Таково накануне суда было последнее официальное заявление палаты общин.
Все это время король находился в Виндзоре, проводя свои дни в размышлениях и молитвах, разнообразя их лишь прогулкой на террасе и ведя сдержанные разговоры с комендантом – полковником Гербертом Уичкотом, который постоянно находился при исполнении служебных обязанностей. Однажды король занял этого надоевшего ему сторожевого пса на большую часть дня, направив его на поиски алмазной печати, которая снова упала с его часов. В другой раз он проспал, и король, который просил разбудить его рано, пообещал подарить ему золотой будильник, заказав его у часовщика на Флит-стрит через графа Пембрука.
Погода стояла промозглая, и Герберт, будучи чувствительным к холоду, слишком близко к открытому огню у очага положил свой соломенный тюфяк, который глубокой ночью начал тлеть. Внезапно проснувшись, он в тревоге побежал в комнату, прилегающую к спальне короля, и его крики: «Пожар!» – подняли на ноги солдат охраны, стоявших за дверями. Но король их не впустил, а пламя быстро погасили.
В воскресенье король посетил часовню Святого Георгия и послушал проповедь гарнизонного капеллана. Солдаты вели себя уважительно; комендант замка был холодно-вежлив. Но сама часовня, которая до войны была оборудована согласно представлениям короля о высоком положении, красоте и ритуале, была разграблена дочиста. В обшарпанном и ободранном интерьере под роскошным готическим потолком солдаты-пуритане молились стоя и размеренно пели псалмы, в то время как король невозмутимо сидел. Он лишь выразил одно сильно негативное желание: отказался слушать проповедь Хью Питера.
С того момента, как ему доставили официальное уведомление о суде, он больше не получал никаких вестей. Газеты и памфлеты ему не давали, письма не приносили. Приблизительно 19 января Уичкот проинформировал Карла, что его должны перевезти в Сент-Джеймсский дворец. «Его величество дал короткий ответ, который означал, что он не рад этому перемещению так, как был рад предыдущему», – пишет Герберт. Король спокойно смотрел в лицо быстро приближающейся судьбы и, «обернувшись, сказал: Бог везде одинаков в мудрости, силе и благости».
Он переехал в пятницу 19 января. Его карета, запряженная шестеркой лошадей, въехала прямо в замок как раз под цитаделью; вдоль всего пути до внешних ворот были расставлены мушкетеры с копейщиками, а когда карета выкатилась в город, ее немедленно окружил конный отряд. Под такой охраной король совершил свое последнее путешествие в столицу. Он ни с кем не разговаривал, когда закрытая карета ехала по скованным морозом, твердым, как железо, дорогам через Брентфорд, Хаммерсмит и Кенсингтон. Войсками командовал Харрисон. Хью Питер, все еще неофициально надеясь обратить короля на путь истинный, тоже был в этой кавалькаде. Но он ни слова не сказал Карлу и вынужден был довольствоваться тем, что ехал во главе процессии с выражением нескрываемого триумфа на своем грубом круглом лице.
Лишь несколько человек видели проезжавшую мимо карету с королем. Было слишком холодно, чтобы собирались толпы народа, да и его перемещения не были широко известны. Один роялист, который выехал поприветствовать короля, позднее утверждал, что тот, увидев, что он снял шляпу, благосклонно принял его приветствие, но окружавшие карету всадники столкнули этого человека и его коня в придорожную канаву. К ночи Карл был уже в Сент-Джеймсском дворце и пошел молиться. Кроме того факта, что завтра его будут судить, он знал очень мало. Он не видел Акта, по которому был сформирован суд; не знал имен и числа назначенных судей. Он все еще не был уверен в смысле этого святотатственного деяния. Карл не боялся смерти. За последние семь лет он свыкся с мыслью о насильственном конце либо в сражении, либо от рук наемного убийцы. И давно уже объявил о своей готовности скорее умереть мучеником, чем отказаться от прав короны. Тем не менее все еще считал, что его враги, возможно, готовят для него какой-то последний ужасный акт давления, чтобы сломить его сопротивление.
Что они сделают, что они могут сделать, если он по-прежнему откажется сдаться?
Глава 6Король на суде20-23 января 1649
Члены Высокого суда справедливости собрались в Расписной палате в 9 часов утра в субботу 20 января, чтобы завершить последние приготовления к суду, который должен был начаться днем. Они едва приступили к работе, когда срочное сообщение из палаты общин заставило всех членов незамедлительно собраться. Нужно было идти на компромисс, и – как обычно – не было кворума. Высокий суд в силу сложившихся обстоятельств был отложен до полудня.
По счастью, в то утро в палате общин не было много вопросов для рассмотрения. Король попросил, чтобы во время суда присутствовал доктор Джаксон, епископ Лондонский, и его просьба была удовлетворена. Со времени своего отъезда с острова Уайт с Карлом не было священника, которого выбрал бы он сам, но теперь, когда его конец был неизбежен, немногие в палате общин и в армии хотели продолжать тщетные попытки поколебать его религиозные убеждения. Джаксону было передано распоряжение находиться при короле, при этом из соображений безопасности он не мог своевольно приходить из собственного дома и уходить туда, а на время стал добровольным пленником, разделявшим с королем его заточение.
Вопросом, имевшим более общее значение, было перенесение периода судебной сессии на две недели по очевидной причине: пока не закончится суд над королем, никакой другой суд не сможет заседать в Вестминстер-Холле. Когда этот вопрос был решен, палата общин получила со всеми изъявлениями интереса и благодарности исправленное «Народное соглашение» – безопасный план создания нового парламента и реформы управления, которая была придумана грандами и левеллерами за восемь недель дебатов в Уайтхолле. Чтобы обозначить свое принципиальное одобрение, палата общин распорядилась отпечатать этот документ и пообещала рассмотреть воплощение в жизнь этого плана, как только «позволит настоятельная потребность дел». Последним поспешным делом было распоряжение обеспечить 2000 дополнительных шинелей для солдат, крайне необходимых в эту исключительно холодную зиму.
Время близилось к полудню, и уполномоченные судьи испытывали беспокойство. Все члены палаты поднялись. Что касается «Народного соглашения», то «настоятельная потребность дел», безусловно, не позволяла рассмотреть его раньше, чем король будет приведен в суд, осужден и умерщвлен. А к тому времени перед палатой встанут другие, более срочные вопросы. В «первый год свободы, возвращенной благодаря Божьей милости», ни парламент, ни правительство не имело времени предпринять какие-то действия в отношении «Народного соглашения». Убийственный момент его презентации в палате общин мог бы стать случайностью; он также мог стать и проявлением холодной изобретательности Айртона.
Пока уполномоченные судьи вновь собирались в Расписной палате, чтобы сделать последние поправки к обвинению, король уже выехал из Сент-Джеймсского дворца. Полковник Томлинсон, отвечавший за его безопасность, не стал рисковать: Карл был доставлен в закрытом портшезе, одолженном для такого случая у графа Пембрука. Со всех сторон он был окружен пешими солдатами, маршировавшими в сомкнутых рядах. Короля нельзя было ни увидеть, ни приблизиться к нему. Томлинсон избегал, насколько возможно, узких или застроенных мест, где преграда или засада могли способствовать его спасению. Карла пронесли через парк у Сент-Джеймсского дворца, хаотично застроенную территорию дворца Уайтхолл прямо к реке, где возле лестницы, спускавшейся из сада, его ожидала баржа. Старый дворцовый слуга Джон Генри из Уэльса жил в доме, примыкавшем к лестнице, и содержал ее в порядке. Он стоял у дверей своего дома вместе со своим 17-летним сыном, чтобы посмотреть, как мимо пройдет король, и когда Карл сошел с портшеза и направился к барже, то узнал слугу: «Ты еще жив?» Это был единственный светлый момент его путешествия от закрытого со всех сторон портшеза до баржи с занавешенными окнами, стоявшей на реке.
Вверх по Темзе его провезли полмили, минуя Вестминстерскую лестницу и обычное место высадки в Вестминстер-Холл, до частной пристани у дома сэра Роберта Коттона. На протяжении всего пути вдоль берегов из лодок наблюдали любопытные зрители за проплывающей мимо крытой баржей, впереди и позади которой шли открытые лодки, битком набитые солдатами. Сойдя на берег, Карл прошел между рядами солдат через скованный морозом сад к хорошо охраняемому и благоустроенному дому, который должен был стать его тюрьмой на время суда. Власть полковника Томлинсона распространялась и на дом Коттона. Ответственность за королевскую особу во время суда переходила на полковника Фрэнсиса Хакера и полковника Ханкса со странным именем Геркулес. Короля по-прежнему сопровождали его слуги: Томас Герберт, джентльмен-помощник, и трое или четверо слуг более низкого ранга, включая Джона Джойнера, главного повара, который находился у него на службе до войны, но с ее началом сражался в парламентских войсках и поднялся в звании до капитана.
В доме лорда Коттона поспешно готовили большие комнаты, которые должны были стать королевскими спальней и столовой. И опять, как и в других случаях, сохранившиеся члены королевского двора мирного времени были готовы исполнять любые усеченные ритуалы, которые распорядился бы соблюдать парламент. Йомен Клемент Киннерсли, хранитель гардероба, который не следовал за королем на войнах, подготавливал и Холмби, и Хэмптон-Корт для приема короля и теперь отвечал за приготовления в доме Коттона. Здесь Карла охраняли с большим рвением, чем в Сент-Джеймсском или Виндзорском дворцах. Ни Ханкс, ни Хакер не обладали ни воспитанием, ни хорошими манерами, которые отличали Томлинсона; они позволяли солдатам, находившимся под их командованием, вести себя шумно, не обращая внимания на окружающих; несколько солдат всегда находились за дверями комнаты короля и имели разрешение открывать дверь и следить за ним в любое время. Они курили и разговаривали без умолку, находясь на службе, и не получили приказа снимать головной убор в присутствии короля или демонстрировать какие-то знаки уважения.