Она пошла медленнее. Каждый шаг давался с боем, позволяя продвинуться всего на несколько дюймов. Шли минуты – десять, пятнадцать. Наконец Хоуп увидела вдали американский флаг, бившийся на ветру, и свернула к дюне.
За первым же песчаным выступом она увидела почтовый ящик и скамью, пустую, как всегда. Дойдя до скамьи, Хоуп буквально упала на нее.
Тру нигде не было видно.
Погода налаживалась – оглядывать пляж приходилось из-под ладони. В прошлом году этот день был облачным, как тот, когда они были здесь с Тру, и Хоуп посетило ощущение дежавю. Сейчас высоко стоявшее солнце словно дразнило ее за глупость.
Край дюны загораживал отрезок пляжа, по которому она только что прошла, и Хоуп стала смотреть в противоположную сторону на флаг, на волны, на прибрежных птиц и мягко покачивавшуюся меч-траву, которой поросли дюны. Хоуп не уставала поражаться, как мало изменился ландшафт с тех пор, как отец водил ее сюда, и как изменилась внутренне она сама. Прожив почти целую жизнь, Хоуп не совершила ничего выдающегося, не оставила после себя сколько-нибудь значительного следа и уже не оставит, но любовь, как она уже твердо знала, единственное, что имеет значение. Хоуп вдруг осознала, что в ее жизни было это редкое счастье.
Она решила отдохнуть перед обратной дорогой и обязательно заглянуть в почтовый ящик. Пальцы покалывало от нетерпения, когда Хоуп открыла дверку и вынула стопку писем. Отнеся их на скамью, она для надежности прижала письма своим шарфом.
Следующие полчаса Хоуп увлеченно читала послания неизвестных авторов. Почти в каждом речь шла об утрате, будто люди писали на заданную тему. Два письма от отца и дочери были адресованы жене и матери, умершей четыре месяца назад от рака яичников. Еще одно письмо было от некоей Валентины, скорбевшей по скончавшемуся мужу. Четвертое было о внуке, погибшем от передозировки наркотиков. Очень хорошо и грамотно написанное письмо повествовало о страхах автора потерять работу, а затем и заложенный дом. Три письма были от женщин, недавно ставших вдовами, и хотя Хоуп хотелось верить в лучшее, в душу невольно закралась мысль, что и Тру потерян для нее навсегда.
Она отложила прочитанное в сторону. Оставалось два письма, и Хоуп, решив дочитать все, взялась за очередной конверт. Он не был запечатан. Вынув сложенный лист – желтый, из линованного блокнота – Хоуп расправила его на солнце и некоторое время смотрела на обращение, не веря своим глазам:
«Хоуп».
Она заморгала, глядя на собственное имя:
«Хоуп».
Это невозможно, но желтый листок был реален, и у нее закружилась голова. Хоуп узнала почерк – не далее чем утром она видела эти самые буквы в прощальном письме. Она узнала бы его из тысячи, но в таком случае где же сам Тру?
Почему он не пришел?
Мысли понеслись кувырком, все вдруг утратило логику и смысл, кроме письма в руке. На листке стояла дата – второе октября, то есть двенадцать дней назад…
Двенадцать дней?!
Хоуп уже ничего не понимала. Смятение породило целый вихрь вопросов: может, ему сообщили неправильную дату? Ее письмо каким-то образом попало к Тру или это невероятное совпадение и новое письмо предназначено другой Хоуп? Действительно ли это почерк Тру? А если да, то…
Где же он?
Где же он?
Где же он?
Руки задрожали, и Хоуп плотно закрыла глаза, стараясь успокоиться и остановить лавину вопросов. Она несколько раз медленно и глубоко вздохнула, убеждая себя, что ей показалось. Сейчас она откроет глаза, и в письме окажется другое имя, да и почерк будет не особенно похож.
Овладев собой, Хоуп взглянула на разлинованный листок:
«Хоуп».
Нет, она не ошиблась – это действительно его рука. После первых же строк у нее перехватило дыхание.
«Хоуп.
Предназначение, больше всего волнующее людей, касается любви.
Я пишу это письмо, сидя в комнате, которую занимаю уже больше года, – в домашней гостинице «Стэнли-хаус» в историческом центре Уилмингтона. Владельцы очень приятные люди, заведение тихое, и стол приличный.
Такие подробности могут показаться несущественными, но я волнуюсь, поэтому позволь мне сразу перейти к главному: я узнал о твоем письме двадцать третьего августа и вылетел в Северную Каролину двумя днями позже. Я понял, где ты хочешь со мной встретиться, и предположил, что ты появишься во время отлива, но по причинам, которые я объясню позже, точной даты я не знал; оставалось догадываться по смутным намекам. Поэтому я решил остановиться в гостинице домашнего типа – раз уж придется некоторое время пробыть в Северной Каролине, нужно что-то поудобнее отеля, а снимать коттедж я не хотел (признаюсь, я просто не знал, как это делается в чужой стране). Зато я твердо знал, что не могу не прийти, раз обещал тебе, что приду.
Не располагая точным содержанием письма, я предположил, что ты выберешь сентябрь, месяц нашего знакомства. Я ежедневно ходил к «Родственным душам», высматривал и ждал тебя, но безуспешно. Я уже начал гадать, не разминулись ли мы с тобой или, может, ты передумала. «Неужели судьбе угодно разлучить нас и на этот раз», – думал я. Когда сентябрь закончился и начался октябрь, я решил оставить здесь письмо в надежде, что однажды оно попадет к тебе, благодаря какому-нибудь необъяснимому стечению обстоятельств, которое имело место быть с твоим посланием.
Мне передали, что ты хочешь извиниться за то, что когда-то ты приняла болезненное для меня решение. Я сказал тебе тогда и повторю сейчас: ты не должна этого делать. Нашу встречу и мою любовь к тебе я с радостью пережил бы еще тысячу раз в других жизнях, выпади мне такой шанс.
Я не держал и не держу на тебя никакого зла.
Тру»
Дочитав письмо, Хоуп с бешено бьющимся сердцем некоторое время смотрела на желтый листок. Дюны и океан точно надвинулись на нее, угрожая обрушиться и похоронить под слоем песка и воды. В письме не говорилось, живет ли еще Тру в своем пансионе и как его найти, если он вернулся в Африку.
– Так ты что, уехал? – крикнула Хоуп. – Только не говори мне, что ты уже уехал!
При этих словах она подняла голову и увидела человека, стоявшего не более чем в десяти футах. Солнце светило ему в спину, лица было не разглядеть, но Хоуп столько раз мысленно рисовала себе этот образ, что мгновенно узнала его. У нее приоткрылся рот, и когда Тру нерешительно шагнул к ней, в уголках его губ Хоуп разглядела улыбку.
– Я не уехал, – заверил он. – Я здесь.
Воссоединение
При виде Тру Хоуп будто приросла к скамье. Это невозможно – откуда ему здесь взяться? – она была не в силах справиться с эмоциями. Радостное изумление смешивалось с настоящим шоком, лишившим Хоуп дара речи: ей даже показалось, что, заговорив, она прогонит виденье.
Он здесь! Она смотрит на него и слышит его! При звуках голоса Тру воспоминания о неделе, проведенной с ним, нахлынули с новой силой. Первой мыслью Хоуп было, что Тру мало изменился за четверть века. Он остался стройным, широкие плечи не согнуло бремя прожитых лет. Волосы, несколько поредевшие и ставшие совершенно серебристыми, сохранили небрежный, немного растрепанный вид, который Хоуп обожала. Одет Тру оказался в точности как тогда: аккуратно заправленная рубашка, джинсы и сапоги. Она помнила, что Тру словно не замечал холода, но сегодня на нем была куртка, правда, расстегнутая.
Он по-прежнему стоял на некотором расстоянии, потрясенный не меньше ее, и наконец решился:
– Здравствуй, Хоуп.
При звуках знакомого голоса, произносящего ее имя, сердце Хоуп подпрыгнуло в груди.
– Тру? – выдохнула она.
Он двинулся навстречу.
– Я смотрю, ты нашла письмо, которое я для тебя оставил…
Только тут Хоуп спохватилась, что по-прежнему держит в руке листок.
– Да, – кивнула она. Свернув послание, Хоуп машинально опустила его в карман куртки. В голове спутались все мысли – столкнулись образы из прошлого и настоящего. – Ты шел за мной по пляжу? Я тебя не видела.
Тру показал большим пальцем за плечо:
– Я шел от Сансет-Бич, но я тебя тоже не заметил, пока не стал виден почтовый ящик. Прости, если я тебя напугал.
Хоуп покачала головой, поднимаясь со скамьи.
– До сих пор не верю, что ты здесь. Мне кажется, я во сне!
– Это не сон.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что один и тот же сон не может снится обоим, – мягко ответил Тру с легким акцентом, который она прекрасно помнила. – Много времени прошло, – добавил он.
– Да…
– А ты по-прежнему красавица, – сказал Тру с ноткой восхищения в голосе.
Хоуп почувствовала, как запылали щеки – давно позабытое ощущение.
– Ну, это не так, – она убрала с лица прядь волос, – но спасибо.
Он подошел почти вплотную и мягко взял ее за руку. Тепло от его прикосновения распространилось по телу Хоуп, и хотя Тру был достаточно близко, чтобы ее поцеловать, он этого не сделал. Тру легонько водил по ее коже большим пальцем, оставляя невидимый, но ощутимый след легчайшего электрического покалывания.
– Как ты? – спросил он.
Каждая клеточка ее тела вибрировала.
– Я… – Хоуп сжала губы, но справилась с собой: – Не знаю. Как оглушенная.
Тру не отрываясь смотрел ей в глаза, и от этого годы, которые они потеряли, как будто исчезали.
– Я о стольком хочу у тебя спросить, – сказал он.
– Я тоже, – прошептала она.
– Как прекрасно снова тебя увидеть…
Хоуп показалось, что она смотрит в подзорную трубу – весь мир уменьшился до размеров этого необыкновенного мгновения. Тру стоял рядом после стольких лет разлуки! Не прибавив больше ни слова, они бросились в объятия друг друга. Тру привлек ее к себе, и Хоуп будто снова стало тридцать шесть лет. Она наслаждалась ощущением его надежного, сильного тела, а яркое октябрьское солнце заливало все вокруг.
Так они простояли довольно долго. Наконец Хоуп чуть отстранилась, чтобы рассмотреть Тру. Морщины стали заметнее и глубже, но ямочка на подбородке и теплый взгляд синих глаз остались прежними. Хоуп поймала себя на мысли: хорошо, что она недавно подстриглась, а утром навела красоту… Воспоминания накладывались на ощущения, испытываемые в настоящем, и по непонятной причине глаза Хоуп увлажнились. Смутившись, она вытерла слезы.