Но было много людей – гражданских и военных – честных, дальновидных и смелых, которые взвесили то, что они считали преимуществами своего дела, знали опасности и действовали из высочайших религиозных побуждений и общественного долга. Таким был суровый и прямолинейный полковник Хатчинсон, который искренне молился о Божьем руководстве, прежде чем согласился стать одним из судей короля, и не получил никакого предостережения, лишь «только подтверждение своей совести, что его долг – действовать так, как он поступил». Таким человеком был и убежденный республиканец Эдмунд Ладлоу, который хотел видеть народ Англии «сохранившим свои справедливые права против угнетения жестокими людьми», имея в виду роялистов, и который был убежден, что компромисс с королем и политически небезопасен, и противоречит воле Божьей, потому что в Книге Чисел написано, что «земля может быть очищена от крови, пролитой на ней, лишь кровью того, кто проливал ее». Полковник Харрисон, уверявший короля, что ничего дурного прямо или за его спиной ему не сделают, «голосовал» из глубокой и священной убежденности за тот акт, который должен был быть совершен; никогда до страшного момента своей смерти он не будет сожалеть или стыдиться своей роли в нем. Эти все люди были военными, но некоторые члены парламента, не солдаты, испытывали такие же сильные чувства, как, например, Генри Мартен, этот жизнерадостный, остроумный, сумасбродный enfant terrible[5], член парламента, чье миролюбие не раз спасало от смерти жертв-роялистов. Под внешней оболочкой безответственности и достойной сожаления привычки таскаться по бабам, возмущавшей коллег-пуритан, Мартен был глубоко чувствующим человеком с непоколебимой верой в республиканские принципы; он долгое время считал короля ответственным за войны и полагал, что его должно принести в жертву во благо народа. И Джон Карью, девонширский землевладелец, этот набожный провидец, который трудился на благо Пятой монархии Книги пророка Даниила и правления святых на земле; и член городского управления Томас Скот, который благодарил Бога – даже одиннадцать лет спустя, – когда палач подготавливал для него петлю и нож для потрошения, за то, что снизошел призвать его на такое хорошее дело.
В то время как пресвитерианские священники Лондона осуждали действия армии и парламента как противные Богу и закону, некоторые священники-индепенденты защищали их с менее эксцентричным красноречием и более убедительными аргументами, чем были у Хью Питера. Джон Гудвин, популярный священник из церкви Святого Стефана на Коулман-стрит, страстно проповедовал в поддержку армии и опубликовал тщательно продуманный памфлет в защиту поведения военных. Взяв за основу заглавие гневного пресвитерианского манифеста «Сила побеждает право», он назвал свой памфлет «Встреча права и силы».
В нем он доказывал необходимость смерти короля в интересах народа, который тот обманул и предал и который под предлогом договора, несомненно, снова предаст. Проведя чистку парламента и отдав управление страной в руки тех, кто настаивал на доверии королю и ведении с ним переговоров, армия подчинилась более обязательному и священному закону, чем чему-то написанному в своде законов. Она подчинилась непреложному закону природы, созданной Богом, чтобы предотвратить уничтожение народа.
Этот аргумент естественного закона самообороны был эхом изречения, которое Джон Кальвин взял у святого Павла и которое голландцы использовали для оправдания своего восстания против Испании в предыдущем веке. Идея естественного закона, вселенного Богом в сердца всех людей, таким образом, была не смелой инновацией индепендентов, а здравой кальвинистской доктриной, освященной использованием в самых известных и успешных восстаниях протестантов. Гудвин фактически цитировал один из их принципов для оправдания поведения армии в глазах ее критиков-пресвитерианцев.
Среди мирян полемика на бумаге бушевала не менее яростно, чем среди духовенства. Уильям Принн возвестил приход Нового года своим памфлетом «Краткое напоминание нынешней непарламентской хунте», в котором в привычных для себя длинных выражениях осудил поведение армии как противоречащее закону, прецеденту и протестантской традиции. На сторону армии встал другой памфлет – под умеренным заголовком «Регулирующие принципы», подписанный инициалами С. X. Вероятно, он вышел из-под пера друга Мильтона, беженца из Прибалтики Сэмюэля Хартлиба. Будучи наполовину пропагандой, которая резюмировала и осуждала политику короля – его налогообложение, монополии, союз с папской Испанией, памфлет также излагал политическую теорию, чтобы оправдать суд над ним. «Государство в общем смысле – это король, – писал автор, – а так называемый король – это всего лишь управляющий Всевышнего».
Какая-то теория такого рода была необходима, чтобы разорвать узы верности между королем и его подданными. 4 января палата общин провозгласила собственную теорию по этому вопросу. Было заявлено, что народ Божий – это источник любой справедливой власти, а парламент представляет народ. Первая, теоретическая, часть этой декларации производила впечатление; вторая, практическая, – была открыта не только для противоречий, но и насмешек, так как все знали, что палата общин, далекая от того, чтобы быть собранием свободно избранных представителей, была орудием в руках армии – «подмастерий Нолла[6] Кромвеля», как презрительно называла военных одна роялистская газета.
Но утверждение о представительстве народа не было полностью ложным, даже в чем-то менее явно ложным, чем утверждение о существовании какого-то нормально сформированного парламента в те времена. Армия, которая контролировала этот парламент, была срезом молодого поколения англичан, собранных со всех концов страны, – разнорабочих, ремесленников, торговцев и йоменов; она была гораздо более представительным органом английского народа, чем любой когда-либо созванный парламент или парламент, который будет созван в течение многих поколений. В той мере, в какой контролируемая и уменьшившаяся палата общин имела не собственную волю, а выражала волю армии, ее действия могли быть так же далеки от воли народа, как хотелось думать роялистам, пресвитерианцам и исключенным из нее членам.
Заявление палаты общин, что народ – это источник любой справедливой власти, было распечатано и широко распространено за несколько дней. Тем временем Военный совет продемонстрировал большую озабоченность тем, чтобы руководить ее действиями по воле Божьей. И снова они проконсультировались у прорицательницы из Абингтона о судьбе короля. «Вы можете связать ему руки и крепко держать его», – сказала она. По-видимому, Всемогущий не выдал мандат на его смерть. Один из офицеров, полковник Рич, задал ей вопрос, который волновал многих из них: что им делать, если король откажется признать право своих подданных судить его и тем самым не ответит на обвинение? Ее смутила юридическая терминология, и она дала неясный ответ. Разочарованные, они поблагодарили ее и отпустили.
В гущу этих беспрецедентных действий парламента, этих переворотов традиций, видений и споров внезапно вторглись двое нежданных персонажей – Эбенезер и Жоанна Картрайт, вдова и ее сын, которые много лет прожили в Амстердаме и «были знакомы с некоторыми представителями израильской расы, называемой евреями». Вежливые и полные надежды на широкие перемены, эта парочка обратилась к армии, этим приверженцам Пятой монархии, этим воинам – государственным деятелям, которые черпали свои аргументы из Книг пророков Исайи и Даниила и Книги Чисел, с просьбой о толерантности к иудаизму в Англии и возврате их народа, находящегося в ссылке со Средних веков.
Они адресовали свое прошение Ферфаксу. Но несчастный генерал был не в состоянии рассматривать какие-либо проблемы, кроме своих. Теперь он редко присутствовал на заседаниях Совета офицеров, хотя там политика армии и государства формировалась. Отсутствие Ферфакса указывало на степень его растерянности. До похода на Лондон он – по крайней мере, была такая видимость – руководил действиями армии. И хотя позже генерал скажет, что его имя ставилось под каждым документом независимо от того, одобрял он его или нет, это заявление было менее чем искренним. Ферфакс был согласен со своими главными офицерами в отношении похода на Лондон; он не только подписал Ремонстрацию, но и написал к ней выразительное сопроводительное письмо в палату общин. И лишь после принудительной чистки парламента, акции, организованной Айртоном, о которой ему доложили слишком поздно, чтобы ее можно было предотвратить, между ним и Советом офицеров возникло настоящее, но все еще не выраженное словами несогласие. Но он, вероятно, продолжал обманывать себя, что планируемый судебный процесс над королем был задуман только как угроза, чтобы заставить его заключить такой мир, какой хотела армия. Во всяком случае, он молча согласился на все приготовления и строгую охрану короля. Критика неосведомленных роялистов и пресвитерианцев в его адрес была оскорбительной. Его имя соединяли с именем Кромвеля как архиврага монархии и установленного порядка. «Черный Том» и «король Нолл» разделяли почести как наследники Иоанна Лейденского, необузданного лидера мюнстерских анабаптистов, который ввел общность женщин и собственности и чье имя за последний век было синонимом необузданной свободы действий и общественной анархии. Такое злословие было крайне нежелательно для сторонника традиций и консерватора Ферфакса, который в своих действиях уж если чем-то руководствовался, то желанием сохранять контроль над своей армией и не допускать, чтобы более буйные ее элементы нарушали все границы. Но оскорбления от людей несведущих мучили его меньше, чем знание того, что многие из лучше информированных людей ждали от него какого-то решительного заявления или действия, веря в то, что он может и должен остановить ход событий. Из Парижа несчастная королева прислала достойное сострадания прошение ему лично, но ее мольбы едва ли могли взволновать его так же сильно, как письма протеста, которые он получал от людей доброй воли из Лондона.