точно разумным, чтобы удержаться от никому не нужной провокации вооруженных сил, противостоять которым у них не было возможности.
Начался поход на Лондон. По мере продвижения армии парламент в последний момент попытался остановить ее, предложив 40 000 фунтов стерлингов. Но это было той суммой, которую военные имели намерение изъять в Сити и знали, что они ее получат. Теперь их не остановила бы и сумма вдвое большая. Голова колонны была уже в Кенсингтоне, в трех милях от здания парламента. 2 декабря войска заняли Вестминстер.
Следующий день было воскресенье, и больше ничего не случилось, хотя консервативные пасторы в Сити со своих кафедр осуждали армию, а ее собственные проповедники восхваляли ее праведность. В понедельник парламент собрался без задержек, и на протяжении следующих 48 часов палата общин продолжала функционировать в большой тревоге, но без помех.
Только теперь они получили вести с острова Уайт, что короля перевезли в замок Херст «без их ведома и согласия», как они уверяли. Они обсуждали перемещение короля военными далеко за полночь и с большим жаром, но все, что стало итогом их обсуждения, – это мягкое послание с выражением протеста Ферфаксу. На следующий день, 5 декабря, они приняли уполномоченных вести переговоры с королем, которые почти неделю добирались из Ньюпорта в Лондон. Такая задержка отчасти была вызвана их страхом быть перехваченными военными патрулями, которые, как им было известно, были начеку и поджидали их; чтобы избежать встреч с патрулями, они ехали маленькими группами окольными путями, что очень удлинило поездку.
Король больше не был в их власти, армия стояла на пороге, а они продолжали обсуждать вопрос о договоре. В этом пустом споре один уполномоченный, республиканец сэр Генри Вейн, заявил, что вообще не видит никакой надежды на то, что с королем можно договориться на приемлемых условиях. Ему возражали его коллеги-уполномоченные, но его весьма поддержали двое красноречивых и чрезвычайно умных члена парламента, оба армейские полковники – Джон Хатчинсон и Эдмунд Ладлоу. Но самую длинную речь произнес Уильям Прин, который полностью осудил действия и точку зрения армии и чрезмерно долго объяснял необходимость продолжать переговоры с целью заключения договора. Не будучи скромным человеком, он был убежден, что его аргументы поколебали палату общин, и большинство, что бы они ни думали по поводу его бесконечной речи, были за то, чтобы добиваться договора, несмотря на армию. После голосования за это они, по-видимому, с запозданием заметили угрожающее присутствие солдат, рыскающих вокруг: они назначили делегатов к Ферфаксу с целью сохранить «хорошую переписку» между парламентом и армией.
Главнокомандующий принял их после необычно долгой задержки и коротко предложил, что если они хотят дружить с армией, то должны уделить внимание Ремонстрации, которой никто до сих пор не занимался. Пока официальные представители палаты общин беседовали с Ферфаксом, Айртон и Харрисон обсуждали со спикером Уильямом Лентхоллом, Эдмундом Ладлоу и другими членами парламента, что делать дальше. В манифесте, отправленном в Лондон всего 48 часов назад, Айртон заявил о намерении распустить парламент и провести новые выборы. Но теперь он обнаружил, что самые верные сторонники армии в палате общин советовали – фактически, настаивали, – чтобы не было принудительного роспуска. Причиной этого было желание сохранить видимость уважения к парламенту и уменьшить шансы скатывания в анархию, которое могло произойти, если новые выборы состоялись бы.
Люди, которые все вместе разработали следующий шаг не без горячей дискуссии, в глубине души имели почти одни и те же интересы. Ладлоу и спикер Лентхолл, как и Айртон, были людьми состоятельными и хотели сохранить экономическую стабильность и общественный порядок. По крайней мере, если бы у них спросили их мнение по этим вопросам, они так и ответили бы. Но на самом деле они не очень-то раздумывали над этим, они считали это в порядке вещей. В глубине души у них вызывали сильную тревогу двуличие короля, его посягательство на права своих подданных, как они их себе представляли, и больше всего на волю Божью. Все, что они делали в течение следующих недель, вело к сохранению собственности и общественного порядка за счет жизни короля. Но не это было причиной их действий. Они толковали с глубокой, прочувствованной искренностью на религиозные, нравственные и конституционные темы и своим искренним убеждением увлекли всех чисто религиозных экстремистов, людей вроде полковников Харрисона и Прайда; осталась только относительно небольшая группа людей, которые хотели не только смерти короля, но и гораздо более далеко идущих изменений.
Поэтому теперь в этот декабрьский вечер их умы тревожил вопрос: как с наименьшими признаками незаконности они смогут взять в свои руки центральную власть. План принудительного роспуска парламента, предложенный Айртоном, казался Ладлоу и другим излишним нарушением закона. Нынешний парламент был законно созван по королевскому приказу в 1640 г. До начала войны, когда конституционная власть короля, палаты лордов и палаты общин еще функционировала без открытых нарушений, королю на рассмотрение был представлен законопроект, продлевающий деятельность этого парламента до того времени, когда он добровольно распустится сам. Король дал на него свое согласие. Поэтому, с точки зрения закона, этот парламент не могла распустить никакая внешняя сила.
Парламентарии, поддерживавшие армию, объединились с теми, которые были уступчивыми или нейтральными, сформировали достаточное меньшинство и включили в него некоторых самых влиятельных людей в палате. Спикер Уильям Лентхолл в целом был на их стороне. Была возможность – как утверждали Ладлоу и его товарищи – исключить из парламента непримиримых пресвитерианцев и при этом сохранить палату общин в достаточных размерах, чтобы она выполняла свои обычные функции. Исключение из рядов неугодных членов было к тому же знакомой процедурой: члены парламента – роялисты – и раньше изгонялись из парламента сначала по одному или по два-три человека, а позднее десятками. За последние восемь лет тем или иным способом почти 200 парламентариев были выставлены. Разумеется, они были изгнаны «изнутри», посредством голосования своих коллег. То, что предлагалось теперь, было исключением – чисткой, навязанной извне армией, и мерой более радикальной, чем доселе применяемые, но гораздо менее радикальной и гораздо более оправданной, чем роспуск.
Решение было принято, и они провели ночь 5 декабря за составлением списков тех, кого следовало исключить. Тем временем по приказу Айртона армия взяла под свой контроль улицы Вестминстера. Обученные лондонские отряды – горожане-добровольцы, которые не входили в состав армии, уже давно были обязаны патрулировать подступы к парламенту. Когда группа таких добровольцев вышла на дежурство, как обычно, в сумерки 5 декабря, то обнаружила, что их места заняты солдатами из расквартированных поблизости полков. Начались шутки, смех и обмен добродушными приветствиями, и вновь прибывшие велели лондонцам отправляться по домам, в свои лавки и к своим женам: и на будущее – они могут спокойно передать свои военные обязанности армии. Если у них даже и возникли какие-то сомнения относительно отказа от возложенной на них обязанности, то они были развеяны их командиром Филипом Скиппоном, который раньше был армейским генералом инфантерии и в течение следующих переломных дней все свое влияние употребил на пользу армии.
Еще до зари следующим утром Айртон усилил караулы вокруг здания парламента и поставил людей наблюдать за каждым входом в него. После этого он явился к Ферфаксу. Если главнокомандующий и сделал какие-то замечания к распоряжениям своего подчиненного, то это нигде не записано. Вероятно, он по привычке промолчал.
Таким образом, случилось так, что члены парламента, пришедшие занять свои места в палате общин 6 декабря, обнаружили подходы к зданию под охраной не дружески настроенных к ним добровольцев-горожан, а двух полков внушавшей страх армии.
Наверху лестницы, ведущей в здание парламента, стоял полковник Прайд. Ходили слухи, что он начал свою жизнь найденышем, оставленным в церковном приходе Сент-Брайд (отсюда и его фамилия), и в юности работал ломовым извозчиком у пивовара. О его происхождении точно ничего не известно, но к 1648 г. он стал офицером и человеком благородного происхождения с приличной внешностью и культурными манерами. Стоя у входа в парламент со шляпой в руке, он вежливо осведомлялся об имени каждого его члена по мере их прибытия. То, что происходило дальше, не всегда было в вежливой форме. Имя сверялось со списком, и если человек был одним из тех, кто был отмечен в нем как противник армии, то его не пускали. Во избежание ошибок рядом с полковником Прайдом стоял лорд Грей Гроуби, «ухмыляющийся карлик», как его недобро называли, для опознания членов парламента. Он сам был членом палаты общин с момента ее первого созыва в 1640 г. и последовательным сторонником армии.
Некоторых исключенных членов парламента отправили домой, но 41 человек, включая словоохотливого Уильяма Принна, был задержан; эти люди весь день и всю последующую ночь провели в большом подвальном помещении, известном как «ад». Но оказалось, в этом месте, где царит не адский жар, а ледяная стужа. На улице был пронизывающий холод, шел дождь со снегом, и пленники, вынужденные сидеть на корточках или спать на голых лавках или продуваемом сквозняком полу, горько сетовали на такое с ними обращение. На следующий день их разместили в более подходящих условиях – двух вестминстерских тавернах, откуда мало-помалу за последующие недели большинство из них были освобождены.
Некоторые члены парламента, предупрежденные о происходящем, не пришли в палату. Двое – Джон Бирч и Эдвард Стивенс – благодаря организационной ошибке сумели занять свои места. Но когда они неосторожно выглянули из дверей, чтобы посмотреть, что происходит, люди Прайда перетащили их через порог, оглохнув от их пронзительных криков: «Особое право! Особое право!» Оставшиеся в палате общин послали протест Ферфаксу с требованием освободить их коллег, но это был формальный шаг, так как палата теперь состояла только из сторонников армии. Один роялист с издевкой назвал их «маленьким легким ящичком с гибкими инструментами» для исполнения планов армии. Официальное заявление армии было по тону другим. Ферфакс и его Совет офицеров издали декларацию, что они освободили преданных и достойных доверия членов парламента от угнетающей их фракции и дали им возможность выполнять свои обязанности перед народом без «промедлений, отклонений и искажений», характерных для их своекорыстных и развращенных коллег.