Казино смерти — страница 30 из 47

— Так покажи их мне.

— Должен подойти еще один. Нужно подождать, пока соберутся все.

— Почему?

— Так положено.

— Не пудри мне мозги.

— Вы получите то, что хотите, — заверил я ее.

Хотя привычная уверенность в себе Датуры уступила место волнению и надежде реализовать наконец-то свою мечту, Андре и Роберт проявляли не больше энтузиазма, чем два валуна. Каждый стоял рядом со своей лампой Коулмана и ждал.

Андре всматривался во мрак, куда не проникал идущий от лампы свет. Возможно, ему удавалось заглянуть за пределы этого мира. На лице не отражалось никаких эмоций. Моргал он крайне редко. С другой стороны, какие-то чувства проявились в нем лишь в тот момент, когда он слизывал кровь с проткнутой шипами роз ладони своей госпожи, а в остальном в эмоциональном плане он не сильно отличался от дубового пня.

Если Андре словно пребывал в трансе, отключившись от происходящего, то Роберт подавал хоть какие-то признаки жизни. Иногда лицо перекашивала гримаса, иногда смещался взгляд, словно он находил для себя что-то интересное. А теперь вот полностью сосредоточил свое внимание на руках: ногтями левой вычищал грязь из-под ногтей правой, медленно, методично, похоже, он мог посвятить этому увлекательному занятию не один час.

Поначалу я решил, что эти двое беспредельно тупы, но потом изменил свое мнение. Нет, конечно, я не мог поверить, что передо мной два интеллектуала и философа, но начал подозревать, что не стоит недооценивать их умственные способности, тем более что поставлены эти способности на службу злу.

Возможно, они достаточно долго пробыли с Датурой, так часто охотились за призраками, что потеряли всякий интерес к сверхъестественному. Даже самые экзотические экскурсии могут наскучить, если слишком уж увлекаться ими.

И после стольких лет, на протяжении которых им приходилось слушать ее непрестанную болтовню, они, возможно, начали находить убежище в молчании, отгораживаться им от всего этого безумия, которое она выплескивала на них.

— Хорошо, ты ждешь пятого призрака. — Она дернула меня за короткий рукав футболки. — Но расскажи мне о тех, кто уже пришел. Где они? Кто они?

Чтобы успокоить ее и не волноваться из-за того, что призрак, который был мне так нужен, может и не появиться, я описал игрока за столом для «блэк-джека», с добрым лицом, полными губами, ямочкой на подбородке.

— Так он теперь точно такой же, каким был до пожара? — спросила она.

— Да.

— Когда ты заставишь его показаться мне, я хочу увидеть его в двух видах: каким он был при жизни и что сделал с ним огонь.

— Хорошо, — согласился я, потому что никогда не смог бы убедить ее, что не смогу заставить призрака показаться ей в любом виде.

— Их всех, я хочу посмотреть, что сделал огонь с ними всеми. Увидеть их раны, их страдания.

— Хорошо.

— Кто тут еще? — спросила она.

Я указал, где они все стоят: пожилая женщина, охранник, официантка из коктейль-холла. Заинтересовала Датуру только официантка.

— Ты сказал, она брюнетка. Это так… или у нее черные волосы?

Присмотревшись к призраку, а официантка двинулась ко мне, откликаясь на мой взгляд, я ответил: «Черные. Иссиня-черные».

— Серые глаза?

— Да.

— Я знаю, кто она. Всю ее историю. — От живости в голосе Датуры мне стало не по себе.

Молодая официантка подошла еще ближе, нас разделяли несколько футов, и смотрела она теперь на Датуру.

Щурясь, стараясь разглядеть призрака, но, конечно же, уставившись в сторону, Датура спросила:

— Почему она задержалась в этом мире?

— Не знаю, — ответил я. — Мертвые не говорят со мной. Когда я скомандую им показаться вам, возможно, вы сможете заставить их говорить.

Я огляделся, надеясь увидеть на границе света и тени нужного мне призрака, высокого, широкоплечего мужчину с короткой стрижкой. Не увидел, а ведь он был моей единственной надеждой.

— Спроси, ее звали… — говорила Датура об официантке, — …Мариан Моррис?

Удивленная, официантка подошла вплотную, положила руку на плечо Датуры. Она контакта не заметила, только я могу чувствовать прикосновения мертвых.

— Должно быть, Мариан, — ответил я. — Она отреагировала на имя.

— Где она?

— Прямо перед вами. На расстоянии вытянутой руки.

Ноздри Датуры раздулись, глаза сверкнули звериным возбуждением, губы растянулись, обнажив белоснежные зубы, готовые вонзиться в человеческую плоть.

— Я знаю, почему Мариан не может перейти в мир иной, — сказала Датура. — О ней писали в газетах, говорили по телевидению. Здесь работала не только она, но и две ее сестры.

— Она кивает, — сообщил я Датуре, уже пожалев о том, что устроил эту встречу.

— Готова спорить, Мариан не знает, что случилось с ее сестрами, выжили они или умерли. Она не хочет уйти, не узнав, чем закончился для них тот вечер.

Предчувствие дурного, отразившееся на лице призрака, хрупкая надежда, мелькнувшая в глазах, показали, что Датура точно определила причину, по которой Мариан задержалась в этом мире. Но чтобы не поощрять Датуру, я не стал подтверждать правильность ее догадки.

Поощрения ей, однако, и не требовалось.

— Одна сестра в тот вечер работала официанткой в бальном зале.

«Бальный зал Леди Удачи». Обвалившийся потолок. Рухнувшая огромная люстра.

— Вторая сестра отводила гостей к столикам в главном ресторане. Обе получили здесь работу благодаря Мариан.

Если Датура говорила правду, официантка коктейль-холла, возможно, винила себя за то, что в момент землетрясения обе ее сестры оказались в «Панаминте». Услышав, что они выжили, она, возможно, почувствовала бы себя свободной и покинула бы эти руины.

Даже если бы они умерли, горькая правда могла освободить ее из этого чистилища, в которое она себя заточила. И хотя чувство вины наверняка бы усилилось, его победила бы надежда на встречу со своими близкими в последующем мире.

Обычная холодная расчетливость исчезла из глаз Датуры, но заменило ее не детское ожидание чуда, которым на короткое время светились ее глаза, когда мы спускались с двенадцатого этажа. В глазах появились жестокость и злость, и я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Такое со мной уже случилось, когда Датура подносила к моим губам стакан вина, который держала в измазанной кровью руке.

— Бродячие мертвые легкоранимы, — предупредил я Датуру. — Мы должны говорить им правду, только правду, но и оберегать их чувства, утешать, стараться, чтобы наши слова помогли им покинуть этот мир.

Еще произнося эти слова, я понимал, что убеждать Датуру проявить сострадание — напрасный труд.

— Твоя сестра Бонни жива. — Датура смотрела на призрака, которого не видела.

Надежда осветила лицо Мариан Моррис, я видел, она приготовилась к тому, чтобы услышать подробности счастливого спасения сестры.

— Ее позвоночник сломался, когда в бальном зале на нее упала полуторатонная люстра. Осколками ей выбило глаза, посекло…

— Зачем вы так? Не делайте этого, — взмолился я.

— Теперь Бонни парализована от шеи и ниже и слепа. Государство содержит ее в дешевом интернате для инвалидов, где она, скорее всего, умрет от гангрены, вызванной пролежнями.

Я был готов заткнуть ей рот, даже если бы для этого мне пришлось ее ударить, но, возможно, хотел, чтобы она замолчала, именно потому, чтобы у меня не было предлога ударить ее.

Словно почувствовав мои намерения, Андре и Роберт уставились на меня, готовые тут же вмешаться.

И хотя ради того, чтобы врезать ей от души, я даже согласился на те мучения, которым подвергли бы меня эти мордовороты, мне пришлось напомнить себе, что сюда я пришел ради Дэнни. Официантка коктейль-холла умерла, но у моего друга с хрупкими костями оставался шанс выжить. И мне следовало постоянно помнить, что главная моя цель — его выживание.

А Датура продолжала вводить призрака в курс дела: «У твоей второй сестры, Норы, обгорело восемьдесят процентов кожного покрова, но она тоже выжила. Три пальца на левой руке сгорели полностью. Так же как волосы и немалая часть лица, Мариан. Одно ухо. Губы. Нос. От него ничего не осталось.

Горе до такой степени перекосило лицо официантки, что я не мог заставить себя посмотреть на него, прежде всего потому, что в сложившейся ситуации не имел возможности утешить бедняжку.

Учащенно дыша, Датура и не думала останавливаться. Рвала Мариан в клочья. Слова были ее зубами, жестокость — когтями.

— Твоей Норе уже сделали тридцать шесть операций, и предстоят новые. Пересадка кожи, пластика лица. Операции болезненные, продолжительные. И все равно она — уродина.

— Вы это выдумываете, — вставил я.

— Черта с два. Она — уродина. Редко выходит из дома. А когда выходит, надевает шляпу и закрывает шарфом лицо, чтобы не пугать детей.

Такая агрессивная злоба в сочетании с желанием причинить как можно более сильную эмоциональную боль служила наглядным подтверждением того, что идеальное лицо Датуры не имело ничего общего с ее сущностью и фактически было всего лишь маской. Чем дольше атаковала она официантку коктейль-холла, тем более прозрачной становилась маска, а из-под нее все явственнее проступало нечто такое страшное, что, упади маска совсем, глазам стороннего наблюдателя открылось бы лицо, в сравнении с которым Лон Чейни, скажем, в «Призраке Оперы» выглядел бы милейшим добряком.

— Ты, Мариан, еще легко отделалась. У тебя больше ничего не болит. Ты можешь уйти отсюда в любое удобное тебе время. Но поскольку твои сестры остались живы, вернее, живо то, что от них осталось, они будут страдать годы и годы, до конца их несчастных жизней.

Той незаслуженной вины, которую Датура наваливала на плечи этого несчастного призрака, вполне хватило бы для того, чтобы Мариан оставалась среди этих руин еще десять, а то и сто лет. И проделывалось все это лишь с одной целью: заставить бедную душу проявить себя визуально.

— Я разозлила тебя, Мариан? Ты ненавидишь меня за то, что я рассказала тебе, какими стали твои сестры?