жает Аду в ее рабоче-крестьянском Бибиреве.
В этом, только в этом мире я хочу жить!!!
Перед последним поворотом она замирает, услышав голос Анжелы: “Пока!” И мужской баритон: “Спасибо. Я завтра позвоню”. Дверь захлопывается, по лестнице сбегает невысокий темноволосый дядька с острым подбородком. Дово-о-льный! Так его распирает от радости, что здоровается — наверное, машинально — с незнакомкой…
Ада в ответ кивает, не раскрыв своего рта. Она уже слышала этот голос… Совсем недавно. Сосредоточившись, она перебирает всех мужчин, которые сказали ей хоть пару слов в последние дни. Немного. В метро парень спросил: “Выходите?” Как наждаком по ушам прошелся. Не он. Тут бархат, а не наждак… В “Ашане” таджик велел посторониться, чтобы провезти нагруженную тележку. Все? Старикан, впустивший в Никин подъезд, что-то пробормотал… Был же еще кто-то… Да не все ли равно! — одергивает она себя, но так просто от вопроса не отделаться. Жужжит, как назойливая муха.
И тут Ада вспоминает телефонный звонок. Не тот ли это следователь, который Никиных убийц ищет! Что он тут делал? Допрос с доставкой на дом?
Рука сама достает мобильник, и пальцы вызывают самодельный клип. Проверим. Поникшая Ника, рука-убийца… Уф, все на месте.
Витька, не к ночи будь помянут, научил собирать улики и подтверждать алиби. Помогала ему к экзаменам готовиться… В основном по медицинской части. Оказалось, институтские знания не забылись… Душа в душу жили. До того, как обнаружился ее изъян.
Нет, не только из-за меня он такой стал… Работа довела.
Совсем недавно наткнулась в Интернете на саркастическое объявление, которое с первого раза запомнила слово в слово — настолько оно правдиво описывало Витькину жизнь:
“Приглашаем на работу.
Приходите на службу в органы внутренних дел.
Только у нас:
— ненормированный рабочий день;
— один выходной в неделю;
— высокая заработная плата (до 150 у. е.);
— возможность переходить улицу на красный сигнал светофора, заплывать за буйки, стоять под стрелой и другие льготы:
— множество уникальных шансов реже видеться с родными, близкими и друзьями, а также узнать компетентную оценку своих возможностей от лучших профессионалов сыскного дела и гражданского населения;
— за максимально короткий срок вы сможете приобрести широкий букет различных хронических заболеваний (от начальной стадии алкоголизма, язвы и гастрита до глубокого маниакально-депрессивного психоза).
Проверьте себя на прочность!”
Так что бывший муж кинул не только ее, но и работу. Со своего участка ушел. Куда? Может, и вовсе не судмедэкспертом работает… Среди врачей, что ли, его поискать?
Но скрытность его — не сюрприз. И ее учил не откровенничать, когда помогала с экзаменами. Делился профессиональными навыками… Так расплачивался с ней за помощь?
Все-таки правильно, что она выбрала молчание. Чувствуешь себя не такой уязвимой, когда о тебе ничего не знают.
Сперва-то рассказывала о себе клиенткам, думая, что так легче завоевать их расположение. Наивная была. Большинство сразу переводили разговор на себя, используя каждую минуту оплаченного времени, чтобы разузнать что-то полезное для гигиены, или хотели за те же деньги еще и психолога поиметь. Были, правда, и воспитанные, слушали, не перебивая, но выяснилось, что они ничего о ней не запоминают. И когда вполне симпатичная генеральша, которой она проговорилась про свою невозможность иметь детей, чуть позже, в этом же разговоре, механически спросила: “У вас сын или дочь?”, Ада окончательно замкнулась. И ничего. Выслушивай, изображая заинтересованность, поддакивай — и им кажется, что хорошо поговорили.
В результате Ника не догадывалась, что ее парикмахерша причесывает соперницу, и Анжеле незачем знать, что после нее у Ады назначена Светлана. Тем более что та просила никому о встрече не говорить. Какая-то новая квартира в Крылатском… С чего бы это?
Ладно, поторапливайся. А то Анжела подумает…
…Увы, ничего Анжела о ней не подумала. Была чуть размякшая, рассеянная. Вопросы оставляла без ответа, вскочила со стула, не дождавшись, пока Ада как следует растушует жидкие румяна… Ни с того ни с сего на ее гладком, совсем не пористом лице начинала блуждать довольная улыбка, мешающая ровно обвести контур чуть припухших губ.
Так ведут себя женщины после хорошего секса — это наблюдательная Ада знала. Хотя и не по собственному интиму. Сама она некогда старательно изображала удовольствие, чтобы поскорее увидеть штамп в паспорте и больше не заботиться о временной регистрации, а потом, когда заполучила желаемое, — расслабилась, но естественной радости так и не обрела.
Что до Анжелы… Она вообще будто не замечает, что Ада — живой человек, жаждущий внимания, требующий общения, а не бытовая машина по обслуживанию. Из разряда: пылесос, посудомоечная машина, кондиционер… Да нет, даже попроще: приборы надо каждый раз включать, задавать им программу, Ада же и сама знает, что нужно. И чем лучше она справляется со своей работой, тем меньше ей внимания…
Тогда, может, стоит испортиться?..
21. Анжела
Такой молчаливый… Тише тени прошел. Профессиональное, наверно…
Минималист в общении. Заразительно. Попробую и я не болтать. Поможет наблюдениям.
22. Светлана Бизяева
Катерина ушла, и мандраж вернулся. Надо было упросить ее дождаться Ады.
Не зная, куда себя деть, Светлана подходит к окну, распахивает его и смотрит вниз. Внутри екает от страха. Двадцать третий этаж, двадцать три года… Зачем это совпадение? Что, после следующего дня рождения перебираться выше, или двадцать три — ее предел?
Тут и свет, и простор, а все равно как в темнице. Рюрикович заточил. И надо же, было куда — как раз квартира новая подоспела.
Воспоминания, картинки из прошлого перемежаются на какой-то бешеной скорости, но так четко, как бывает только…
Отец будто знал, что понадобится берлога. Специально торопил нанятого дизайнера, а когда что-то стопорилось, шло не по его графику, безжалостному к человеческим слабостям, то, удивляя всех, только не Светлану, сам вмешивался: вызывал прораба и даже распекал маляров и паркетоукладчиков…
Обычная его манера — до немыслимого минимума сжимать сроки от возникновения идеи до ее реализации. Будто ставку в казино делает… Только не на судьбу полагается, а на себя, на свою власть над людьми. А если кто не соответствует или вдруг по незнанию рогом упирается, то… Нет человека — нет и проблемы. Иногда кажется, что он, как культурист, наращивает свою властную и денежную мускулатуру именно для того, чтобы упиваться этой бесчеловечной скоростью.
“Поосторожней! Папаша у тебя дотошный… Во все вникает…” — ворчал прораб, передавая Светлане облатку с таблетками и такой изящный, почти как игрушечный, браунинг. Случайно выяснилось, что мастер еще и надежный доставала. Позвонишь ему — и максимум через час получаешь то, что нужно. Заначку-то делать опасно — обыск возможен в любую минуту. И если отец обнаружит препарат, то точно совсем изолирует. По-настоящему. Безжалостно…
Слеза набухает в глазу, но Светлана промокает ее бумажным носовым платком и велит себе не каркать. Пока-то не настоящее заточение… Отец вон сам прислал Катерину. Неужели специально выписал из ее Испании? Заботится… Знает, как она может успокоить человека. Жаль, я неприбранная была. Вот если б после Ады… Просила же эту молчунью раньше приехать!
Но и так было здорово! Как это у Катерины выходит? Вроде просто чаю попили, поболтали ни о чем… А чернота одиночества разбавлена.
И чтобы она опять не сгустилась, сейчас самое время подбодриться.
Светлана подпарывает толстый наматрасник, достает из угла пару колес и натыкается на маленький плоский браунинг… О, пригодится… Явится кто — скажу, что у меня бесшумный…
Она всухую проглатывает голубые овальные таблетки и идет к окну в спальне, за которым в это графическое время суток можно разглядеть каждую сталинскую высотку, каждый новосляпанный небоскреб. Черно-белая панорама Москвы… Но сейчас чисто вымытое стекло как будто покрыто амальгамой. Зеркало, в котором видит она только себя, только свою жизнь. То же самое — если уткнуться в книжку или в телик.
До ее шестого класса отец был плотно занят своей карьерой и не вникал в детские проблемы. Уходил на работу — она еще спала, а когда приходил — откуда ей знать, но точно после десяти вчера: именно в это время ей полагалось если не спать, — то не разрешалось выходить из своей комнаты в дальнем конце огромной квартиры в Брюсовом переулке. Они переехали в нее из третьего по населению города России, когда отец за один год прыгнул вверх на несколько карьерных ступеней. Кто-то там умер или погиб, или убили его… Светлана подслушала телефонный разговор мамы с бабулей, но поскольку ей внятна была лишь материнская линия защиты, то она не четко поняла, за что бабушка с другого конца провода нападала на отца. “Ему завидуют, поэтому и наговаривают. Виктор никого не может лишить жизни! Никого, ни за что!” — убеждала мама не только бабушку, но и себя.
Для того, чтобы самой верить мужу, верить в мужа, мама вообще перестала с кем-нибудь общаться и почти никуда не выходила, совсем как знатная китаянка. Тех слуги выносили в паланкине, а она… Когда она должна была сопровождать отца на какой-нибудь правительственный прием, то пару шагов делала от порога до “мерседеса” — шофер придерживал сперва подъездную дверь, потом распахивал заднюю дверцу машины, а мама ныряла в ее нутро. Вот и вся “прогулка”. Обычно же мать отдавала распоряжения прислуге и вызывала на дом весь штат, обсуживающий ее красоту: густые волосы до лопаток — натуральная блондинка без искры седины, эталонные пропорции виолончельного тела, упругая гладкая кожа, которую удавалось погладить в разных местах, прежде чем мать отмахивалась от Светланы, как от прилипчивой мухи, и снова уходила в себя… И вся эта роскошь досталась только ей, дочери не обломилось даже малюсенькой частицы. Ничем не поделилась мамаша.