– Вы предложили мне установить почтовый ящик посреди буша.
– Ох, да, – вспомнила Хоуп, хватаясь за ручку ящика. – Ну что, готовы?
– А что, существует какой-то протокол?
– Конечно, – серьезно ответила Хоуп. – Сначала сделайте десять прыжков ноги вместе – ноги врозь, затем спойте «Старое доброе время»[6], и нужно было принести с собой торт «Красный бархат», который полагается оставить на скамье.
Тру уставился на нее. Хоуп засмеялась:
– Попались! Разумеется, нет никакого протокола. Подхо́дите и читаете то, что лежит в ящике. А если захочется, можете и сами написать.
Открыв дверцу, Хоуп вынула целую стопку писем и принесла ее на скамью. Тру сел рядом, достаточно близко, чтобы Хоуп чувствовала тепло его тела.
– Давайте я буду читать первая и передавать вам?
– Что ж, последуем вашему предложению, – ответил он. – Приступайте.
Она округлила глаза:
– Приступайте… Достаточно было просто сказать «о’кей»!
– О’кей.
– Надеюсь, вот это хорошее… Я тут иногда читала потрясающие письма.
– Расскажите, какое вам больше всего запомнилось?
Хоуп подумала.
– Ну, вот один человек искал женщину, которую увидел в баре ресторана. Они несколько минут проговорили, а потом приехали ее друзья, и она ушла к ним за столик. Но мужчина понял, что она и есть его единственная. Там была очень красивая фраза, что-то вроде: «Звезды столкнулись, и лучи от их столкновения пронзили мою душу…» Он писал в надежде, что кто-нибудь знает ту женщину и передаст ей, что он мечтает о встрече. В письме были даже имя и телефон.
– И это после двух минут разговора в баре? Больше походит на навязчивую идею.
– Нет, вы бы почитали, как он пишет, – возразила Хоуп. – Очень романтично. Некоторые вещи просто чувствуешь.
Тру смотрел, как она взяла из стопки открытку с «Северной Каролиной», американским военным кораблем времен Второй мировой войны, прочитала и молча отдала ему.
Тру пробежал глазами написанное:
– Это же список покупок для того, кто планирует барбекю!
– Знаю.
– Не понимаю, что здесь интересного.
– И не надо понимать, – ответила Хоуп. – В этом и суть. Алмаз найти нелегко, и кто знает, – сказала она, принимаясь за следующее письмо, – может, это он и есть.
Тру отложил открытку. Хоуп, дочитав, протянула ему письмо. Юная девушка сочинила стихи о своих родителях. Эндрю мог бы такое написать, когда был помладше. Читая, Тру чувствовал бедром движения и прикосновения Хоуп, сидевшей почти вплотную. Когда он закончил, ему была предложена стопка листов, вырванных из записной книжки. Тру не знал, осознает ли Хоуп, что они прикасаются друг к другу, или с головой ушла в мир анонимных авторов и ничего не замечает? Время от времени она поднимала глаза посмотреть, как там Скотти: птиц вокруг не было, и пес улегся на песок недалеко от воды.
Ниже нашлась новая открытка, затем стопка фотографий с комментариями на обороте, а потом письмо отца своим детям, с которыми он редко общается. В письме было больше обиды и обвинений, чем грусти из-за испорченных отношений, и Тру показалось, что человек вообще не видит своей вины в том, что жизнь так сложилась.
Когда он отложил письмо, Хоуп еще читала свое. В тишине Тру заметил пеликана, пролетевшего над прибрежными волнами. Океан потемнел, став у горизонта почти черным. Поломанные ракушки, оставленные недавним отливом, испещряли гладкий твердый песок. Волосы Хоуп были слегка взъерошены ветром. В сером пасмурном свете она казалась единственным ярким элементом пейзажа.
Она все еще не отдала ему письма, и Тру заметил, что Хоуп перечитывает послание. Послышался тихий всхлип.
– Вот это да, – сказала она наконец.
– Что, опять про столкновение звезд и пронзающие душу лучи?
– Нет. Кстати, вы правы: тот тип, наверное, действительно помешанный.
Тру засмеялся. Хоуп отдала письмо, не прикоснувшись больше к стопке и не сводя глаз со своего спутника.
– Вы же не станете смотреть, как я читаю? – спросил Тру.
– У меня есть идея получше, – объявила она. – Почему бы вам не прочесть это вслух?
Предложение застало его врасплох, но Тру взял письмо, нечаянно коснувшись руки Хоуп, и в сотый раз подумал, как легко и спокойно им в обществе друг друга и как естественно полюбить такую женщину. Может быть, он уже влюбляется в нее и не в силах ничего поделать, чтобы остановиться.
В тишине Тру почувствовал, как Хоуп подвинулась ближе. До него донесся запах ее волос, чистый, сладкий и свежий, как цветы, и он поборол желание обнять ее за плечи. Набрав воздуха в грудь, Тру начал читать выведенные нетвердой рукой строки:
«Дорогая Лена!
Песок в наших часах всю жизнь сыпался немилосердно быстро, но я заставляю себя помнить о благословенных годах, прожитых с тобой, особенно сейчас, когда волна скорби неодолимо тащит меня в пучину горя.
Я стараюсь понять, кто я без тебя. Даже когда я был старым и немощным, ты помогала мне встречать каждый новый день. Иногда у меня создавалось впечатление, что ты читаешь мои мысли – ты всегда знала, что я хочу или что мне нужно. Пусть у нас и бывали ссоры, но я, оглядываясь на прожитые вместе полвека, могу точно сказать, что мне невероятно повезло. Ты увлекала и воодушевляла меня, и я шел, расправив плечи, потому что рядом шагала ты. Всякий раз, обнимая тебя, я чувствовал, что больше мне ничего не нужно. Я бы отдал все на свете за возможность обнять тебя еще раз.
Я хочу вдохнуть запах твоих волос и сесть с тобой за обеденный стол. Хочу смотреть, как ты жаришь курицу, от которой у меня всегда текли слюнки и которую мне запретили есть врачи. Хочу наблюдать, как ты продеваешь руки в рукава синего свитера, который я купил тебе на день рождения, – в нем ты обычно устраивалась рядом со мной по вечерам в маленькой комнате. Я хочу сидеть с нашими детьми, внуками и Эммой, нашей пока единственной правнучкой. «Как вышло, что я так состарился?» – думаю я, обнимая малышку, но, привычно ожидая твоей шутки, не слышу твоего голоса, и это разбивает мне сердце.
Я не умею жить один. Мне не хватает твоей лукавой улыбки и звука твоего голоса. Иногда мне кажется, что ты зовешь меня из сада, но когда я подхожу к окну, там только кардиналовые овсянки, для которых ты заставила меня повесить птичью кормушку.
Я до сих пор кладу туда корм – ради тебя. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я это делал. Ты всегда с радостью наблюдала за этими птицами. Я, хоть убей, не понимал, что в них такого, пока продавец в зоомагазине не сказал, что кардиналы создают пары на всю жизнь.
Я не знаю, правда ли это, но хочу верить, что правда. Когда я смотрю на них, совсем как ты раньше смотрела, то думаю про себя, что и ты всегда была моей птичкой, а я – твоей парой. И я безмерно по тебе тоскую.
С юбилеем тебя, дорогая.
Джо»
Дочитав, Тру некоторое время смотрел на письмо: оно произвело на него более глубокое впечатление, чем он хотел показать. Тру помнил, что Хоуп наблюдает за ним, и, повернув к ней голову, поразился открытой, незащищенной природе ее красоты.
– Вот ради таких писем, – тихо сказала она, – я и прихожу к «Родственным душам».
Сложив листок, Тру убрал его в конверт и положил на маленькую стопку рядом с собой. Глядя, как Хоуп протянула руку к нечитанной почте, он подумал, что среди оставшихся посланий такого больше не попадется. Так и вышло – большинство были написаны серьезно и искренне, но ни одно не тронуло так, как письмо Джо. Они с Хоуп уже поднялись со скамьи и убрали письма обратно в ящик, а Тру все думал об этом человеке: где он живет, как справляется, учитывая преклонный возраст, как смог дойти в эту безлюдную часть практически недоступного острова.
Они направились в обратный путь, изредка перебрасываясь фразами, но в основном молчали. То, как легко было молчать в компании Хоуп, снова напомнило Тру о Джо и Лене, об отношениях, основанных на душевном тепле, доверии и неизменном желании быть вместе. Он гадал: не думает ли Хоуп о том же самом.
Впереди Скотти носился зигзагами от края дюны к воде и обратно. Тучи сгущались, меняя форму, и через несколько минут стал накрапывать дождь. Начался прилив, и чтобы спастись от волн, захлестывавших берег, пришлось идти вдоль дюны, но Тру скоро убедился, что нет смысла даже пытаться остаться сухим. Сверкнули две молнии, одна за другой, ударил гром, и все вокруг словно заволокло мутной пеленой. Мелкий дождичек все усиливался, а через минуту превратился в ливень.
Хоуп с визгом бросилась бежать, но пирс был далеко, и вскоре она снова перешла на шаг. Обернувшись, Хоуп подняла руки.
– Я ошиблась насчет запаса времени! – крикнула она. – Простите!
– Не стоит беспокоиться, – отозвался Тру, подходя к ней. – Да, идет дождь, но на улице не холодно.
– Не просто дождь, – поправила Хоуп, – а настоящий ливень. Но это же приключение, правда?
На мокром от дождя лице поплыла тушь – крошечное несовершенство в женщине, в остальном казавшейся Тру идеалом во всех отношениях. Он не знал, почему она появилась в его жизни и отчего уже стала ему так дорога́. Все его мысли были только о Хоуп. Тру не думал о Зимбабве или о том, зачем прилетел в Северную Каролину. Замерев в восхищении перед ее красотой, он вспоминал время, которое они провели вместе, – череду живых, ярких образов. Это был настоящий прилив чувств и ощущений, когда он вдруг понял, что каждый шаг в жизни вел его к ней, что она и есть его конечная и главная цель.
Хоуп тоже застыла на месте. Тру показалось, что она догадалась о его чувствах, но он не знал, ощущает ли Хоуп то же самое. Узнать наверняка было невозможно, но Хоуп не шевельнулась, даже когда Тру все-таки решился положить руку ей на бедро.
Они долго так стояли, и энергия, передававшаяся от одного другому через это простое прикосновение, заставляла кровь бурлить в жилах. Они смотрели друг на друга, время словно остановилось, и наконец Тру медленно-медленно двинулся вперед и наклонил голову. Лицо Хоуп оказалось совсем близко, и тут он почувствовал, как ее рука аккуратно легла ему на грудь.