Все это было правдой лишь отчасти. Шарлотта знала и другие причины: любовь, благодарность, угрызения совести, потребность в нежности, отказ от ссор или соперничества, глубокая радость от возможности добиться уважения от мужчины и пробудить в нем лучшие качества. Наверное, самой главной причиной была потребность дарить любовь, оберегать юных и слабых, поддерживать мужчину, который по определению должен быть сильнее, но который на поверку оказывается даже слабее и ранимее. Общество ожидает от него многого и отказывает ему в нерешительности, слезах, неудаче. Шарлотта вспомнила Питта, Джорджа, Доминика и даже своего отца, а также других мужчин, которым пришлось пройти через суровое очищение расследованием, слой за слоем содравшее с них любое притворство. Их тщательно скрываемые сущности оказались такими же хрупкими, полными ужаса и неуверенности, сомнений в собственных силах, тщеславия и иллюзий, как у женщин. Отличие было только во внешней оболочке и присущем им ореоле власти.
Она знала, что нет смысла рассказывать об этом Флоренс Айвори. Ее раны слишком глубоки, она твердо уверена в том, что ее дело правое. Шарлотта на мгновение представила, что бы она почувствовала, если бы у нее отняли детей, и поняла, что в такой ситуации она напрочь забыла бы о здравомыслии.
Однако сейчас можно было рассчитывать только на здравый смысл. Посмотрев на Флоренс со спокойствием, которого не было в ее душе, она спросила:
— Где вы были, когда убили мистера Шеридана?
Миссис Айвори аж вздрогнула от изумления. Затем она улыбнулась, правда, невесело, и выражение на ее необычном лице сменилось так же быстро, как рисунок волн на море.
— Я была здесь, одна, — тихо ответила она. — Африка пошла к своей подруге, которая после первых родов чувствует себя неважно. Но с какой стати мне убивать мистера Шеридана? Он мне ничего не сделал — во всяком случае, не больше, чем любой другой мужчина, которые отказывают мне в праве быть полноценной личностью, а не придатком мужчины. Вы знаете, что у вас по закону нет права заключить договор? И что если вас ограбят, то будет нарушено право вашего мужа, а не ваше? Хотя кошелек-то ваш! — Она хрипло рассмеялась. — И преследовать судебным порядком вас нельзя! И вы не несете ответственности по своим долгам. А вот если вы совершите преступление, тогда это будет ваша вина — вашего мужа не вздернут на виселице вместо вас! Но я не убивала мистера Шеридана, и сэра Локвуда Гамильтона тоже, и мистера Этериджа. Хотя сомневаюсь, что вам, мисс Эллисон, удастся это доказать. Вы только теряете время, с вашими благими намерениями.
— Возможно. — Шарлотта встала. Взгляд ее был холоден. — Но это мне решать, терять его или нет.
— Сомневаюсь, — покачала головой Флоренс. — Вскоре вы уясните, что решать либо вашему отцу, либо мужу, если таковой у вас имеется. — Она подняла с пола корзинку с таким видом, будто Шарлотты уже не было в комнате.
Африка, бледная как полотно, проводила ее до двери. Она пыталась что-то сказать, но понимала, что никакими словами делу не поможешь, поэтому молчала, однако скованность движений и напряжение выдавали ее страх. Она любила Флоренс и всем сердцем жалела ее, страдания подруги вызывали у нее праведный гнев, и она страшно боялась, что мучения от разлуки с ребенком побуждают ту ночью тайком выходить из дома с бритвой в руке и убивать, убивать, убивать…
Та же холодящая душу мысль не покидала и Шарлотту, то же самое ей подсказывал внутренний голос, и она не могла делать вид, будто не слышит его. Она посмотрела на девушку с внешностью героинь творений прерафаэлитов, сильную, молодую и напуганную, полную решимости сражаться в битве, в которой та заранее обречена на поражение, взяла ее ледяные руки в свои и крепко пожала. Говорить было не о чем.
В следующее мгновение Шарлотта быстро зашагала по улице туда, где можно было сесть на омнибус и отправиться в долгий путь домой.
Зенобия Ганн восприняла идею о новом визите к леди Мэри Карфакс так же стоически, как перспективу сплавиться по реке Конго в открытом каноэ, только сейчас она не могла рассчитывать, что риск будет вознагражден любованием местными красотами: восхитительным закатом, мангровыми деревьями, чьи корни поднимаются над подсвеченной восходящим солнцем водой, раскрашенными во все цвета радуги птицами, которые порхают на фоне голубого неба. Ее не ждало ничего, кроме презрения, лелеянного тридцать лет, и целого потока колкостей.
Преисполненная дурных предчувствий, ощущая холодок в животе и свое собственное бессилие, Зенобия покорно отправилась выполнять указания Веспасии, понимая, что их с Мэри Карфакс не связывает ничего, кроме старых воспоминаний.
Она допускала, что Флоренс Айвори виновна в убийствах и что Африка, движимая жалостью, могла если не помогать подруге, то хотя бы покрывать ее, и все это вызывало у нее сильнейшие опасения. А вслед за ними ей в голову приходили вполне естественные, но очень страшные вопросы. Закончились ли убийства? Или они продолжатся? Шеридана убили после того, как Этериджу отомстили за его предательство. Знает ли Африка, что это дело рук Флоренс, или сочувствие ослепило ее?
Зенобия сожалела о том, что не подружилась с племянницей, что так редко навещала ее и позволила ей сблизиться с женщиной, которая впала в глубокую депрессию, которая, что вполне вероятно, из-за переживаний утратила душевное равновесие и повредилась в рассудке. Африка — дочь ее младшего брата, продолжала укорять себя Зенобия, и ей, тетке, следовало бы серьезнее относиться к своим обязанностям после смерти брата и невестки. Она же преследовала собственные интересы, и это было проявлением крайнего эгоизма с ее стороны.
Но сейчас поздно предлагать племяннице свою дружбу; единственное, что в ее силах, — это доказать невиновность Флоренс, а для этого, как сказала Шарлотта Питт — до чего же любопытная женщина эта Шарлотта, живет между двумя мирами и при этом чувствует себя своей в обоих, — так вот, как она сказала, нужно доказать, что виновен кто-то другой.
Зенобия наклонилась вперед и постучала в стенку кареты.
— Поторопись! — крикнула она. — Что ты еле тащишься? Чего ты ждешь?
Она подала свою карточку камеристке леди Мэри и смотрела ей в прямую спину, пока девушка пересекала холл, чтобы известить хозяйку о приходе гостьи. Зенобия не собиралась лгать насчет цели своего визита: во-первых, это было не в ее характере, во-вторых, она просто не умела этого делать, а в-третьих, так и не смогла придумать ложь, которая объясняла бы ее визит.
Девушка вернулась и проводила гостью в малую гостиную, где, несмотря на теплую погоду, в камине ярко горел огонь. Мэри Карфакс в величественной позе сидела в кресле с гнутыми ножками. Она скрыла свое удивление, потому что в ней возобладало любопытство, а так как любопытство относилось к низменным эмоциям, которыми она просто не могла обладать, она предпочла скрыть и его.
— Как мило видеть вас снова, причем так скоро, — сказала леди Мэри странным тоном, как будто никак не могла решить, как отнестись к гостье. — Я опасалась, что… — Она осеклась, сообразив, что это ниже ее достоинства — опасаться чего-то. — Я думала, что день будет скучным, — уверенно произнесла она. — Как поживаете? Прошу вас, присаживайтесь. Замечательная погода стоит, вы согласны?
Зенобия не заметила всех этих ухищрений, однако помнила, что должна соблюдать корректность, чего бы ей это ни стоило.
— Восхитительная, — согласилась она, усаживаясь подальше от огня. — Все зацветает, очень потеплело.
В парке уже появились гуляющие, а в ротонде играет немецкий оркестр.
— Все ждут не дождутся лета. — Леди Мэри так и сгорала от желания узнать, зачем это Зенобия, которая терпеть ее не могла, вдруг заявилась к ней, да еще во второй раз за две недели. — Вы собираетесь в Эскот? А в Хенли? Я нахожу скачки утомительными, но присутствие там является обязательным, вам не кажется?
Зенобия проглотила этот язвительный намек и придала своему лицу любезное выражение.
— Уверена, ваши друзья расстроятся, если вы не поедете, но для меня, боюсь, это мероприятие будет неприемлемым. В настоящий момент у одной моей близкой родственницы неприятности, и если ситуация ухудшится, у меня отпадет всякое желание принимать участие в светских мероприятиях.
Руки леди Мэри сжались на причудливых завитушках, украшавших подлокотники кресла.
— Вот как? Сожалею. — Поколебавшись, она решительно произнесла: — Могу ли я предложить свою помощь?
Зенобия вспомнила Питера Холланда и ночь перед его отправкой в Крым. Как бы он посмеялся над этим! Он сразу бы разглядел опасность — и абсурд.
— Вы могли бы рассказать мне все, что знаете о женщинах, стремящихся добиться для себя избирательного права? — Лицо леди Мэри сразу же приняло неодобрительное выражение: брови сдвинулись к переносице, взгляд бледно-голубых глаз стал суровым. — Что они собой представляют? Кто они такие?
— На вопрос, кто они такие, ответить легко, — пренебрежительно хмыкнула леди Мэри. — Это женщины, которым не удалось сделать удачную партию, или у которых мужской склад ума и желание доминировать, вместо того чтобы оставаться домашними, хрупкими, чуткими созданиями — то есть таковыми, какими их сделали Господь и природа. Это женщины, которые не отличаются привлекательностью, которые либо не обладают достоинствами, либо не сумели овладеть искусствами, присущими любой женщине и полезными ей для выполнения своих естественных функций: вынашивать и воспитывать детей, управлять хозяйством, превращать дом в островок спокойствия и благопристойности, где ее муж мог бы спрятаться от мирских пороков. Для меня загадка, почему выбирают иное, — хотя, конечно, можно предположить, что они жаждут отомстить нам, нормальным, с кем они не могут или не хотят соперничать. С сожалением вынуждена признать, что количество таких созданий растет, и они представляют угрозу нашему обществу. — Леди Мэри подняла брови. — Полагаю, вы не имеете с ними ничего общего, даже несмотря на то, что ваши природные инстинкты и образ жизни старой девы подталкиваю