Там, в Вестминстере, в палате общин в спешном порядке принимали важный законодательный акт. Очевидно, никто не вспомнил до этого утра, что после смерти короля его сын мог – и, без сомнения, так и произошло бы – быть провозглашен его преемником роялистами или даже пресвитерианцами. Так как лорд-мэр Рейнардсон был, как известно, на стороне короля, вполне реальной была опасность, что нечто в этом роде могло мгновенно произойти даже в Лондоне, даже с каким-то подобием власти. Такое провозглашение могло быть неудобным для армии и палаты общин, которые судили и приговорили короля, но не низложили его, не провозгласили республику и до сих пор не сделали никакого официального заявления о судьбе монархии.
В напряженной тревоге последних дней ни у кого не нашлось времени разработать какой-нибудь план на будущее, и, безусловно, не было времени утром 30 января составлять, представлять и проводить акт, превращающий Англию в республику. Тем не менее какие-то действия должны были быть предприняты, прежде чем голова короля слетит с плеч. Палата общин сделала единственно необходимую вещь: объявила незаконным провозглашение кем-либо нового короля. А чтобы убедиться, что народ, особенно в Лондоне, полностью понял власть нынешнего парламента, члены палаты распорядились немедленно распечатать резолюции, по которым они ранее провозгласили себя истинными представителями народа и, следовательно, источником максимально справедливой власти.
Таким образом, они на самом деле не могли помешать провозглашению короля Карла II, но могли помешать сделать это любым официальным способом, мгновенно арестовать и предъявить иск любому, кто отважился бы на это.
Короткий экстренный законопроект прошел два чтения утром, был поспешно облечен в юридическую форму, когда палата разошлась в полдень, прошел третье чтение и сразу был принят, когда все вернулись на свои места. К тому моменту было уже почти два часа, а король все еще ждал в Уайтхолле.
С целью помочь ему до сих пор предпринимались плохо продуманные усилия. Двое голландских посланников, проведя утро на совещании с шотландскими уполномоченными, решили обратиться к Ферфаксу еще раз. Они застали его в собственном доме на Кинг-стрит, стоявшем в сотне ярдов от эшафота, на котором должен быть казнен король. На этот раз Кромвеля с ним не было. Ферфакс выглядел встревоженным, как обычно, и явно невыспавшимся. Позднее он будет утверждать, что провел большую часть той ночи, совещаясь с теми, кто хотел спасти короля. Они побуждали его выступить за короля и предотвратить его казнь. После долгой борьбы он отверг это предложение, потому что мог только ускорить немедленное кровопролитие; он утверждал, что был готов рискнуть своей жизнью, но не жизнью других людей.
Что-то вроде этого действительно могло происходить той ночью, и Ферфакс, вероятно, проявил мудрость, что не пытался спасти короля таким образом. Мог ли он рассчитывать на своих приверженцев в армии или не мог в случае, если бы он повернул против Кромвеля, но ему, скорее всего, было ясно, что король как пленник находился во власти своих непосредственных тюремщиков. В случае раскола армии Карл был бы умерщвлен прежде, чем его друзья смогли бы добраться до него.
Теперь Ферфакс благожелательно выслушал голландцев и шотландцев и согласился пойти с несколькими своими главными офицерами в палату общин и попросить отложить казнь. После такого обещания визитеры удалились, но когда покинули дом, то пришли в смятение, увидев у выхода не менее 200 кавалеристов охраны. Пока они беседовали с лордом-главнокомандующим, все прилегающие улицы были оцеплены солдатами, стоявшими так плотно, что послам удалось с огромным трудом доехать назад до своего жилья. Устроив печальное совещание, голландцы и шотландцы сошлись во мнении, что никакая земная власть теперь не может спасти короля, бесполезно пытаться сделать что-то еще.
Ферфакс все еще обманывал себя или пытался делать это. Какова бы ни была цель охраны, поставленной у дверей его дома, она не смогла помешать ему покинуть дом, так как он, по-видимому, около полудня или чуть позже находился где-то в окрестностях Банкетинг-Хауса, где встретился с Кромвелем, Харрисоном и другими. Он знал, что король пребывает в ожидании казни во дворце и что для нее был назначен точный час. (Ко времени его прибытия законопроект против провозглашения нового короля еще не прошел парламентскую процедуру.) Введенный в заблуждение относительно времени, имеющегося для обсуждения, он заперся с кем-то (может, с Харрисоном? с Кромвелем?) на следующие два часа. Они разговаривали? Молились? Позже начнут рассказывать разные истории, как его запутали и обманули. Но он, похоже, обманывался добровольно. Ферфакс не хотел, чтобы его считали лично ответственным за смерть короля; остальное его больше не волновало.
Было почти 2 часа дня, когда Хакер постучался в последний раз к королю. Карл ждал спокойно, иногда молчал, иногда разговаривал с епископом Джаксоном. Он ничего не ел с предыдущего вечера, приняв решение, что никакая пища не коснется его губ в последний день его жизни. Славный, благоразумный епископ отговорил его от этого, и Герберт принес небольшую булку и стакан кларета. Король выпил вино и съел кусочек хлеба.
Когда прозвучал вызов, он спокойно встал, а Джаксон и Герберт тут же упали на колени, со слезами целуя его руки. Карл помог Джаксону подняться на ноги и попросил Герберта открыть дверь и сказать Хакеру, чтобы тот шел впереди. Король шел по коридорам своего дворца, через Банкетинг-Холл всю дорогу между двумя шеренгами солдат, стоявших плечом к плечу. За последние часы люди заполнили дворец, и за спинами солдат шла давка и борьба за то, чтобы мельком увидеть короля; некоторые из них громко читали молитвы и выкрикивали благословения, когда он проходил мимо. Их никто не останавливал. Сами солдаты подавленно молчали.
Прошло семь лет с тех пор, как Карл бежал из Уайтхолла от волнений лондонских подмастерьев; в течение этого времени его когда-то прекрасный дворец стоял наполовину пустой и использовался парламентом для своих целей, а позднее был оккупирован армией. Из соображений обороны семь окон Банкетного зала были частично заколочены досками или заложены кирпичами. Светлый великолепный зал, который король помнил, теперь стоял темным и пустым. Высоко над головой был едва виден в сером свете огромный потолок, расписанный Рубенсом, изобразившим триумф мудрости и справедливости над мятежом и ложью.
Король миновал зал и вышел к эшафоту, который был построен у дворцовой стены, через одно из окон, расширенное для этой цели. Эшафот был покрыт черной тканью, а рядом с плахой в дерево были вбиты три или четыре скобы, чтобы короля можно было привязать, если он откажется подчиниться. На небольшом помосте уже толпились люди: палач и его помощник, которые были не только в масках, как обычно, но и переодетые до неузнаваемости в толстые, плотно прилегающие шерстяные куртки, волосы и бороды явно были не их собственными; там были полковник Томлинсон и полковник Хакер, несколько солдат охраны (среди них Джон Харрис, журналист-левеллер) и двое или трое стенографистов с блокнотами и чернильницами из рога. Герберт остался во дворце, а Джаксон вышел вместе с королем.
Карл посмотрел в сторону, где находились плаха и топор, и спросил Хакера, нет ли плахи повыше. Выстроенная оказалась очень низкая, не выше 10 дюймов от земли. Подойдя ближе к эшафоту, король заметил конные войска, размещенные между ним и толпой, заполнившей улицу. Вероятно, он ожидал этого, но с одного взгляда понял, что попытка сказать что-то народу будет невозможной и недостойной. Он вынул из кармана и развернул листок бумаги около четырех квадратных дюймов, на котором сделал несколько записей, а затем обратился к группе людей, собравшихся вокруг него на эшафоте, и особенно к полковнику Томлинсону:
«Меня отсюда мало кто услышит, поэтому я скажу кое-что вам здесь. Я очень хорошо умел хранить молчание, но думаю, что мой долг как честного человека, хорошего короля и доброго христианина очистить себя, во-первых, перед Богом и моей страной. – Он начал с того, что коротко подтвердил свою невиновность: – Полагаю, мне нет нужды долго разглагольствовать об этом, так как весь мир знает, что я никогда не начинал войну первым с двумя палатами парламента. – И кратко – и убедительно – изложил, как начались проблемы с парламентом, который назвал агрессором, но добавил: – Господь запрещает мне взваливать это на две палаты парламента… Я полагаю, главной причиной кровопролития стали дурные правовые акты между ними и мной».
И все же, если как король он отрицал справедливость приговора, вынесенного ему, то как христианин видел свою судьбу как Божий суд: «За несправедливый приговор, которому я позволил вступить в силу, я теперь сам наказан несправедливым приговором».
Он не произнес имя Страффорда, но для большинства тех, кто слышал или впоследствии читал его слова, и не было нужды его указывать.
Перейдя теперь к своему долгу христианина, он заявил, что простил весь мир «и даже тех, кто стал главными виновниками моей смерти; кто они – Бог знает, я не желаю знать. Я молюсь, чтобы Он простил их».
Это было странное заявление, но так оно и было. За эти последние недели король ни разу не видел и не говорил ни с кем из командования армией. Ферфакс, Кромвель и Айртон – эти трое, с которыми он познакомился полтора года назад, когда вел с ними переговоры в Хэмптон-Корте, – не встречались с ним с тех пор, как он стал их пленником. Он был узником, оторванным от мира, общавшимся лишь с менее значительными людьми и мелкими сошками – Юэром и Рольфом, Харрисоном и Уич-котом, Томлинсоном и Хакером. На судебном процессе его судили и привлекли к уголовной ответственности Брэдшоу и Кук – двое малоизвестных юристов, о которых он раньше никогда не слышал. «Главные виновники моей смерти: кто они – Бог знает…»
Карл вполне мог догадаться, кто они, но правдой было то, что он совершенно их не знал. Все эти люди, стоявшие теперь вокруг него, которые через несколько минут хладнокровно убьют его, были просто инструментами. А скрытые враги, в конечном счете уничтожившие его, – кто и где они? Ферфакс? Кромвель? Айртон?