, сапожник, портной ли. За что они их невзлюбили? И цыган тоже. Та же баба сказывала, что цыганский табор подавили танком вместе с детьми.
Прохоров тогда хотел рассказать Абрамычу и Дрибасу, но потом раздумал: пользы никакой, а вред обязательный будет при нынешнем положении.
Надо вот оружие добыть, без оружия какой ты солдат. И цыган только злобно улыбается, а дай ему оружие, золотой боец будет, не за один свой табор поквитается.
Первым проснулся старик. Прохоров заметил это, когда увидел, что тот протирает очки полой пижамы. Без очков он казался совсем растерянным, часто мигал выпуклыми слезящимися глазами и будто вспоминал что и не мог вспомнить.
– Разувайся, Абрамыч, – сказал ему Прохоров, – новые обуешь, а тем я пятки залатаю, сменные будут.
– Хорошо, хорошо, – сказал старик, надел очки и торопливо стал развязывать ременные оборы. – Весьма остроумная обувь, вы своевременно вспомнили.
– Нужда вспомнила, не я, – сказал Прохоров. – Держи! – И кинул старику новые лапти.
С тревожным криком вскочил Дрибас и разбудил Розу. Прохоров строго поглядел на него и стал высыпать из карманов орехи, чтобы разделить их на четыре кучки и есть с грибами. Сырой гриб есть безо всего опасно, а с орехами помаленьку ничего, орехи вместо хлеба пойдут.
– Сон какой видал, что ли? – спросил он Дрибаса.
Дрибас не ответил, помотал косматой головой с налипшими желтыми листьями и пошел к озеру умываться. Роза стала помогать отцу переобуваться.