Так как Лилберн уехал, то левеллеры едва ли могли создать большие проблемы во время судебного процесса над королем. Однако состояние лондонского Сити все еще было причиной для беспокойства. Священники-пресвитерианцы продолжали активно осуждать армию со своих кафедр и открыто публиковать обвинения в печати. Был арестован один лондонский шериф – воинствующий пресвитерианец Браун, но большинство состоятельных жителей города симпатизировали взглядам пресвитерианцев и исключенным членам парламента. Более того, был избран лорд-мэр, когда и в парламенте, и в Сити все сильнее разгоралась надежда, что подписание Ньюпортского договора состоится и что король вскоре вернется к себе домой в столицу. Очевидно, по этой причине выбор Сити пал на Абрахама Рейнардсона из компании «Мерчант Тейлорз», известного своими симпатиями к роялистам. Рейнардсон, без сомнения, как только будет заключен мир, с нетерпением ждал встречи с ним при стечении радостных толп народа у ворот Темпл-Бара, который в высшей степени подходил для выполнения этой задачи. Вместо этого он оказался лицом к лицу с военной оккупацией армией, которая угрожала убить его монарха.
Присутствие этого лорд-мэра и большинства членов городского управления, лишь на йоту менее враждебных, требовало, чтобы был найден какой-то способ контролировать Сити. Наилучшим образом это можно было сделать, введя в Городской совет – якобы представительное собрание горожан – людей, поддерживавших армию. И снова Филип Скиппон, опытный командир обученного отряда лондонского ополчения, сослужил армии службу. Накануне чистки в парламенте он использовал свое влияние, чтобы обеспечить отвод обученных отрядов из Вестминстера и освободить место для людей полковника Прайда. Теперь он приобрел вес в палате общин, где представлял небольшой город Барнстапл в юго-западной части Англии, и, «глядя так кротко, будто хотел произнести молитву», внес предложение, чтобы ни один горожанин, поддерживающий идею заключения договора с королем, не мог быть избран в Городской совет. Этот запрет вступил в силу на выборах, которые состоялись на следующий день, и роялист лорд-мэр обнаружил, что на его плечи взвалили Городской совет, в котором большинство с некоторым мстительным чувством поддерживало армию.
Чего именно хотела армия? Или Кромвель? Ходили слухи, что и Кромвель, и Айртон не хотели переходить к крайностям. Люди, сочувствовавшие роялистам, зная о скрытой враждебности между грандами и левеллерами, намекали, что требование судить короля было трюком Кромвеля с целью «заставить левеллеров высказать все свои грешные принципы и намерения, чтобы, заявив о себе, они стали более одиозными и отвратительными, и тогда их будет легче подавить». Поговаривали – без какой-либо убедительной причины, – что сам Кромвель – автор анонимного письма в Совет офицеров, убеждавшего их не убивать короля, а вложить корону в руки Карла II – молодого, активного, свободного и способного получить помощь за границей. Ходил и другой слух, что планируемый суд – это маневр, чтобы дать возможность королю оправдаться, а Кромвелю и армии – подготовить путь для его возвращения на трон. И наоборот, иные утверждали, что короля будут судить и вынесут ему приговор, а затем поднажмут на него, чтобы из страха перед смертью он выкупил свою жизнь и корону, отказавшись от всей своей власти – не только от контроля над армией и церковью, но и даже от своего права накладывать вето на законопроекты, подаваемые ему парламентом. Французский агент в Лондоне сообщал в своих депешах, что Кромвель даже пытался тайно передать ему такое предложение через графа Денби, который поехал в Виндзор специально с этой целью.
Слухи и предположения окружали дискуссии Военного совета на предмет вывода короля на суд, но мало что можно с уверенностью сказать об их обсуждении судьбы короля. Против облака догадок, за которым скрыты действия и мотивы Кромвеля, у нас есть подлинное личное заявление, сделанное им в его письме к Хэммонду в ноябре. В нем он назвал короля «человеком, против которого свидетельствовал Господь». Поэтому маловероятно, чтобы месяцем позже он размышлял над перспективой вернуть его на трон на любых условиях. К этому времени он уже хорошо знал короля и не недооценивал ни его личное мужество, ни его коварное упорство. Предыдущий опыт ведения с ним переговоров убедил его раз и навсегда, что никакой мир, заключенный с Карлом, не будет ни постоянным, ни надежным.
Те, кто верил, что у него были планы возвратить короля на трон в качестве марионетки армии и его самого, ошибочно оценивали ситуацию. Поведение Кромвеля в эти последние дни декабря не наводит на мысль, что он хотел спасти Карла; он хотел вывести его на судебный процесс с правдоподобной видимостью законности и с согласия парламента. Таким образом, он напрягал свои силы, с одной стороны, чтобы собрать доказательства вины короля, а с другой – увеличить число депутатов, присутствовавших на заседаниях парламента.
В его план не входило преждевременно разрывать Ньюпортский договор. Причина ясна: в первой статье договора король признал свою вину за начало войны. Это признание стало бы жизненно важным на его суде. Но так как договор был разорван, то стало сомнительно, представится ли возможность каким-то образом использовать это признание. Кромвель надеялся на показания Гамильтона, но здесь, несмотря на много часов, потраченных на его допросы, помощи он тоже не получил: Гамильтон отказался признать соучастие короля во вторжении шотландцев. Так как эти два источника доказательств вины исчезли, Кромвель тщетно пытался отложить судебный процесс над королем до того времени, когда пройдут суды над предводителями роялистских мятежей, вспыхнувших предыдущим летом. Опять же, это был разумный план, если его главным намерением было добиться показаний против Карла. И хотя ни один роялист по доброй воле не возложил бы вину на короля, многое можно было бы вытянуть из них путем умелого допроса. Но и здесь Кромвель потерпел поражение.
Тем временем в равной степени неуспешной была его попытка исправить ситуацию в парламенте. Те, кто организовывал Прайдову чистку – а это была смешанная группа, состоявшая из парламентариев-республиканцев и армейских офицеров, – намеревались сохранить по крайней мере респектабельную видимость существующего парламента и действовали с молчаливого одобрения спикера Уильяма Лентхолла. Но здесь они пошли по неверному пути. Если бы изгнание парламентариев было инициировано изнутри (как, вероятно, планировал Кромвель), оно выглядело бы не настолько откровенно незаконным и не вызвало бы такого радикального сокращения членов парламента. Ведь нынешняя пустота зала заседаний в парламенте объяснялась не столько принудительным изгнанием тех его членов, которые активно выступали за Ньюпортский мирный договор, сколько добровольным неучастием в голосовании многих других депутатов, которые не были непримиримыми противниками интересов армии, а возмущались ее нападением на парламентскую свободу. Среди таких были все ведущие юристы парламента – чрезвычайно влиятельный Джон Селден и двое выдающихся адвокатов, которые в отсутствие лорда-канцлера были хранителями Большой печати, – Булстроуд Уайтлок и Томас Уиддрингтон. Важно, что даже сэр Генри Вейн не являлся в парламент со времени чистки, хотя до того момента был фактически лидером армейской партии в парламенте.
Как отражено в лаконичных мемуарах Уайтлока, Кромвель теперь с раздражающей краткостью обращался к нему и Уиддрингтону за помощью в ходе ряда встреч. Сначала, 18 декабря, Кромвель вместе со спикером Лентхоллом встретились, чтобы посоветоваться с двумя знаменитыми юристами. На следующий день те пришли к Кромвелю в Уайтхолл, где Уайтлок с неодобрением заметил, что тот «лежал на одной из роскошных кроватей короля». После этого Уайтлок оставляет записи о еще двух встречах, на второй из которых присутствовали несколько членов парламента. Он лишь намекает на их цель, которая, по его выражению, состояла в том, чтобы «как-то повлиять на восстановление в своих должностях изолированных членов» и умерить пыл армии. На второй и самой многолюдной встрече они обсуждали «вопрос об урегулировании ситуации в королевстве парламентом, чтобы не оставлять все на растерзание мечу». Они решали, следует ли им обойтись без короля вообще или посадить на трон младшего сына Карла – маленького герцога Глостера, которого они могли бы воспитывать и формировать по своей воле. Если таково было в общих чертах содержание их дебатов, то ясно, что Уайтлок и Уиддрингтон, равно как и Кромвель, в качестве отправной точки рассматривали устранение короля Карла путем либо свержения, либо смерти. Дразнящие записи Уайтлока содержат гораздо больше намеков, чем истинной информации. Все выглядит так, будто Кромвель, который начал эти обсуждения и привлек двух юристов, надеялся, что они придумают способ сделать суд над королем приемлемым, по крайней мере для некоторых отсутствующих членов парламента. Если парламент можно сначала укрепить, вернув в него добровольно отсутствующих членов, а затем уговорить санкционировать суд, то неприкрытое насилие, учиненное армией, будет благопристойно скрыто.
Этот план ни к чему не привел. Последняя и самая долгая встреча прервалась, и, когда 23 декабря истощенная палата общин назначила комитет для рассмотрения вопроса о том, как судить короля, Уайтлок и Уиддрингтон сели в карету и уехали за город, «специально чтобы избежать участия в этом деле». И не случайно Генри Элсиндж, компетентный и верный секретарь палаты общин, внезапно пожаловался на нездоровье и подал в отставку со своего поста. Настоящей причиной этого, о чем он свободно говорил в кругу своих друзей, было: «потому что не хотел принимать участия в деле против короля». Его на время заменил Джон Фелпс – человек, гораздо менее опытный в делах парламента, который был взят секретарем в комитет во время войны для оказания помощи ограбленным священникам.
С каждым прошедшим днем потенциальная поддержка или даже молчаливое согласие большинства опытных парламентариев и юристов с существующей палатой общин на планируемый суд над королем таяли. Фанатичные сторонники армии были безразличны ко всему, кроме велений собственной совести. Но Кромвель, который заседал в парламенте с 1628 г. и поднял меч на защиту того, что считал законами страны, все еще был озабочен, чтобы суд над королем и смерть Карла были выполнены максимально в рамках юридической и парламентской процедуры. В том, что суд политически необходим и морально справедлив, он не сомневался, но надежда на придание ему видимости справедливого любым другим способом быстро убывала. И свои политические сомнения, и свою моральную убежденность он выразил в дебатах в палате общин 26 декабря. Он доказывал, что если бы любой человек предложил устроить суд над королем исключительно из житейских расчетов, то «счел бы его величайшим предателем в мире, но так как провидение и необходимость поставили перед ними эту задачу, то следует молить Бога благословить их советы, хотя ему не было предоставлено возможности внезапно дать им совет».