Утром стало видно, что погибли деревья на краю леса и те, что стояли на высоких, открытых местах, приняв на себя слепую силу урагана. Низкая сосна, выбежавшая из леса, тоже была вырвана. Ее корявое ветвистое тело с грязными вздыбленными корнями лежало на мокрой земле одиноко и жалко. Но не ветер здесь был виноват. Низкорослую сосну погубила тяжесть собственной кроны. Как большой парус, она взяла столько ветра, что корни не выдержали.
А лес стоял. Люди расчистили и вывезли бурелом, места погибших деревьев заняли другие – молодые и гибкие, и жизнь продолжалась.
Наша сосна совсем не пострадала, потому что была не одна. И еще потому, что имела крепкие, далеко разветвленные корни: ведь с ростом высоты увеличивается размах колебаний, именно поэтому погибли высокие деревья со слабыми корнями. Ну, а одиночные деревья, даже сильные, не могут так успешно противостоять стихии, как это делает лес или хотя бы группа деревьев.
Спокойно и уверенно жил большой лес. Хладнокровно встречал он удары стихий и не жаловался на свою судьбу, хотя жил он далеко не в хороших условиях. Часто в Заволжье наступала засуха, приходилось экономить каждую каплю влаги, но лес стоял. Когда из горячих астраханских степей задувал резкий сухой ветер, деревья встречали его сомкнутым строем, ветка к ветке. Суховей переваливался через лес, процеживался сквозь прохладную зеленую листву и хвою, но, процеженный, ослабевший, он был уже мягче и не так сушил изнывающие от жары поля.
Но однажды лес не справился с суховеем. С апреля до середины июля в Заволжье не выпало ни одного дождя, высушенная земля потрескалась, низкорослые жидкие хлеба на полях выгорели, поник обессиленно и лес. Свернулись и пожелтели листья, высох ручеек, слабо сочившийся из среза оврага, до времени сбросила невызревшие шишки сосна. В застывшем сонном воздухе не слышно было птиц, небо выцвело и подернулось мглой, солнце, которому прежде радовалась каждая травинка, сейчас стояло расплавленной сверкающей массой, выжигая все живое.
В эту пору и случилось самое страшное – лесной пожар. Начался он неожиданно, как-то сразу. Замелькал в дальнем березняке оранжевый юркий зверек, забегал по сухому лиственному насту, вскочил на деревья и вдруг загудел, задымился по вершинам. Часа не прошло, а уж горячее красное море колыхалось над лесом. Огонь перекинулся в ельник и забушевал с большей силой. Горящие еловые лапы перелетали по ветру через деревья, выскакивали на просеку и падали, и там, где они падали, жухлая трава синевато дымилась, а потом занималась белыми хвостиками. Огонь слизывал ее до земли, оставляя серый пух пепла. А море огня разливалось все жарче, в лесу стоял треск и шум падающих деревьев, орали сороки и чибисы, пищала птичья мелочь, бежали звери, кружились и квохтали в дыму глухарки.
Возможно, погибла бы в этом огне и сосна, но в лес набежали люди. Они выстроились у широкой полосы противопожарного разруба и стали валить деревья навстречу огню. Пожар на время был приостановлен, а к вечеру ударил долгожданный дождь. Он хлестал по дымящимся деревьям с густым шипением, и скоро над пожарищем встал молочный пар. Всю ночь колыхался он белыми волнами по лесу и только утром рассеялся.
Поднявшееся солнце увидело тоскливую картину: обугленные черные стволы стояли напряженно, подняв в отчаянии к небу обгорелые ветки, на земле как попало лежали скрюченные тела упавших деревьев, кое-где торчал черный кустарник. Все это было среди золы, угля, пепла – ни зеленой веточки вокруг, ми листика, ни цветка. Пусто, мертво.
Казалось, никогда не пройдет боль этой беды, но боль прошла, хотя страшная картина пожарища не забылась. Сейчас уже ничто не напоминает здесь о давней трагедии. Земля вновь покрылась травой и цветами, шумят взрослые деревья, гомонят птицы, заливаются по веснам нежные соловьи.
Терпелив и живуч большой лес. За эту живучесть и полюбила его сосна и уже не представляла себе другой жизни. Ей уже не хотелось выбежать в поле, чтобы жить одной, ей не нужны были ветви, как вязу или дубу, не прельщала пышная крона липы. Только ночное небо продолжало манить ее спокойной голубизной.
Она видела, что соседние березы, глядя на нее, тоже тянутся вверх, и это радовало ее, прямую и строгую. Теперь она жила с единственной целью – расти вверх и достать ветками небо.
Каждую весну, выбрасывая свечки новых побегов, она поднималась все выше и для устойчивости шире раздвигала в земле свои корни. Небо приближалось медленно, незаметно, но приближалось. Низкие осенние облака иногда проплывали над ней почти рядом, еще десяток метров, и они задели бы ее вершину, но это были лишь облака, а глубокая синева была за ними. Она вглядывалась в стаи пролетных птиц и видела, что и они не достигают еще неба.
И все же она росла. Правда, уже не с такой стремительной безоглядностью: с набором высоты она колебалась все шире и иногда боялась, что корни не выдержат.
Когда соседние березы стали мешать, люди свалили их и вырубили весь ближний кустарник, высасывающий ее влагу. Люди всегда помогали ей расти, заботились о ней, и сосна дивилась такому бескорыстному покровительству, не зная, чем его объяснить. Да и не особенно искала она объяснения. Она просто росла, ей хотелось больше солнца, света, она мечтала дотянуться до неба, а люди помогали ей в этом.
С годами ее рост вверх замедлился, но не остановился. Свое стопятидесятилетие она встречала могучим деревом с тяжелым каменным стволом и далеко взметнувшейся вершиной. Она теперь стояла высоко над лесом, и, чем выше поднималась, тем шире распахивалась во все стороны земля, отодвигалась дальше кольцевая линия горизонта, интересней становилась жизнь. Да и изменений на земле было много. По реке вместо парусных суденышек стали ходить большие дымящие пароходы с громкими гудками, позже она заметила на полях неуклюжие тракторы и машины, а потом высоко над лесом стали летать крупные гудящие птицы. Они не махали крыльями, как сороки, а парили, подобно орлам, и крылья у них блестели на солнце.
Высоко забирались эти гудящие громоподобные птицы, в самой синеве парили, и она с тоской поняла, как далеко вечное небо и как трудно достать его дереву, вросшему в землю.
Она уже начинала стареть, ощедренную грубую кору точил короед, она иногда прихварывала. Ее навещал – и до сих пор навещает – лесной врач – дятел. Он старательно выстукивает дерево, с умным видом приглядывается к нему, прислушивается, пробивает новые отверстия и достает вредителей короедов, но сосна недолго чувствует улучшение. После лечения своего доктора она отдыхает, потом короед заводится опять, и недомогания усиливаются. Трудно понять, чего больше дает доктор – вреда или пользы. Он много уничтожает личинок короеда, но сколько и дыр пробивает он на живом дереве, доставая этих личинок. Весь ствол у нее в дырках.
И уже трудно ей расти, трудно стремиться ввысь и зеленеть наперекор стихиям. Она глядит на полуобнаженный осенний лес, на пустые тихие поля с копнами желтой соломы, на зеркальную реку, по которой бегут белые пароходы, на далекие Жигули. А рядом ревут лесовозы, визжат механические пилы, слышатся треск и глухие удары падающих деревьев.
Она глядит на лесосеку и видит, как у края вырубки собираются мужчины, о чем-то говорят, потом направляются к ней. Один из них держит на плече механическую пилу. Весело переговариваясь, они подошли, положили у ее корня пилу и сели покурить.
Эти мужики уже не носили курчавых бород и длинных рубах, не обувались в лапти с цветными онучами. Они были бритыми и молодыми, носили ладные комбинезоны и крепкие рабочие ботинки. Только один – усатый, с ружьем – был в плаще и носил высокие сапоги. Это был лесник, потомок тех бородачей, которые берегли ее и помогали ей расти.
Неторопливо обошел он сосну, похлопал ладонью по ее стволу и, запрокинув назад голову, поглядел вверх. Шапка съехала с его головы и упала на коричневый хвойный наст. Он тряхнул косматой головой и засмеялся.
– Молодчина! – сказал он. – Хорошо росла. Теперь от тебя любой не откажется.
Он опять засмеялся чему-то, и мужики одобрительно заговорили ему в ответ.
– Крепкая вымахала!
– Кубов на семь, а то и на все десять потянет.
– Вот матки-то будут – на сто лет!
– Хороша-а-а!
Они хвалили, восхищались, прикидывали, сколько даст она полезной древесины и куда ее лучше употребить. Так вот почему они помогали ей расти! Им нужна была древесина, они беспокоились о ее теле и вовсе не думали о ее стремлении расти и достичь вечного неба.
А механическая пила уже гудела и нетерпеливо дрожала в руках одного из лесорубов. Вот он широко расставил ноги, нацелился и прижал к стволу визгливую острую цепь. Красновато-коричневые, а потом желтые хлынули струей влажные опилки и залили редкую траву у корней и ботинки лесоруба.
Сосна вздрогнула, оглядела в последний раз легкую осеннюю землю, далекие синие Жигули и лес, в котором она прожила двести лет. Деревья сбрасывали листву и готовились к холодам скорой зимы. На ближней лесосеке лежали вразброс и штабелями обрубленные тела их соседей, с которыми, возможно, будет лежать и она – в виде дома или другой какой постройки, нужной людям.
– Налегай! – закричал лесник. – Налегай разом!
Сосна пошатнулась, заскрипела и стала медленно валиться. Лесоруб немного не рассчитал и запилил дерево неровно. Падая оно повернулось на комле, хлестнуло по дальней осине, сломив ее натрое, и тяжело, со стоном рухнуло. Кажется, весь лес вздрогнул от падения сосны, вздрогнул и зашелестел глухо и печально.
А сосна лежала, вытянувшись во всю длину прямого ствола, далеко откинулась зеленая вершина и несмятые верхние лапы еще качались и глядели в распахнутое небо, которое они так и не сумели потрогать.
1966 г.
[1] Пожалуйста, товарищ еврей! (нем.)
[2] Выходи! (нем.)