Она была паписткой и врагом, отчасти виновной в падении своего мужа; они были благочестивыми людьми, чьи взгляды он уважал. Мистик и фанатик Уильям Седжвик в открытом письме горячо умолял его положить конец тщеславной греховности армии, руководствующейся теперь ничем иным, кроме амбиций и чувственного аппетита. Эдвард Стивенс, изолированный член парламента, горячо умолял его спасти нацию от неискупимой вины за убийство своего суверена. В печатном воззвании он заявлял, что один лишь Ферфакс может предотвратить катастрофу: «Власть сейчас у вас… пробудитесь, милорд, и положите конец этим богохульствам».
Он не пробудился. Он оставался пассивным и явно уступчивым, в то время как армия (главнокомандующим которой он был) и палата общин (в которой он заседал) беспрепятственно шли к судебному процессу над королем.
Как сообщали, король по-прежнему был уверен в своем спасении, говорил о вооруженной интервенции из Ирландии и отдал приказ посадить дыни в своем королевском поместье в Уимблдоне. Но ничего, кроме блестящего и невероятного плана побега, поддержанного вооруженной интервенцией, спасти его теперь не могло.
Палата общин даже больше не рассматривала протесты в его защиту, каким бы ни был их источник. Французский резидент в Лондоне передал письмо от королевы, написанное в то же время, что и ее прошение, адресованное Ферфаксу. Она умоляла с неподдельной болью и в самых смиренных выражениях позволить ей приехать к своему мужу, находящемуся в таком тяжелом положении. Спикер принял письмо, но палата общин не позволила ему прочитать его.
Это было в некотором роде оскорбление французского резидента. Представитель короля Испании был более осмотрителен. И хотя роялисты и пресвитерианцы в равной степени торопили его вмешаться, он сказал им, что не имеет полномочий это делать без недвусмысленного приказа своего короля, и продолжал, как он это делал на протяжении всей войны, поддерживать осторожный нейтралитет, призванный умилостивить победившую сторону.
Шотландские представители в Лондоне, действуя согласно распоряжению, срочно присланному им из их парламента в Эдинбурге, подали решительный протест против суда над королем. Они утверждали, что два народа боролись со зловредной политикой короля как братья и союзники, но их декларированной целью было соблюдение законов, реформа религии и достижение «славы и счастья короля». Всегда было понятно, что «никакого вреда, ущемления прав или насилия не будет причинено лично его величеству, сама мысль о чем всегда была ненавистна королевству Шотландии».
6 января шотландцы стояли у дверей парламента со своим протестом, но им пришлось некоторое время ждать, чтобы подать его, так как до полудня не было кворума – затруднение, которое часто возникало после чистки парламента. Когда необходимые 40 членов парламента наконец собрались, шотландцы подали свой документ, однако «он был отложен в сторону и не был прочитан». У палаты общин были другие, более важные дела.
Это было сделано для того, чтобы формально избавиться от этой помехи их действиям – бессильной, уменьшившейся, но обструкционной палаты лордов. Было заявлено, что лишь палата общин составляет истинный парламент и может издавать законы для государства. В будущем они не будут издавать «постановления» – временное слово, которое использовали с начала войны. Они будут издавать парламентские акты, как это делал король, палата лордов и палата общин до начала смуты. Тем самым они приписали одним себе главное право – управлять. Это дало им возможность в тот же самый день, в субботу 6 января, обнародовать в качестве парламентского акта свой исправленный план формирования Высокого суда правосудия для процесса над королем.
Он должен был состоять и 135 комиссаров – уполномоченных судей, которым было предписано собраться в следующий понедельник в два часа пополудни в Расписной палате Вестминстерского дворца.
Чтобы уведомить короля, палата общин выбрала полковника Майлза Корбета, непривлекательного человека с дурной репутацией среди роялистов, «упрямого, косолапого Корбета с поросячьим лицом». Король принял весть со своим обычным спокойствием. В воскресенье он большую часть дня провел в молитвах, и, когда вышел на террасу, было видно, что взгляд его сосредоточен, печален и устремлен в направлении Лондона. Говорил он мало и по делу. Никто, сказал он, не властен судить его. Он не признает ничей суд, кроме Божьего и своей совести. Он не будет отвечать на обвинение, все выдержит и умрет как мученик.
Глава 5Высокий суд правосудия6-20 января 1649
Суд над королем Англии уже не был угрозой безумных фанатиков. Невероятная вещь выплыла из области темных слухов на свет Божий. Согласно акту палаты общин, опубликованному, чтобы все могли его прочитать, Высокий суд правосудия был созван на один месяц, чтобы судить короля.
Хью Питер был за более быстрое развертывание событий. В проповеди войскам в следующее воскресенье он пообещал, что действия будут предприняты в течение недели. «Честные однополчане, прежде чем я снова предстану перед вами на этом месте, вы увидите, что дело, ради которого вас сюда привели, будет сделано». Все предсказывали, что заседание суда состоится в Виндзоре во вторник; если король откажется отвечать на обвинение, то будет приговорен без промедления, и ему предоставят возможность в среду подготовиться к казни, которая состоится в четверг. Местом заседания суда будет Виндзор, потому что короля там охраняют так, и у него нет шансов на побег. Во многом точно так же судили и его бабку Марию Стюарт и казнили в безопасном и уединенном месте – замке Фозерингхей.
Эти предсказания были далеки от реальности. Суд над королем Карлом должен был стать совершенно другим, потому что те, кто его инициировал, верили, что являются орудиями Божьего промысла. Политическая необходимость давно уже явилась к ним в облике Божественной воли. Других королей свергали и по-тихому убивали по причинам больше благовидным, нежели справедливым (Эдуард II, Ричард II, Генрих VI); у их врагов не было Божественного мандата. Елизавета I принесла в жертву Марию Стюарт под сильным политическим давлением и категорически отрицала свою ответственность за это деяние.
Но те, кто вывел на суд короля Карла, прикрывали свои действия религиозными принципами и патриотизмом и гордились, что сделали. По этой причине они выбрали самое известное и публичное место во всем королевстве – Вестминстер-Холл – и построили для него эшафот на улице, которая огибала его дворец Уайтхолл.
Это решение соответствовало ужасной цели, которая вдохновляла грозную группу людей и которая теперь заправляла всеми делами. Это увеличивало не только славу содеянного ими, но и неизбежно опасность, потому что суд, проводимый открыто среди огромного скопления людей, давал возможность роялистам предпринять попытки спасти короля и совершить насилие над судьями. Эти риски умножались из-за необходимости перевозить короля из Виндзора в Вестминстер и неизбежной отсрочки суда на несколько дней, пока подготавливается зал. Но эти опасности имели меньшее значение, чем впечатление, которое произведет суд на людей и в Англии, и за границей, когда самому королю будет предъявлено обвинение в том месте, где обычно проходили суды над изменниками и где за последние девять лет были преданы суду двое его самых верных слуг – Страффорд и Лауд.
Действия Кромвеля и иже с ним не были согласованы друг с другом, крайне жесткие меры чередовались с неуклюжими и неуверенными промахами. Им не нужно было оправдывать эту беспрецедентную акцию для себя: они знали, что на то есть воля Божья. Но тем не менее желали избавить от сомнений более слабых людей и обесgечить политическую стабильность в государстве, максимально приводя в соответствие судебные процедуры с известным законом страны.
Перед ними было море проблем. Король уже заявил, что не признает суд и не будет отвечать на обвинение. Если он будет в этом упорствовать, то, собственно говоря, суда вообще не могло быть, так как ни в одном английском суде не было способов вести процессуальные действия, если подсудимый не отвечает на обвинения.
Подготовительные мероприятия тоже были неудачными. Принимать законы в палате общин без участия палаты лордов совершенно выходило за рамки установленного порядка, и после чистки парламента, устроенной прайдом, было сомнительно, что палата общин является свободным представительным органом или имеет какое-то право продолжать заседания. Попытка Кромвеля примирить лидеров юридического мнения с судом не имела успеха, и самые мудрые, опытные и влиятельные из них – Селден, Уайт-лок, Уиддрингтон – уехали из Лондона за город.
В первом варианте законопроекта по созданию Высокого суда имена двух главных судей – Генри Ролла и Оливера Сент-Джона, а также лорда Уайлда, главного барона суда, – казначейства стояли во главе списка. Но все они отказались участвовать, и в акте, который был в конце концов принят, имена были просто пропущены. Все трое были назначены незадолго парламентом; все они были ярыми противниками короля. Отступничество Ролла, возможно, не было таким уж неожиданным; он был осторожным человеком преклонных лет, имевшим за плечами богатый жизненный опыт работы в суде. Он испытывал мало сочувствия к королю, который, на его взгляд, неоднократно нарушал закон страны, но по этой причине не мог участвовать в незаконной процедуре привлечения его к судебной ответственности. В любом случае Джон Уайлд не был потерей – богатый, пробивной и амбициозный, он не обладал репутацией человека образованного, и мнение о нем как о судье было невысокое.
Дезертирство Оливера Сент-Джона было гораздо более серьезным. Будучи родственником и близким другом Кромвеля, он являлся безжалостным противником короля более десяти лет. Он заработал себе репутацию, будучи советником Джона Хэмпдена в деле о «корабельных деньгах»; он подтвердил ее в своих речах против Страффорда; во время гражданской войны он вместе с Кромвелем и Вейном стоял во главе индепендентов в палате общин. Но в этой кризисной ситуации его уважение к закону и конституции, как он их понимал, совершенно отделило его от действий армии. Подобно Вейну он не мог согласиться с принудительной чисткой парламента, не желал признавать акты сократившейся палаты общин и принимать акт о создании Высокого суда правосудия для процесса над королем. Самое большее, что можно было ожидать, – это что он и другие судьи будут хранить уклончивое молчание о юридических аспектах этого дела.