— Не сопьюсь, — убежденно возразил Кузьминский и открыл вторую банку. Без слов, с тщанием пристраивая хромую ногу, Смирнов уселся рядом с ним и как бы с сомнением вопросил:
— Мне, что ли, пивка выпить? Жарковато сегодня.
— А завтра холодновато будет, — слегка поправившийся кинодраматург обрел былую реакцию и присущую ему язвительность. — Придется тебе водку жрать.
Не ответил ему Смирнов. Счел ниже своего достоинства отвечать распоясавшемуся алкоголику. Открывая банку, смотрел, как одевается Сырцов, и еще раз удивился тому, что сохранил прибранность и щегольство прячущийся по грязным углам паренек. Заметил, хваля:
— Ты, Жора, будто из Сандунов не вылезаешь, такой чистенький.
— Мои Сандуны — ржавая раковина да кран с холодной водой. А в баньку бы сейчас — мечта! Но как представлю себя голым и беззащитным под заряженными пистолетами — нет, лучше не надо Сандунов. — Сырцов тоже уселся на траву и тоже откупорил банку. Не выпив, добавил: — С Сандунами покончили, Александр Иванович, а с заряженными пистолетами — нет. Что-то новенькое?
— Вчера, в то время, когда наш друг и товарищ Виктор Кузьминский хлестал водяру, некие граждане в самом прямом смысле оторвали голову Льву Семеновичу Корзину.
— Я знаю. В газете прочел.
— Во газетчики работают! — восхищенно удивился Смирнов. — Их же только в половине четвертого утра обнаружили. Считай, что мы его проморгали, Жора.
— Не мы, а я, — сурово поправил Деда Сырцов. — В принципе я предполагал, что такое может случиться, но не думал, что так скоро. Мне бы его не отпускать еще сутки, а я изволил расслабиться. И обосрался.
— У тебя девяносто три ноги? Сорок четыре руки? Двадцать шесть глаз? Ты не можешь разорваться. Виноват я, виноваты Роман с Аликом, но и то лишь в том, что старые и не в силах заниматься настоящей сыщицкой работой.
— Что верно, то верно, — поощряюще заметил Кузьминский, на минутку оторвавшись от третьей банки.
— И пропойца Кузьминский, — без паузы продолжил Смирнов, — который от пьянства вообще ни черта не может.
— Я попрошу! — взревел оскорбленный беллетрист. — Я попрошу!
— Это я попрошу, — вкрадчиво обратился к нему Сырцов. — Витя, друг, ты все пиво выхлестал. Не в службу, а в дружбу: сумочку в руки и на ту сторону Яузы. Вон тот магазин в красном доме. И бутербродов прихвати в кафетерии. А мы тут о своих делах побеседуем.
— Я слушать хочу, — без уверенности возразил Кузьминский.
— Что слушать-то? Про нашу полицейскую маету? Неинтересно, Витя.
Знал эти сыщицкие тары-бары Виктор. И знал, что это и вправду крайне неинтересно. Встал, важно согласился:
— Ладно, пойду.
— Денег дать? — спросил Смирнов.
— Обижаешь, хозяин.
Сильно раздобрел за последний год Витенька. Еще есть мышцы, но в лишнем и связывающем жиру. Смирнов и Сырцов наблюдали, как неторопливый в апофеозе первой поправки Кузьминский переправлялся на ту сторону Яузы по бетонному мостику. Наблюдали до тех пор, пока он не скрылся за циклопическим серым сооружением — рестораном с обязательным теперь казино.
— Через два дня прилетает Ленька, — сообщил Сырцов.
— Откуда знаешь? — вскинулся Смирнов.
— Я в контору звонил.
— Ой, рискуешь, Жорка! Ненужно рискуешь.
— Я, Александр Иванович, бабьим голосом навострился говорить, как пассивный педераст. Позвонил Катеньке Измайловой и игриво так представился, — или представилась? — Жоржеттой, которая страстно ждет возвращения своего красивого знакомого — полковника Махова. Кэт — девка сообразительная, сразу поняла, кто такая — или кто такой? — Жоржетта, и дала полную информацию.
— Не раззвонит?
— Исключено. До приезда Махова исключено. Она — его верная Личарда. А что нам даст Ленька, Александр Иванович?
— Ничего, за исключением того, что не свяжет нас по рукам и ногам. И прикроет твой всероссийский розыск.
— Думаете?
— Знаю, Жора.
— Дай-то Бог, — Сырцов вдруг, вспомнив, представил нечто ужасное — глаза остановились и остекленели. На миг. Отряхнулся. — Я, Александр Иванович, палача того, что Корзину башку снес, застрелю как собаку. И не сразу.
— Твое право, — спокойно согласился Смирнов. — Если будет у тебя такая возможность. А я о другом думаю. Я думаю о том, в каком мы с тобой идиотском положении. Нам абсолютно ясен полный их расклад, мы знаем кто, где и почему, но у нас по сути ничего на них нет. Вот ты сказал: палача застрелю как собаку. Ты прав: единственное, что мы можем сделать сейчас, перестрелять их по одиночке, как бешеных собак. Извини за лирическое отступление.
— Я сам от этой лирики по ночам зубами скрежещу, Александр Иванович. Все понимаю! Нужны концы, улики, твердые свидетели.
— Обнялись и поплакались, — посмотрел со стороны на Сырцова и себя невеселый и немолодой пенсионер. — Картина, достойная кисти передвижников.
— Что делать будем? — ушлый Сырцов тотчас уловил в самоиронии Деда пробудившуюся целеустремленную энергию.
— Думал, Леонида дождемся, а сегодня утречком все по новой просчитал и понял: надо начать не дожидаясь. Надо, Жора, нашего главного клиента вызвать на активные действия.
— Я думаю, не мы одни его на эти действия вызываем. Да и сам он понимает, что деваться некуда и пора выступать.
— Умом-то он, конечно, понимает, а интуитивно, так сказать, умом задним, откладывает решающий шаг и откладывает. Ему надо кусочек сыра показать, Жора.
— Который бесплатным бывает только в мышеловке? — обрадовался сообразительный Сырцов. — Я считаю, Александр Иванович, анонимный звонок и…
— Вот именно «и», Жора. Боюсь я за это «и». Поаккуратней с этой буквой будь.
— Не первый раз замужем! — заорал Сырцов. Понял, что застоялся без настоящего дела. Вскочил и увидел, как по мосту брел Кузьминский, искривленный тяжестью сумки. — Витька с пивом идет.
И Смирнов посмотрел на писателя. Оценивающе. Забеспокоился:
— Хорошо, если только с пивом.
Творческий работник приблизился со знаменитым лозунгом Стеньки Разина на устах:
— Я пришел дать вам волю!
— Я ж говорил, он водки принес! — как бы возмущаясь, погордился свой догадливостью Смирнов.
Кузьминский без слов присел рядом с ними, поставил сумку меж ног и принялся поочередно извлекать из нее банки с пивом, бутылку «Довганя», кус ветчины, кус сыра, банку с оливками. Последним вытащил длинный батон и неожиданно трахнул им Сырцова по голове. Батон переломился. Сырцов подхватил половину и, откусив от нее, спросил:
— У тебя нож есть, Витек?
Кузьминский, тупо глядя на принесенные продукты, виновато признался:
— Нет, нету у меня ножа.
— Тебе же сказано было, чтобы бутерброды брал! — разозлился Сырцов.
— Руками все разломаем, Жора. Не графья, — оправдался Виктор как мог.
Смирнов вынул из брючного кармана дорогой кнопочный нож и выбросил лезвие. Фирменная сталь сверкала на солнце.
— Ты, Иваныч, бандит с большой дороги, — хваля, осудил Смирнова Кузьминский.
— Оба за рулем, но полны решимости нажраться, — наблюдая за тем, как Жора рубил колбасу и сыр, рассуждал Смирнов. — Одного, как говорится в знаменитом стишке, ищут пожарные, ищет милиция, другому же крайне необходимо быть сегодня вечером хотя бы полутрезвым. Но нет, полны решимости. Отважные ребята.
— А ты разве не будешь? — удивился Кузьминский.
— Если не я, то кто? Кто тебя домой повезет, мастер художественного слова?
И пластмассовые стаканчики не забыл прихватить Кузьминский. Он их держал в шатких ручках, а Сырцов разливал. Все, вожделея и притихнув, слушали упругий звук щелчками лившейся водки.
Сырцов и Кузьминский оглушили по полному стаканчику. Закусили, отвратительно чавкая. Смирнов отхлебнул пивка.
— Довгань. Кинорежиссером в свое время на студии Довженко был. Сильно изменился, — внимательно изучая этикетку с портретом, вдумчиво отметил Кузьминский.
— По сто пятьдесят — и все, — в который раз повторил реплику Андрея Миронова из «Бриллиантовой руки» Смирнов, мягко отобрал бутылку у Кузьминского и вылил остатки водки на землю.
— Что ж это такое? Что ж это такое? — в ужасе заверещал Кузьминский.
— Вынужденное варварство, — объяснил Смирнов. — Вы мне пьяные не нужны.
— Полюбите нас пьяненькими, трезвыми нас всякий полюбит! — в отчаянии провозгласил новый лозунг Кузьминский. — Ты даже не варвар, ты — иезуит, Торквемада!
— Ну, я — ладно, у меня еще дела. А Витька — человек вольный и с крупного бодуна. Ему можно, — запоздало вступился за собутыльника Сырцов.
Смирно любовно похлопал его по спине и сказал:
— Не все тебе катализатором служить, Жора. Теперь пусть инженер человеческих душ в этой химической должности потрудится.
46
Забрав «восьмерку» со стоянки у автосервиса «Бош», Сырцов подъехал к станции метро «Ботанический сад». Верхний вестибюль этой станции был удобен тем, что в почти сплошной стеклянности своей позволял держать в поле зрения все подходы и подъезды. И телефоны-автоматы стояли как надо: в неприметном углу, из которого все видать.
Сырцов снял трубку, без труда извлек из бездонной своей памяти нужный номер и набрал его.
— Полковник Панкратов слушает! — недовольно отрапортовала трубка.
Сырцов уронил жетон в щель и игриво приступил к серьезному разговору:
— Леха, ау!
— Кто это? — очумело осведомился полковник.
— Граф, вам звонят из подземелья. Скорее даже из подполья.
— Жорка! — с ходу просек тертый полковник. — Ну, ты и мерзавец, Жорка!
— Ты что, всерьез считаешь, что это я с инкассаторами разобрался?
— Вот чего не считаю, того не считаю! — весело сообщил Панкратов.
— Интересно знать — почему.
— Ты что, дитя? Ты, может, дитя, а я — нет. Если бы это дело проворачивал ты, неужели двух охранников и пузыря этого не уложил?
— Убийственный довод. Значит, не считаешь. Не считаешь, а во всероссийском гоне на меня участвуешь.
— Не-а! — радостно опроверг напраслину полковник. — Закатав штаны, по мелководью с бреднем — это для ментов. А у меня — операции в локале.