– Это ты ей сказала? – наконец спросила она.
– Господи, нет! С чего вдруг? Все же взрослые люди…
Поэтессу это не переубедило. Она испепелила меня роковыми, густо накрашенными глазами, вздернула подбородок и с силой захлопнула дверь. А я осталась стоять в коридоре между двумя комнатами, в каждой из которых находилось по крайней мере по одной смертельно обиженной на меня женщине. Чертов кубик-рубик!
17Депрессивный Диснейленд
На следующее утро всем пришло два имейла. Первое письмо было странным. Администрация резиденции требовала закрыть все окна и не открывать их – «по распоряжению министерства международных дел». Стив напрягся – он же вчера вывесил в окно свои штаны сушиться? И вот. Мир в опасности!
Второе письмо – от мистера Ына – грянуло как гром среди ясного неба. В мире, притихшем под весом любовных страстей и истомы, змий-куратор анонсировал День открытых студий и другие мероприятия. В Шанхае проходила Неделя молодых кураторов, в ходе которой новые кураторы искали художников для дипломных выставок. Мистер Ын желал на неделе совершить обход резиденции со своими юными коллегами и вежливо велел продумать и подготовить студии.
Кроме возможности поразить юных кураторов своим искусством и договориться о совместных выставках, мистер Ын будет рад предоставить консультацию по каждому проекту, оказать помощь в организации других выставочных планов, а также обсудить, как лучше представить свой проект на Дне открытых студий, который состоится здесь, в резиденции, в конце месяца.
День открытых студий – традиционная и очень важная веха в жизни резиденции, писал мистер Ын. Пригласите, мол, всех, с кем завели полезные знакомства за время пребывания в Шанхае. Наша резиденция очень престижна в арт-кругах, так что смело упоминайте ее всем, кого встретили на открытиях и встречах с Прекрасным. Это ваш шанс договориться о выставке, если до сих пор не! Список гостей не должен превышать ста человек за день, и его следует подать в офис резиденции заранее, чтобы сотрудники успели напечатать приглашения галеристам и другим важным персонам.
Письмо страшно всех взбудоражило. На кухне и в коридоре теперь практически не бывало безлюдно – художники снова обсуждали Прекрасное и в основном сетовали на то, что сто человек – это очень суровое ограничение для такого важного события! Как всех позвать и никого не обидеть, когда за день – всего сто человек?!
Непостижимо. Я с кислой миной открыла вичат, где хранились все мои местные контакты. Посмотрим, какие «полезные знакомства» я завела за время своей «престижной резиденции», не считая Шанхайской Принцессы и прочих соседей. Три скрипача, владеющих глоссолалией. Мастер кунг-фу. Журналист Раскольников. Добавим его мертвых невест, пусть напечатают им призрачные приглашения. А бармен из кафе с бегемотами пусть захватит с собой Фуко, Дерриду и Бодрийяра, я к ним привязалась. Философский Камень еще можно пригласить. И Ананасный Карандаш заодно. Он – мой здешний «сакральный столб» с первого дня. Если розовая гипнобудка в метро свободна, я до сих пор иногда захожу смотреть, как человек в леопардовой пижаме поет ему славословия… Так, ладно, кто еще? Массажистка ступней, рекомендованная этим обалдуем Стивом. Охранник, однажды вызволивший меня с крыши среди ночи, когда я случайно захлопнула дверь на черную лестницу. Уборщица – Разрушительница Инсталляций. Ну что ж… Сплошь художественный бомонд.
Итак, со списком гостей я определилась.
Теперь подготовка студии. Я разобрала мерзость запустения на столе, смахнула пыль с эскизов, сняла листы с поникшими краями со стены и подобрала с пола те, что и вовсе опали. Отобрала лучшие работы, развесила и на сей раз прикрепила края насмерть.
Выходило нарядно. Хорошо, что я такая заряженная приехала, еще не отвыкшая от дисциплины коммерческого иллюстратора – вон сколько успела наплодить до того, как познала Первую Благородную Истину.
Меня наполнила радость маленьких свершений. Не прошло и полдня, а я уже справилась с двумя пунктами из письма куратора! Что там дальше? Договориться о выставке. С этим сложнее… До конца моей резиденции оставалось около полутора недель – этого недостаточно для организации выставки, даже если бы я уже договорилась о ней. У меня была самая короткая резиденция из всех художников: все жили здесь минимум по полгода, но с тремя детьми дома и мои три месяца были непозволительно роскошным сроком. Судя по всему, день открытых студий и станет моим финальным мероприятием в резиденции, тем более что он символично приходился на мой последний день в Шанхае.
И все же… Я пошарила на верхней полке для материалов, куда сбрасывала листовки и брошюрки из музеев и галерей. Помнится, среди них была Галерея плохого искусства. Не в смысле, что там все плохо (хотя не исключено, внутрь я не заходила), а в том плане, что галерея занималась этим направлением совриска – bad art.
Многие галереи специализировались по течениям: циничный реализм (хохочущие розовые китайцы); политический поп-арт (рабочие и крестьяне в героических позах с красными цитатниками Мао прославляют кока-колу); шок-арт (искусство из зубов), экологическое искусство; феминистическое; объектное (раковины на стенах, мусор на полу); бледное (ничего нет и ничего не происходит); документальное (художник фотографируется с плюшевой пандой в лодке, на улице, у парикмахера, за чтением книг в метро…); хай-крафт (портрет бабушки на головке единственной булавки, воткнутой в стену пустой галереи); лоу-крафт (портрет бабушки из тысячи трубочек для сока); анимированные интерьеры (вещи типа летают по выставочному залу); диалоги в линейно-пространственных матрицах (экраны друг напротив друга показывают разное, например – работницу секса-по-телефону и интеллектуала, читающего письма конструктивистов об архитектуре, у них «диалог», ей не нравится) и прочие такие актуальные вещи.
Среди всего этого изобилия мне не встречалось галерей репрезентативного искусства. Вернее, как. Они были, и много, но представляли собой что-то вроде ремесленных лавочек «для обывателя» в туристических арт-кварталах. Местные худвузы еще преподавали академическую живопись (кто-то же должен уметь соцреализм?) и ежегодно выпускали в люди тысячи высококлассных мастеров. Однако, мир совриска почти не соприкасался с этими ремесленниками, что и понятно: где проклятия миру и где рисовальщик чайных…
Так что среди модных и престижных галерей я особо не заметила репрезентативное искусство. Наверное потому, что это синоним «безнадежно устаревшего, скучного и плохого» искусства. Никто не позиционировал себя как популяризатор безнадежно скучного искусства, хотя по факту часто так и было… Но зато вот же – галерея плохого искусства!
Во мне зашевелился азарт. Договориться о выставке в галерее плохого искусства было бы изящной местью Мечте за все, что между нами было. Надо туда сходить. Я отыскала листовку, прихваченную «на потом». На ней было изображено, как бюст Бетховена показывает язык Губке Бобу. Губку Боба я узнала, а Бетховена автору пришлось подписать прямо на картине, так как рисовал он и впрямь из рук вон плохо. Но мысль богатая…
Я вбила адрес в телефон и отправилась навстречу славе.
Вход в галерею украшала скульптура блатного розового хряка в кожаном костюме и темных очках, с сигарой во рту. Узкая лестница, обитая красным велюром от ступеней до потолка, вела наверх к стеклянной двери. Я поднялась, разглядывая на стенах изображения грудастых рептилоидов в платьях ципао и отгоняя мысль, что вывеска может оказаться приманкой в подпольный бордель – все такое красное, тесное, тускло освещенное…
Но нет, наверху действительно была чистая и светлая галерея с решительно чудовищными картинами. Со стен смотрели дети, нарисованные столь неумело, что казались потусторонним злом.
Напротив входа за столом с компьютером сидел галерист – бритый налысо китаец с поношенным лицом, на котором за каких-то лет сорок тревога и смех успели вытатуировать глубокие морщины. На нем были квадратные очки и футболка с надписью I did it my Weiwei. Я улыбнулась. Он поздоровался на английском и выжидающе смотрел на меня, но то ли из-за профессорских очков, то ли под воздействием инфернальных детей я как-то сразу оробела и сделала вид, что мне от него ничего не надо и «я тут просто посмотрю».
В середине зала с потолка свисала большая скульптура золотой мускулистой женщины верхом на том самом хряке, летящем на силе испускаемых им ветров. Под этим чувственным изваянием стоял красный диван с видом на две большие плазмы, на одной из которых шел фильм Энди Уорхола «Франкенштейн» с субтитрами на китайском. Я взяла с дивана наушники, чтобы послушать оригинал.
На экране безумный патологоанатом с красивым порочным лицом назидал своего лохматого подручного, тыча пальцем в окровавленный женский труп: «Чтобы познать смерть, Отто, нужно оттрахать жизнь в желчный пузырь!»
Опять смерть. Я сняла наушники и обошла зал по периметру. Кроме жутеньких детей тут были еще динозавры с фаллосами вместо голов, аляповатые портреты k-pop знаменитостей, большой череп с ушами Микки Мауса, женщина с мухомором и ламантином, гнусный розовый пудель и уже известная мне перепалка Губки Боба с неудачным бюстом Бетховена.
Обеспокоенный единственным посетителем галерист суетился с пультом у второй плазмы, пока она тоже не заработала. Было что-то трогательное в том, как его худые ноги торчали из-под шорт – возможно, мягкие тапочки в виде мопсов. Довольный, он гостеприимно закивал на диван – мол, насладитесь. Чувствуя себя несколько обязанной – человек старался и все такое, я села и взяла вторые наушники. Кино было на японском, но галерист предусмотрительно включил мне английские субтитры.
Я собиралась посидеть немного из вежливости и свалить, но по итогу посмотрела весь фильм. Он назывался «Гламурная жизнь Сачико Ханаи» и оказался апокалиптичным софт-порн трэшаком. Редкий жанр.