асплох, и обрадовалась, когда внезапное появление Весенина отвлекло от нее внимание.
– Чай да сахар! – приветствовал он.
– А вот и вы! Вас‑то нам и не хватало! – отозвалась Елизавета Борисовна. Вера задорно сказала:
– Федор Матвеевич сейчас уйдет в контору. Он очень занят.
– Сегодня я уж отработался! – ответил Весенин.
– И я, батюшка! – признался Можаев. – Ваш Ознобов задал звону нам всем. Того гляди, бунт будет!
– Ну, уж и бунт! – улыбнулся Весенин. – Елизавета Борисовна, дайте мне тарелочку простокваши, а я вам за это письмецо дам!
– От кого?
– От кого же, как не от вашей любезной madame Лоране. Пусть, говорит, ответят: сами на примерку приедут или мне к ним?
– Где письмо?
– Вот – с! Получите!
С едва сдерживаемым волнением Елизавета Борисовна схватила письмо и опустила его в карман.
– Ну, что нового? – предложил Силин обычный вопрос.
– Нового? Есть! – серьезно ответил Весенин. – Николая Петровича Долинина арестовали по подозрению в убийстве.
– Не может быть! – вскочил со стула Силин.
– Помогите! – вскрикнула Вера. – С Анной Ивановной дурно…
XIV
Был ранний вечерний час. Весенин, наработавшись за день, не торопясь ехал на беговых дрожках в усадьбу Можаевых, думая посидеть у них недолго и отправиться уже к себе на покой. За день он успел везде побывать и все осмотреть: был на сенокосе, на картофельном поле, на мельнице и лесопильне, виделся с подрядчиком, взявшим на себя кладку здания под завод. Ему ехать бы прямо к себе и залечь спать, но его тянуло к Можаевым, где после чая он послушает игру Веры, пожмет ее руку и услышит ее голос и смех.
Лошадь без вожжей шла привычной дорогой, лениво встряхивая головой и отмахиваясь хвостом от беспокойных оводов.
Вдали уже показалась усадьба. Лошадь осторожно стала спускаться по косогору, огибая речку, когда Весенина звонким голосом окликнула Вера. Он быстро натянул вожжи и обернулся. Вера поднималась к нему по берегу речки с мохнатым полотенцем и купальным чепцом в руке. Гладкое платье словно обливало ее стройную фигуру, соломенная шляпа с прямыми полями придавала ей мужской вид. Она поднималась легко и свободно, словно шла по ровному месту, и на ходу кричала: – Подвезите меня до дому, а то все купанье пропадет на этой жаре. Вы на Мальчике? Здравствуйте!
Она по – мужски встряхнула Весенину руку и села на дрожки спиною к нему.
– Только не гоните, а то я упаду. Ну, что нового?
Весенин тронул вожжами. Лошадь опять пошла ровным шагом.
– У нас новости обыкновенные. Скосили столько‑то, завтра пойдем на Гусиный луг; дай Бог, чтобы ведро подержалось. Вот разве новость: у Теплых Ключей волк овцу зарезал! Ну, а у вас что?
– Скука! Смертельная скука, – ответила Вера, – весь день одна. Мама в город на примерку уехала, папа с утра в кабинете. В городе колонизация…
– Канализация, – поправил Весенин.
– Без вас знаю! Ну, а ему забота. Завтра едет туда. Силин, шут этот, вместе с мамашей уехал. «Такая, – говорит, – новость, и я не знаю».
– За что вы его браните? – с упреком сказал Весенин.
– Ах, не люблю я таких! Ничего не знает, обо всем судит и себя чуть не известным писателем числит, а сам о пьяных драках отчеты пишет. «Мой, – говорит, – слог сразу узнать можно. Вы читали. Я написал…«Не люблю, – ответила Вера.
– Можно и не любить. Шут‑то зачем? Всякий по силам своим старается и промышляет о хлебе. А что Анна Ивановна?
– И не говорите! После обморока очнулась и замолчала. Смотреть страшно на нее. Вы ведь не верите, что он убийца? – вдруг спросила Вера и даже обернулась.
Весенин резко качнул головою.
– Ни минуты!
– Ну, вот! – обрадовалась Вера. – Я ей то же говорила. Она покачает головою и хрустнет пальцами. Вот подите! Он ведь хороший человек, честный? – опять спросила она.
– Безусловно, – ответил Весенин, – а что до хорошего, то я лично таких людей не люблю.
– Каких таких? Остановите лошадь, я боком сяду.
Весенин остановил. Вера пересела, и теперь он чувствовал у своей спины ее плечо, и ее дыхание касалось его уха.
– Ну, теперь говорите! Каких эта людей вы не любите.
– Неуравновешенных, – ответил Весенин, снова встряхивая вожжами, – нецельные они, безалаберные. У них чувства и желания на первом плане, и шут их знает, какое колено они выкинут!
– На то он и писатель, а не инженер, – возразила Вера, – вам все: «так как, так как, а затем: следовательно!»
– Непременно! – засмеялся Весенин. – Только вы напрасно сюда инженера вклеили. Просто рассудительный человек. Он может и писателем быть, и поэтом, и даже музыкантом, – но в жизни у него слово не расходится с делом и самое слово он почитает делом. А этот… Взять хоть бы его последний фельетон…
– Ах, я очень заинтересовалась им. У вас он есть?
– Есть‑то есть, да его, ей – Богу, и читать не стоит. Чушь.
– Вы все‑таки привезите его мне, – не сдавалась она и спросила: – А почему чушь? – Они въехали уже в усадьбу. – Ну, вы мне за чаем скажете! А теперь пустите. Спасибо! – она легко соскочила с дрожек и убежала.
Конюх взял лошадь. Весенин через сад направился к дому.
– Много наработали сегодня? – встретил его на балконе Можаев.
– Изрядно, завтра на Гусиный луг перейдем. А вы?
– Какой! Ничего не разберу. И городу взять на себя невыгодно, и сдать на подряд этому Плиссе опасно. А нынче же нужно решить так или иначе.
– Обяжите этого Плиссе. Всяких неустоек наворотите.
– А что взять с него? Шутите! Ну да справимся. А у вас как – покойно? Ознобов тих?
– Справимся! – засмеялся Весенин, и они вошли в столовую. Вера сидела уже за самоваром и пододвинула им налитые стаканы.
– Ну а теперь ваши разговоры прочь. И Федор Матвеевич объяснит мне, почему фельетон Долинина – чушь!
– Что это – лекция? – спросил, усмехаясь, Можаев.
– Да вот ваша девица про его фельетон услыхала и заинтересовалась, а я говорю ей, чушь. Теперь» почему» спрашивает.
– А! Ну, ну, валяйте!
Весенин обернулся к нему, потом к Вере и начал:
– Видите ли, он там новый мировой закон выдумал: возмездие! То есть что все дурное, содеянное на земле, на земле же и казнь свою претерпит. Это бы еще ничего, но дальше он уже запутался и дошел до того, что убийство есть акт какого‑то там высшего правосудия, и самый убийца только бессознательно творит чужую волю и почти прямо намекает, что Дерунов понес казнь за свою греховную жизнь. Мысль есть, но он не продумал ее, не обосновал и нанес всякого вздора.
Можаев с усмешкою покачал головой, но лицо Веры осталось серьезно, и она с сомнением спросила:
– Почему же вздор? Изъявший меч от меча и погибнет!
– Как почему, милая! – ответил Можаев. – Тебя сбивает с толку этот мистический характер, а сущность его сводится в тому, что, собственно, нет преступления и преступника, потому что его рукою творится акт высшего правосудия. Прямая чушь! Прежде всего у нас большинство преступлений совершается из корыстных целей и много жертв бывали при жизни очень хорошими людьми. А по этой теории – «так им и надо»! Прямая чушь! – повторил горячо Можаев.
– Что странного тут, – заметил Весенин, – так это то, что я уверен, ему мелькнула эта мысль, он отдался ей, нагородил, успокоился и забыл. Это просто работа расстроенных нервов, а не ума и, может быть, потому‑то и производит впечатление. Прочтешь раз – и покажется, словно бы и мысли есть; перечтешь – и одна чушь!
– Как и все фельетоны на отвлеченные темы, – добавил Можаев.
Но Вера, видимо, не согласилась с ними. Она перешла в гостиную, и оттуда послышались тихие аккорды.
– Мечтательница! – сказал с улыбкой Весенин. Можаев пожал плечами.
– Не пойму откуда. Мы ли с вами не старались сделать из нее трезвенную, а вот подите!
– Может быть, мы пересолили с вами, – предположил Весенин, подымаясь от стола. – Вера Сергеевна, прощайте! – крикнул он.
Она вышла к нему, и он с тревогою увидел, что она плакала. Лицо ее было грустно.
– С чего вы? – спросил он ее тихо.
– Я перестала понимать вас с папою, – ответила она так же тихо.
Весенин приостановился, недоумевая, но тотчас оправился.
– Пождите, договоримся! – ответил он весело. – А теперь до завтра!
– А со мною на неделю. Я в город, – сказал Можаев, – в случае чего – нарочного!
– Знаю, знаю, – ответил Весенин, спускаясь с балкона и выходя в темный сад.
Мимо него, как привидение, мелькнула фигура Анны Ивановны.
«Вот кто ее сбил», – подумал Весенин.
В ночной тишине глухо застучали подковы лошади о твердую, осевшуюся от зноя дорогу. Весенин выехал из ворот шагом и подогнал своего Мальчика. Дорога пролегала рощею. Старые березы и клены во все стороны тянули свои корявые ветки и в причудливом освещении луны казались старухами – нищенками в лохмотьях. Дорога, местами освещенная, местами исчезала в чаще, словно гигантская змея. Под неясным светом луны все выглядело фантастическим, странным: вон страшные гномы ведут свой хоровод, у них белые бороды и смешные колпаки, – но подъедешь ближе, и они снова обратятся в пни, поросшие седым мохом; вон русалка качается на ветвях дерева и расплетает зеленую косу, но это всего лишь сломленный сук березы со свесившейся вниз увядшей листвой; чьи‑то шаги гудят по лесу, и под ними хрустят ветви; чу! кто‑то стонет, вон леший залился страшным смехом, – но трезвый ум различит крик филина, прыжок внезапно проснувшегося зайца, отдаленный топот коней в ночном.
Не так ли и в жизни? Эти Долинины, – часть современной молодежи: смотрят на жизнь при призрачном освещении луны в таинственные ночные часы и вместо власти разума отдаются воображению. Не удивительно ли, что им видятся и причудливые образы, и таинственные знаки там, где все так ясно и просто, вокруг при трезвом свете сияющего дня…
Осознанное добро, ясное понимание цели, твердое следование по намеченному пути – все это относится на счет холодного расчета, сухого эгоизма, а метания из стороны в сторону, жалкие бессодержательные фразы, мистические фантомы увлекают сердца и умы…