— Вселенский гон, — представил Большой. — Только этот гон уже не будет вести лучший сыскарь России Александр Иванович Смирнов, мать его!
— Решай сам, — вяло сказал Витольд.
— Я уже решил.
— Тогда какого черта ко мне приволокся?
Не отрывая взгляда от Витольда, Сергей Львович поднялся из кресла, одернул пиджак, поправил галстук, застенчиво улыбнулся и признался:
— Чтоб замазать тебя, фраерок.
49
То ли очень поздно, то ли очень рано. Два часа летней ночи. Но в симпатичном бревенчатом доме с террасой еще не спали. В окнах столовой, задернутых занавесками, горел добрый желтый свет, свет лампы под шелковым абажуром, свет, дарящий уют и покой.
За забор бесшумно проникли четверо: Хайрулин, Сидоров и капитан Гаевой с майором Громовым. Трое залегли сразу же у забора, а майор Громов, он же ласковый холуй Гром, на неспешных ногах, согнувшись, приблизился к освещенному окну. В комнате негромко разговаривали:
— Саша, я пошла спать. И ты ложись, — женский голос.
— Ладно, ладно. Мне завтра рано не вставать, — это мужской.
— Ты же в город собирался!
— У меня свидание с Жоркой в половине второго.
— И в связи с этим ты собираешься сидеть здесь до утра, дурачок?
…Гром поднял руку, которая на фоне светившегося окна выглядела черной звериной лапой…
— Лидка, ну дай мне десяток минут спокойно почитать!
…Сидоров с Хайрулиным поднялись с земли и подняли автоматы…
— И читаешь-то ты всякую ерунду!
— Не ерунду, а Витькин детектив!
…Капитан Гаевой умелым броском достиг террасы. Потрогал дверь. Дверь была открыта…
— А Витькин детектив разве не может быть ерундой?
— Ты собиралась идти спать!
…Гром уже был рядом с Гаевым…
— Дай я тебя, дурака, на прощание поцелую.
… — Пали! — заорал Гром. Сидоров с Хайрулиным нажали спусковые крючки. Дергаясь в их руках, укороченные «Калашниковы» поливали освещенные окна, синхронно прерываясь. По три очереди, на полный рожок.
Жалуясь тонким звоном, медленно падали на землю осколки стекол. Хайрулин с Сидоровым опустили автоматы и в тишине услышали приветливое пожелание:
— Роняй палки, и руки в гору!
И Хайрулину, и Сидорову одновременно ткнулось в спину нечто металлически-твердое и ужасное. Сидоров и Хайрулин синхронно уронили автоматы и воздели руки вверх. На движении руки были перехвачены, заведены за спины, и на них защелкнулись наручники.
Они лежали уткнувшись лицом в землю. Трава пахла детством, интимным сидением с девушкой на берегу реки, недостижимым теперь счастьем быть на свободе…
Капитана Гаевого брал на террасе матерый волкодав полковника Панкратова, а майора Громова безработный Георгий Сырцов. Волкодав взял клиента по всем правилам: заломал, сцепил, запеленал. А Сырцов для начала слегка затемнил Грома и теперь ждал, когда тот очнется.
— Что с ним делать? — спросил про своего волкодав.
— К начальству веди.
— А ты своего?
— Мне с ним поговорить надо. Подожду, когда оклемается.
Волкодав не знающей жалости рукой вздернул на ноги Гаевого и рявкнул:
— Пошли!
Капитан помычал жалобно сквозь пластырь, но получил по шее и пошел как приказано.
За стеной продолжали мирно беседовать Александр Иванович Смирнов и Лидия Сергеевна Болошева:
— Завтра обязательно надень свежую рубашку, — это она.
— Да я в темно-синей поеду. На ней грязи не видно, — это он.
— Но она же есть! Ты эту рубашку третий день носишь.
На террасу со двора поднялся Александр Иванович Смирнов, посмотрел на отключенного Грома, посмотрел на Сырцова, покачивавшегося в кресле-качалке с «Вальтером» в обнимку. Поинтересовался:
— Считаешь, он?
— Он, он, — заверил Сырцов и протянул Смирнову нечто непонятное.
— Что это? — не беря в руки это нечто, спросил Смирнов, уже догадавшись…
— Удавка, Александр Иванович. Как я понимаю, специально для вас приготовлена.
— Ну уж нет! Меня Большой никому не отдал бы! — Смирнов прошел в комнату и выключил магнитофон. Вернулся, проинформировал Сырцова:
— Я к полковнику. Как освободишься, подходи.
— Тук-тук, — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.
Гром услышал стук и раскрыл глаза. Смирнов не захлопнул дверь в комнату, и теперь яркая желтая полоса на полу обозначала непреодолимую границу между Громом и Сырцовым. Гром, непроизвольно пискнув, еле заметно пошевелился. Но Сырцов заметил и сразу же потребовал ответа:
— Это ты, палач, голову Леве Корзину оторвал?
— Тук-тук — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.
— Я тебя спрашиваю, скот, — напомнил Сырцов.
Гром простонал слегка. Жалостно так. И вдруг рванул с низкого старта. Он уже был на ступенях, когда крякнул «вальтер». Левая нога его бесчувственно подвернулась, и он упал вперед и набок.
Сырцов не спеша поднялся с качалки и вышел на свежий воздух.
— Тук-тук, — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.
Гром, хватаясь за колкие кусты роз, уже поднимался.
— Без пистолета, без стальной удавки как тебе теперь? — полюбопытствовал Сырцов. Гром шумно дышал, стараясь перенести центр тяжести на здоровую ногу, и не отвечал. Сырцов приблизился к нему, чтобы рассмотреть то, что у нормальных людей является лицом. Вурдалак осатанело глядел на него, в зверином ужасе от предчувствия своей скорой смерти. Сырцов понял: — Нелюдь! Я дал слово пристрелить тебя как бешеную собаку. Я сдержал свое слово.
Сырцов дважды, без паузы, выстрелил. В сердце. Гром, уже мертвый, пал на кусты роз и, подминая их, сполз на садовую дорожку. Сырцов ухватил его за ворот и поволок к калитке. Выволок на улицу, сбросил в канаву и осмотрелся. Привалившись к штакетнику, неподалеку стоял Дед.
— Я думал, вы уже вместе с Лехой Большого трясете, — сказал Сырцов.
— Тебя дожидался. Кончил, значит, палача.
— При попытке к бегству.
— Ты ж его терзать хотел. Что ж не терзал?
— Не смог, Александр Иванович, — честно признался Сырцов.
— Ну и молодец, — решил Смирнов, — пошли на Сеню Пограничника полюбуемся.
Пойти они не успели: ниоткуда объявился рыжий Вадик и деловито осведомился:
— Как сработало, Александр Иванович?
Смирнов не успел ответить, его опередил молодой, темпераментный Сырцов:
— Ты же в Нижнем должен быть, король прослушки!
— Я вчера, верней уже позавчера, вернулся.
— Тебе же сказано было: притихни и затаись на Волге! — И вдруг остыл: — Хотя им теперь не до тебя, малыш. Живи и действуй.
Никакого внимания не обратил Вадик на сырцовские фиоритуры. Не слушая и не слыша, дождался их окончания и повторил вопрос:
— Сработало, Александр Иванович?
— Хай класс, Вадик. Как всегда у тебя.
Обожал Деда рыжий Вадик, и похвала от него была ох как по сердцу!
— Да что там. Работка — проще не бывает. Так я поеду?
— Спасибо тебе, Вадим, — серьезно поблагодарил Смирнов. — А то оставайся, дела с клиентурой закончим и водки выпьем.
— Рад бы, да не могу. Мать беспокоиться будет. До свидания. — Вадик развернулся и, растворяясь, пошел по проулку. Не сдержался Сырцов, крикнул ему в спину:
— «Рафик»-то свой драгоценный, небось, подальше поставил! Не дай Бог пуля попадет.
— А как же! Ты, случись что, мне новый купишь? — прощально донеслось из тьмы.
— Пошли, — повторно предложил Смирнов, и они пошли. А то, что ранее называлось майором Громовым, Громом, осталось валяться в канаве.
В ближнем лесу, не очень далеко от дачи Смирновых, имелась уютная полянка. Сырцов и Смирнов вышли к ней. На полянке стояли «рейнджер», «мицубиси»-джип и «лендровер». Освещенные мощными фарами «рейнджера», вольным кружком сидели волкодавы Панкратова. А упакованные и спеленутые холуи Большого лежали неподвижно. Сырцов пересчитал: девять штук, включая Сидорова с Хайрулиным.
— Парни, где отец-командир? — бодро спросил волкодавов Дед.
— В «рейнджере» с главным извергом беседует, — ответил ленивый бас.
— Вы-то все в порядке?
— Зря нас срамите, Александр Иванович, — делано обиделся тот же бас, а остальные волкодавы дружно заржали.
Из «рейнджера», приоткрыв дверцу, высунулся полковник Панкратов и позвал:
— Александр Иванович, Жорка!
Сырцов со Смирновым без спешки подошли к нему.
— Как тут Большой поживает? — не заглядывая в салон, спросил Смирнов.
— Сопит, — доложил неунывающий полковник Панкратов. — Сопит пока. А у вас как дела? Вигвам сильно покрушили?
— Второй раз за год! — сокрушился Смирнов. — Прошлым летом киллеры, теперь вот уголовщина.
— Так вы же сами хотели со стрельбой! — справедливо уличил его полковник. — Чтобы налицо было покушение, чтобы им приличный срок мотать!
— Ладно, об этом забыли, — замял разговор о поврежденной даче по делу разоблаченный Смирнов и позвал: — Сеня, иди к нам.
— Он не хочет, — за Большого ответил Панкратов. — Он своего адвоката хочет немедленно повидать. — И вспомнил вдруг: — А где десятый? Где десятый, Жора?
— Десятый, некто по кличке Гром, — начал объяснять Сырцов, — при задержании оказал сопротивление и попытался бежать…
— И был застрелен при попытке к бегству, — за него закончил обстоятельный доклад полковник Панкратов. — За дело, Жора?
— Он был палачом, Леша. Он людям головы удавкой отрубал.
— Тогда дорогой товарищ пусть спит спокойно, — решил Панкратов и, повернувшись, сказал внутрь салона: — Выходи, а то за благородные седины вытащу!
Холеный и благообразный господин в умопомрачительном костюме вылез из «рейнджера». Не пахан, прихваченный с поличным, а ведомая на казнь Зоя Космодемьянская, готовая умереть за высокие идеалы с гордо поднятой головой.
— Что же ты так жидко обосрался, порчила? — завидя клиента, презрительно поинтересовался Смирнов.
Сергей Львович, Большой, он же Сеня Пограничник, демонстративно отвернувшись, смотрел во тьму, покойно держа на животе скованные руки.
Сырцов четко, но не на полную силу, врезал ему в челюсть и посоветовал уже лежавшему: