— Я на своей, — Сырцов взглядом указал на «девятку», но с Вадимовым планом в принципе согласился: — А в общем-то и мне на зеленой травке поваляться хочется.
Скользкая мягкость еще молодой травы, ощущаемая сквозь траву влажная прохлада живой земли, солнце, рассекаемое голыми стволами бесцветных в слепящих лучах высоких сосен… Устал за день рыжий Вадик, и Сырцов устал. Они лежали, раскинув руки-ноги, и смотрели, как качаются, словно укачивая их, кроны сосен.
— Бррр, — встряхнулся Вадик, отгоняя дрему. — Вот ведь дела! Не успел прилечь и уже сплю.
— Не спи, не спи, художник, — сонно пробормотал Сырцов, тоже встряхнулся и тоже удивился: — Вроде бы сегодня выспался…
— Сядем? — предложил Вадик, и они сели в траве, обхватив руками колени.
— У тебя лаборатория-автомобиль новый, — для затравки продемонстрировал свою наблюдательность Сырцов. — От конторы?
— Собственный, — с тщательно скрываемой гордостью признался Вадик. — В Латвию ездил, чтобы внутри все по моим чертежам сделали.
— Выходит, большие бабки тебе «Блек бокс» теперь платит.
— Во-первых, я уже полгода работаю только по договорам, и основной мой заработок от записей попсовых групп. Работа противная, но денежная. А во-вторых, «Блек бокс», по-моему, с вчерашнего дня приказал долго жить.
— Откуда знаешь?
— Я к ним сегодня заезжал отдать готовый заказ, — чтобы не тратить время на встречный вопрос про содержание заказа, он с ходу все объяснил: — Выводил для них на приличный звук совсем глухую пленку. А у них там — ликвидационная комиссия.
— С тобой хоть расплатились?
— А куда им деваться. Официальный договор. — Вадик поднял подбородок с колен. Хотел посмотреть на Сырцова: — Вас Александр Иванович прислал?
— Нет, Вадик. Я от Лени Махова. Он беспокоится за тебя.
Не только мастеровитый, но и умный был рыжий Вадим Устрялов.
— Ишь ты! Даже в Нью-Йорке беспокоится! Скорее всего из-за этой самой ликвидационной комиссии, да, Георгий?
— Вчера большинство сотрудников «Блек бокс», которые в корешах у покойника Коляши Англичанина ходили, участвовали в бою двух бандитских группировок. Меня удивляет молниеносная осведомленность спонсирующих банков о происшедшем, если уже сегодня они приступили к ликвидации детективного бюро. Принимая во внимание такую их информированность, я думаю, что они в курсе некоторых твоих дел, которые явно придутся им не по душе. Тебе бы на время из Москвы исчезнуть, Вадим. И как можно быстрее.
— Опасно для жизни? — Вадим презрительно усмехнулся.
— Пока нет. Но опасно для твоих связей с Дедом, с Леней Маховым.
— Я — не пальцем деланный, Георгий.
— Да я не о том! Я о том, чтобы о тебе забыли! Смотаться есть куда?
— Группа «Сомнамбулы» в турне с собой страстно зовет, — невозмутимо ответил Вадим. — Эксперимент у них. Хотят впервые не под фанеру, а живьем петь. И чтобы я им диск сделал. Козлы.
— Когда они отбывают?
— Через три дня.
— А ты с ними договорись и завтра же махани как бы для подготовки. Кстати, куда?
— Гастроли по крупнейшим волжским городам. Нижний, Казань, Саратов, Самара, Волгоград.
— Гляди ты! Как пишут в рекламных проспектах, сказочный тур по прекраснейшей в мире реке Волге.
— Именно, — злобно подтвердил Вадим. — Они на теплоходе будут закатами и восходами любоваться, а я свое ателье на колесах по российским дорогам растрясать до негодности.
— А ты им условие поставь, чтобы и «рафик» водой переправляли. Зато жизнь-то какая. Они днем на своих электродровах репетируют, а ты на пляже под золотым солнышком лежишь и любуешься, как Волга к Астрахани катит.
— Что все-таки случилось, Георгий? — напрямик спросил Вадим.
— Случилось что-то, это точно. Но как и для чего — не знаю.
— Александр Иванович в курсе?
— Нет пока.
— Почему?
— Ты когда его в последний раз видел?
— Давно уже. В апреле, наверное.
— А его в мае в больницу клали, в предынфарктном состоянии.
— Может, вы и правы, что его не тревожите. — Вадим тихо улыбнулся, вспоминая Деда. — Он же ужас какой заводной, старый черт! — И тут же легкая подначка: — А вы почему впряглись, Георгий? Милиция одна без вас уже ни с чем и справиться не может?
— Не может, — Сырцов не обиделся. — Все началось с меня. Теперь бы я и рад выскочить, да не могу. Поезд скорость набрал.
— Понятно, — Вадим опять упал спиной на траву. Спросил, глядя в побледневшие вечерние небеса: — Больше мне ничего знать не положено?
— Главное для тебя сейчас — уберечься, а не знать.
— Я стою на берегу. Не могу поднять ногу́. Не ногу́, а но́гу! Все равно не мо́гу, — зачитал Вадим дурацкий стишок.
— К чему ты это? — подозрительно заинтересовался Сырцов.
— Я картиночку нарисовал. На этой картиночке я и Волга.
— Но почему же ногу́ не можешь поднять?
— Потому, что не мо́гу.
— Но встать-то ты можешь? Вставай, я тебя до дома довезу.
Уже в «девятке» Вадим сказал так, между прочим, впроброс:
— Ликвидация «Блек Бокса» не была неожиданной, Георгий. Руководство бюро объявило о ней своим клиентам за десять дней. Так что если вы собираетесь кое-что привязать к внезапной ликвидации, то учтите: не привязывается. В особенности к внезапной.
— Ну, ты и змей, Вадик! — восхитился Сырцов. — Держал меня за дурачка, пока не надоело. Тогда скажи мне, всезнайка: куда они людей девать собирались? Ведь штат-то у них человек пятьдесят.
— Шестьдесят два. Все уже были распределены по филиалам.
— Мерси, мой юный друг. Как говорил классик советского детектива, информация к размышлению. Ну, поплывешь по Волге с «Лунатиками»?
— С «Сомнамбулами», — поправил Вадим. — Поплыву.
…Была у Сырцова девушка Люба. Познакомились они в заварушном деле год тому назад, и уже год Сырцов прикидывал: а не жениться ли ему? Останавливало пока одно: судя по всему, Люба тоже прикидывала и пока пребывала по отношению к нему в нерешительной неопределенности. Сегодня она сдавала последний экзамен сессии в своем гуманитарном университете. После напряженной осторожности поступков и разговоров в сегодняшних делах ужасно захотелось пообщаться с милой гражданкой в забавной, раскрепощенной и полной отвязке. С Любой.
«Девятка» будто сама по себе докатила его до тихого Пречистенского переулка. Он вылез и хлопнул дверцей нарочито сильно. Гром прогремел в безлюдном поздневечернем переулке. Но ничто не распахнулось, и не вышла Инезилья на балкон. Тогда Сырцов засунул два пальца в рот и издал невыносимый, почти на ультразвуке свист. Вот тут-то Инезилья и сдалась. На третьем этаже хорошо отремонтированного дореволюционного (революция семнадцатого года) доходного дома растворились створки щедрого модернового окна, и в окне явилось курносое, в веснушках (веснушки Сырцов сейчас не видел, он знал о них), русопятое и прелестное личико Инезильи.
— Я с тобой не разговариваю, — объявила о своем решении Инезилья-Люба.
— В чем виноват? — деловито осведомился Сырцов.
— А виноват ты тем, что хочется мне кушать! — прокричала цитатой из басни Люба.
— Нет проблем. Идем в кабак.
— Болван! Цитата просто под руку попалась. А виноват ты…
— Тем, что тебе хочется кушать, — скороговоркой перебил Сырцов.
— А виноват ты потому, — с напором продолжила Люба, — что не соизволил поздравить меня с успешной сдачей сессии.
— За этим и прикатил, родная! — со слезой в голосе от несправедливых упреков воскликнул Сырцов.
— Ты бы еще через неделю прикатил бы, — назидательно заметила Люба. — Дорого яичко ко Христову дню. Поздравлять меня надо было сразу же после последнего экзамена, когда я в восторге от самой себя была.
— Ты всегда от себя в восторге. Так что я не опоздал.
— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, невежа! — вдруг завопила Люба. На той стороне переулка в трехэтажном домике открылось мезонинное окно, и молодой, грубый голос возмутился:
— Любка, да спустишься ты к нему или нет? Хватит тут орать, ты все сдала, а у меня завтра экзамен!
— Зубри не зубри, все равно провалишься! — весело напророчила студенту Люба, но Сырцов был справедлив:
— Он абсолютно прав, Любаша.
— Любаша! — передразнила она его и решила: — Сейчас спущусь.
В чем была, в том и скатилась по лестнице: шорты, зеленая майка с рукавами, оранжевая без рукавов, сандалии на босу ногу. Сырцов осмотрел ее и оценил оранжевую маечку:
— После свидания со мной прямо на дорожно-ремонтные работы?
— Переодеваться все равно не буду, потому что в кабак не собираюсь.
— А куда ты собираешься?
— Увези меня ты в тундру, увези меня одну! — спела Люба, а голос из мезонина радостно с ней согласился:
— Увези, парень, увези! Что тебе стоит? И пусть она там заблудится.
— Неуч ты, Гриша! Заблудиться можно в лесу, а в тундре как заблудишься? Нету там ни хрена! Мох да олени.
Прерывая научную дискуссию, Сырцов предложил:
— Бутылочку с собой, закусь и по старой памяти на Воробьевы горы, а? — и только говоря это, осознал, что они будут рядом с местом, где все произошло.
— Что доктор прописал! — опять завопила Люба. Не могла она сегодня тихо говорить. Вдруг спохватилась: — Ты же за рулем?
— А мы чего-нибудь интеллигентного, почти без запаха: «Джим Бим», кентуккийское виски. Пойдет?
— Ты сегодня богатый?
— И еще с месяц буду богатый, — похвалился Сырцов, вспомнив про солидный чек.
— Заводи тогда! — приказала Люба.
— Богатые, возьмите меня с собой! — проплакал сверху голос.
— Учиться, учиться и учиться! — строго процитировала классика марксизма-ленинизма Люба. — Надо побороть в себе малодушие, Григорий!
Отоварились в ужасно дорогом магазинчике на Волхонке и через Якиманку по Ленинскому свободно в вечернем московском безмашинье помчались к Воробьевым. Миновали смотровую площадку и за церквухой отыскали памятную для них обоих скамейку. Здесь год тому назад они понравились друг другу.