Проделанная за день работа — беготня по городу, опросы, анализ собранных сведений — к полуночи подтвердила только одно: тот вечер был совершенно обычным. Никаких странных личностей вблизи Этериджа замечено не было, ничто не нарушало его душевного равновесия и не побуждало его действовать иначе, чем в другие вечера, когда палата заседала допоздна. Не было никаких ссор, никаких неожиданных сообщений, никакой спешки или неприятностей, он не общался ни с кем, кроме других депутатов, ни с друзьями, ни со знакомыми.
Гарри Роулинс обнаружил мертвого Этериджа через десять минут после того, как несчастный распрощался со своими коллегами у выхода из палаты общин.
Питт сосредоточил свое внимание на личной жизни Этериджа и начал с его финансовых дел. Ему понадобилось всего два часа, чтобы подтвердить свое предположение о том, что тот был чрезвычайно состоятельным человеком и никаких наследников, кроме единственного ребенка, Хелен Карфакс, не имел. Недвижимость ни при каких условиях не могла быть отчуждена у наследницы, обладавшей безусловным правом собственности на дом на Пэрис-роуд и внушительные, не обремененные закладными земельные участки в Линкольншире и Вест-Райдинге.
Питт пребывал в расстроенных чувствах, когда покидал контору поверенных. Даже весеннее солнышко не могло прогнать его плохого настроения. Законовед, маленький педантичный дядечка в очках, крепко сидевших на узкой переносице, ничего не рассказал о Джеймсе Карфаксе, однако его молчание оказалось красноречивее любых слов. Он поджал губы, устремил на Питта грустный взгляд бледно-голубых глаз, а потом поведал только то, что и так станет известно, когда завещание будет утверждено, хотя инспектор ожидал услышать гораздо больше. Правда, он не осуждал его за осторожность: семьи уровня Этериджа нанимают в поверенные только тех, кто обладает безупречной репутацией и ни разу не обманул доверие клиента.
Питт быстро пообедал в «Козле и компасах» хлебом с холодной бараниной и стаканом сидра и, взяв кэб до Пэрис-роуд, проехал через Вестминстер и пересек реку по мосту. Время для визитов было вполне приемлемое, и инспектор не опасался, что зря потратит время, если окажется, что Хелен Карфакс неважно себя чувствует и не может его принять. Главная цель состояла в том, чтобы порыться в бумагах Этериджа и попробовать отыскать то письмо, о котором она говорила, или какую-нибудь другую корреспонденцию, указывающую либо на врага, либо на женщину, считающую себя обойденной, либо на делового или профессионального конкурента — в общем, на кого-нибудь.
Питт вылез из кэба и увидел то, что ожидал: зашторенные окна и темный венок на двери. Горничная, встретившая его, была в чепце из черного, а не, как всегда, белого крепа и без белого передника. Ее так и подмывало отправить инспектора к кухонной двери, которой всегда пользовались торговцы, однако некая смесь неуверенности, страха и пережитого шока вынудила ее выбрать более легкий путь и впустить его в дом.
— Не знаю, сможет ли миссис Карфакс принять вас, — сухо предупредила она Питта.
— А мистер Карфакс? — спросил он, следуя за ней в малую гостиную.
— Он уехал по делам. Думаю, вернется после обеда.
Вы могли бы спросить у миссис Карфакс, даст ли она мне разрешение осмотреть кабинет мистера Этериджа и поискать письмо, о котором она вчера упоминала?
— Да, сэр, спрошу, — с сомнением произнесла горничная и оставила его одного.
На этот раз Томас более внимательно оглядел помещение. Обычно малые гостиные предназначались для приема неожиданных визитеров. Еще здесь хозяйки по утрам разбирали корреспонденцию, планировали свой день, раздавали указания кухарке и экономке и обсуждали бытовые вопросы с дворецким.
В одном углу стоял письменный стол времен королевы Анны, рядом — еще один стол с фотографиями в рамках. Питт вгляделся в снимки. На самой большой были запечатлены молодой Этеридж и миловидная женщина, напряженные, с застывшими взглядами, устремленными в объектив. Однако даже сквозь строгий стиль снимка можно было увидеть, что в отношениях этих двух людей присутствует взаимное доверие, спокойствие, которое скорее базируется на семейном счастье, чем на дисциплине. Судя по моде, фотография была сделана двадцать лет назад. Среди прочих на столике стоял портрет мальчика лет тринадцати, худенького, с огромными глазами и сосредоточенным взглядом инвалида. Фотография была в траурной рамке.
Пожилая женщина, вызвавшая у Питта ассоциацию с кроткой, печальной лошадью, была, скорее всего, матерью Этериджа. В ее облике прослеживались фамильные черты, и это наводило на мысль, что внучка, унаследовавшая ту же линию бровей и форму рта, с возрастом станет похожа на свою бабушку.
У левого края стола стояла большая фотография, на которой была снята юная Хелен вместе с Джеймсом Карфаксом. Ее глаза сияли надеждой, она выглядела поразительно наивной и излучала некий внутренний свет, которым обладают только те, кто любит. Джеймс тоже улыбался, но только губами, демонстрируя красивые зубы; в его взгляде явственно читалось удовлетворение и даже облегчение. Казалось, что он, в отличие от жены, позирует на камеру.
В углу стояла дата: тысяча восемьсот восемьдесят третий. Вероятно, снимок сделали вскоре после их свадьбы.
Питт подошел к книжному шкафу. Подборка книг много говорит о характере человека, если эти книги читаются; если они предназначены для того, чтобы производить впечатление, они открывают немало интересного о тех, чье мнение важно хозяину. Если же книги используются просто для украшения стены, они ничего не показывают, кроме ограниченности того, кто использует эти книги таким образом. В этом шкафу стояли тома по истории, философии и несколько классических работ по литературе. Судя по потрепанному виду, их читали.
Примерно десять минут спустя в комнату вошла сама Хелен. В траурном наряде она выглядела значительно моложе, однако черный цвет подчеркивал ее изможденный вид и пепельный цвет лица; создавалось впечатление, что она только-только оправилась от долгой и изнурительной болезни. А вот ее самообладанию можно было позавидовать.
— Доброе утро, инспектор Питт, — ровным голосом произнесла она. — Полагаю, вы хотели бы поискать то письмо, о котором я говорила вчера? Сомневаюсь, что вы найдете его, — не представляю, где папа мог хранить его. Но вы, конечно, можете поискать.
— Благодарю вас, миссис Карфакс.
Томаса охватило желание извиниться за доставленное беспокойство, однако он не смог подобрать такие слова, которые не звучали бы тривиально в сложившихся обстоятельствах. Поэтому инспектор молча последовал за ней в освещенный газовыми лампами холл. Горничная второго этажа со стопкой выстиранного белья и ее помощница со шваброй в руке замерли у перил на лестничной площадке и с любопытством наблюдали. Если бы экономка застигла их за этим, она бы строго их наказала, а потом в красках рассказала бы, что бывает с теми, кто, вместо того чтобы хорошо выполнять свою работу, сует свой нос в дела хозяев.
Библиотека тоже оказалась просторной. Две стены — одна глухая, другая с большими зашторенными, как того требовал обычай для дома, где соблюдали траур, окнами были отделаны дубовыми панелями; две другие стены были заняты книжными шкафами. Огонь не горел, но камин был вычищен, а решетка заново почернена.
— Это рабочий стол моего отца, — сказала Хелен, указывая на большой дубовый письменный стол, отделанный темно-бордовой кожей, с девятью ящиками — по четыре в каждой тумбе и одним в центре. Подняв тонкую руку, она протянула инспектору изящный кованый ключик.
— Спасибо, мэм. — Питт взял ключ — он почему-то чувствовал себя более назойливым, чем обычно, — открыл первый ящик и принялся просматривать бумаги. — Как я понимаю, они все принадлежат мистеру Этериджу? Мистер Карфакс не пользовался этой комнатой?
— Нет, контора моего мужа — в Сити. Он никогда не берет работу домой. У него много друзей, а личной переписки мало.
Питт разбирал письма на стопки — обращения избирателей, оставшиеся без ответа, мелкие вопросы по межеванию, плохие дороги, ссоры с соседями. Все это было пустяками по сравнению с жестокой смертью. Ни одно из них не было написано под влиянием неприязни; писавшими руководило простое раздражение, а иногда праведный гнев или отчаяние.
— Мистер Карфакс должен был сегодня утром ехать в Сити? — неожиданно спросил Томас, надеясь этим вопросом застать Хелен врасплох.
— Да. То есть… — Она удивленно посмотрела на него. — Я… я не знаю. Он говорил мне, но я… забыла.
— Мистер Карфакс интересуется политикой?
— Нет. Он занимается издательским делом. Оно семейное. Ему не надо ходить на работу каждый день — только когда проводится совет директоров или… — Она замолчала, вероятно решив не обсуждать эту тему.
Питт перешел ко второму ящику, забитому счетами от различных торговцев. Он внимательно просмотрел их, проверяя, все ли они адресованы Этериджу, нет ли среди них тех, что были направлены Карфаксу. Все счета имели отношение к управлению домохозяйством: покупка еды, мыла, свечей, мастик, льна, угля, кокса и древесины; замена всего разбившегося, износившегося и прохудившегося — столовой и кухонной посуды, униформы для слуг, лакейских ливрей; ремонт экипажей и корм для лошадей, и даже починка упряжи. Если Джеймс Карфакс и выделял на это какие-то деньги, то это были мизерные суммы.
Единственное, чего не хватало, — счетов за женскую одежду, туфли, ткани или услуги портнихи, шляпки и духи. Создавалось впечатление, что у Хелен было либо собственное пособие, либо собственные средства; правда, не исключалось, что на все это ей давал деньги Джеймс.
Питт занялся третьим ящиком, потом четвертым. Он не нашел ничего, кроме старых счетов и нескольких документов, касавшихся загородной недвижимости. Ни в одном не было ни намека на угрозу.
— Не представляю, куда он мог положить его, — снова сказала Хелен, когда Питт просмотрел все ящики. — Но оно… оно наверняка что-то означало. — Она устремила взгляд на окно с задернутыми шторами. — Я была обязана рассказать о нем.