ницей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.
– Нежная душа, – задумчиво сказал Весенин, – она должна была вся отдаться любви и отдалась Богу. Ее дочка?
– Там, воспитывается в монастыре. Она в Милане!
– Вы откуда все знаете?
– Брат ее здесь, Силин. Он репортером в мелких газетах, так от него.
Весенин развеселился.
– Помню, помню. Хват такой? Ну, а он как?
– Он живет великолепно! Рублей по триста зарабатывает. Чем – не знаю, но франтит – страх. Теперь с одним приятелем театр открывает. Будет фарсы ставить!.. Ну а вы? Женились? – в свою очередь спросил Яков.
Весенин закивал головою.
– Женат! Двое детей, помещик, фабрикант и счастливый человек!
– А ваши?
– Старики‑то? Живут как голубки. Она примерная хозяйка, хорошеет и полнеет. Франт‑то этот, Анохов…
Яков перебил его:
– Попался на краже бриллиантов, но дело уже погашено, и он снова чиновник особых поручений. Вчера читал в газете: послан в Олонецкую губернию на какую‑то ревизию.
– Ну и пошли ему Бог! – махнул рукою Весенин. – Хотите, расскажу про Лапу?
– Что он? Счастлив?
– Совершенно! С Сергеем Степановичем уже расплатился. Дела процветают, и, знаете ли, не конторою…
– А чем?
– Юридическими советами! Найти что‑нибудь или кого‑нибудь – от потерянных документов до убийцы включительно, – отыскать зацепку, найти отвод, устроить проволоку – на все это он первый мастер, и юристы глядят на него как врачи на знахаря. А по виду все такой же сонный, вялый, потолстел только.
– И счастлив?
– Еще как! Трое детей у него. Одного я крестил. Господи, как бежит‑то время! – воскликнул он. – Давно ли мы все переживали передряги, и вот все тихо, мирно, покойно! Можно подумать, что без этих тревог не было бы и покоя. Даже подлейшие минуты в прошлом кажутся теперь сносными. Нет, я не верю в казни, которые проповедовал ваш брат!.. Напротив – все к лучшему!..
Он чокнулся с Долининым и осушил свой стакан.