— А почему мы бежим? Ведь он уехал? — задыхаясь от непривычной нагрузки, робко поинтересовался Всеволод. Сырцов остановился, обернулся, подмигнул:
— Потому что другие должны приехать.
— Какие еще другие?
— Те, с которыми я встречаться не хочу, — объяснил Сырцов и облегченно осмотрелся. Их толкали, и это было приятно. Они никого не интересовали, они здесь никому не нужны. Сырцов спросил: — Выпить хочешь, пластун?
— Выпил бы, — признался Всеволод.
В киоске Сырцов приобрел две жестяных трехсоттридцатиграммовых банки с водкой «Петров», две банки тоника и пару гамбургеров. Устроились за высоким столиком. Хотя и неудобно тянуть водяру из минимальной дырки, но тем не менее сразу же споловинили. Уже без напряга запили тоником. Гамбургеров не хотелось.
— Вот так и убивают? — спросил Всеволод.
— Так как раз и не убивают. Мы же с тобой живые и водку пьем.
— Почему он не подошел и не прикончил нас?
— Потому что он знает меня. И понимал, что, если я хоть чуть-чуть живой, он в одночасье может стать мертвым.
Всеволод откусил от гамбургера и немного пожевал. Ждал воздействия крупной дозы. Дождался — стало тепло, уютно, комфортно в этой жизни — и сработал в полную сознанку:
— Никогда не думал, что могу так испугаться.
— То ли еще будет, — открыл перед ним радужные перспективы Сырцов.
— Да сказал же я, сказал, что обязательно поговорю с ним! — прокричал Всеволод.
— Не поговорю, а уговорю, — железным голосом поправил Сырцов.
53
В Троицкое Горелов-страший прикатил еще засветло, в начале одиннадцатого. Пристроил автомобиль на площадке у нефункционирующего уже магазина и шаловливо извивающейся тропкой спустился к причалу. Никого здесь не было: последняя «ракета» на Москву давно ушла.
Он присел на бетонную тумбу и стал смотреть на воду. На ту, что внизу, и на ту, что завоевательно тянулась к горизонту. И слушать звуки, приходившие по воде издалека. Детский смех, шум ветерка, крик чайки, шлеп весел невидимой лодки.
Хотелось, чтобы так было всегда. Но не получалось, потому что покой рвали в клочья невеселые мысли и картинки. Всеволод глянул на часы. До условленных двенадцати еще пятьдесят минут. Вернулся к машине и в бензинно-парфюмерной тишине салона отхлебнул из фляжки «Смирновской». Потом включил музыку. Любимое — классическую симфонию Прокофьева. Дождался финала и вернулся на пристань.
Темь укладывалась на воду. Ее черноту потревожил многопалубный пассажирский теплоход, объявившийся вдали. Теплоход, не приближаясь, повернул и спрятался в устье канала. Темь воцарилась окончательно.
Шум моторки родился в комарином писке. Его писк поначалу был одним из многих, но вскоре перекрыл все звуки и мелодично, со злой настойчивостью застучал по гореловскому темечку.
Моторная лодка бешеным ревом и белым боком обнаружилась у причала как-то внезапно. И вдруг утихла, бортом глухо ткнувшись в резину ската, прикрепленного к бетонной стене. Белая рубашка поднялась в лодке и негромко сказала:
— Ты здесь, Сева?
— Здесь, здесь, — подтвердил свое присутствие Горелов-старший. — Вылезай.
— Я лодку на берег загоню, — решила рубашка, и снова ненадолго застучала моторка. Потом заскрипело где-то рядом. По плотному береговому песку. Всеволод пошел на этот звук.
Никита в шортах и белой рубашке стоял уже на берегу. Вопросительно посмотрели друг на друга брательники и обнялись. Лежа подбородком на плече брата, Никита тоскливо признался:
— Худо, когда тебя рядом нет, Сева.
— А совсем худо станет, когда меня просто не будет.
— Это ты о чем? — недобро спросил Никита, предчувствуя тяжелый разговор.
— Пойдем на травке поваляемся, — предложил Всеволод. — Устал чего-то. Поганый у меня был день, Никита.
Устроились неподалеку на по-ночному уже холодной траве. Всеволод прилег на живот, а Никита сел, вытянув ноги. Помолчали для порядка. Для порядка же Всеволод поделился своими ощущениями:
— Забыл, как трава пахнет. А пахнет она нашим детством, Никита.
Знал брата Никита, как себя знал. Поэтому спросил:
— Что случилось?
Всеволод нежно погладил траву ладонью, на ощупь оторвал от земли лист подорожника и, дырявя его зубами, ответил невнятно:
— Сегодня меня Сырцов теребил.
— Насчет меня? — догадался Никита.
— Насчет тебя. Он хочет встретиться с тобой.
— Нет, — мгновенно высказался Никита.
— Зачем так вот сразу, Никита? Он довольно толково объяснил, что, если ничего не предпринимать, нам с тобой, братик, будет полный абзац.
— Что-то предпринимать — это мне сдать всех?
— Никаких предварительных условий. Он просто хочет поговорить с тобой.
— Ха! — выдохнул частицу полусмеха Никита. — Простой Сырцов просто хочет просто поговорить со мной. Простак Сырцов! Прелестная картинка! Святая простота! Он, как та бабуля, с удовольствием подкидывает дровишки в костер, на котором меня будут зажаривать!
— Ты — не Джордано Бруно, дорогой мой братец! — Всеволод начинал злиться.
— Не Бруно, — согласился Никита. — Но и не дурак.
— Ты в крови, Никита? — тихо спросил Всеволод. Не смотрел он на брата, что там в темноте увидишь! Никита подтянул колени к подбородку, обнял их руками и с трудом ответил вопросом на страшный вопрос:
— Тебе это обязательно надо знать?
— Значит, в крови, — горестно понял Всеволод. — Доказуемо?
— Хрен кто что-нибудь может доказать! — хамски прокричал Никита.
— Тогда забудь, забудь об этом, Ника! Ты никого не убивал!
— Следствие закончено — забудьте! — вспомнил название итальянского фильма Никита.
— Следствие не закончено. Оно еще и не начиналось. И надо сделать так, чтобы оно и не началось. Во всяком случае, по делу, которое ты должен забыть.
— Ты посоветовал, и я забыл? А если мне это снится каждую ночь?
— Напивайся на сон грядущий.
— Севка, Севка! — Никита ударился лбом о колени. — Почему все так?
— Потому что ты связался с подлой сукой, — просто ответил Всеволод.
— Помолчи, а? — беспомощно попросил Никита.
— Я, идиот, слишком долго молчал. А надо было криком кричать. Она сломала тебя, она превратила тебя в ничто!
— Я люблю ее, Сева.
— Она — безжалостная развратная гадина!
— Я знаю, Сева.
Сева сердцем понял, что брат заплакал. Он потянулся к нему, сел рядом, обнял за плечи и утешил, как маленького:
— Все будет хорошо, Ника, все будет хорошо.
Никита мокрым носом потерся о его плечо и не поверил, что все будет хорошо:
— Я пропал, Сева.
— Ты не пропал, пока я рядом, — Всеволоду хотелось защитить родного человека, спрятать его ото всех. Он был сейчас старшим братом. Истинно. И Никита ощущал это. Он прижался к брату и по-детски попросил спасительного совета:
— Что мне делать, Сева?
— Завтра ты пойдешь на встречу с Сырцовым.
— Не пойду.
— Пойдешь, пойдешь. И будешь делать так, как он скажет.
— Он ничего не скажет, Сева.
— Это еще почему?
— Он — покойник, Сева.
— Он живее нас с тобой, дорогой братец.
— Это сегодня, Сева. А завтра…
— Что завтра? Что будет завтра? — быстро заговорил Всеволод. Он схватил Никиту обеими руками за голову и все заглядывал, заглядывал ему в глаза: — Ты его должен убить, да?
— Я не буду его убивать, — твердо сказал Никита.
— Его убьют другие, — приделал окончание к Никитиной фразе Всеволод. — Хрен они его убьют, Ника. Так ты встретишься с ним?
— Не знаю, ничего не знаю, Сева.
— Ты выжидаешь. Чего?
— Мне пора, Сева, — решил закончить разговор Никита.
— В Светланину койку? — поинтересовался старший брат, уже не чувствовавший себя старшим братом.
— Хотя бы, — холодно откликнулся Никита и встал. Поднялся и Всеволод. Напористо и жестко заявил:
— Завтра я опять буду ждать тебя здесь.
— Ну что ты мне душу мотаешь! — криком простонал Никита и зашагал к воде, к спасительной моторной лодке, которая могла отделить его от брата. Напрягшись, толкнул нос — посудина соскользнула в воду, он ловко прыгнул в нее.
— Я буду мотать тебе душу, — пообещал Всеволод.
Мотор чихнул и заработал. Перекрикивая его, Никита произнес последнее:
— Наташку за меня поцелуй!
54
Коридоры эти были ему знакомы, а люди, встречавшиеся в этих коридорах, — нет. Казарян вернулся словно в прошлое, населенное настоящим и будущим. Он не сразу поднялся в святая святых — приемную Самого, куда его настойчиво позвали. Он гулял по этажам, вспоминая, как был молодым.
Пора и честь знать: опаздывал ровно на задуманные пятнадцать минут.
Порученец — молодой, интеллигентный или интеллигентно выглядевший оттого, что в хороших очках — встретил его малоодобрительно. Поздоровавшись как положено, заметил с наигранной индифферентностью:
— Не знаю уж как и быть. К сожалению, вы опоздали на двадцать минут.
— Тогда я пойду?! — страшно обрадовался Казарян.
Урока пожилому нахалу не получилось. Порученец замер в легко обнаруживаемом недоумении. Сказать, чтобы ждал, — имеет полное право обидеться и действительно уйти. Разрешить тотчас навестить начальство — признать никчемность своего замечания, потерять лицо и, если по-простому, кругом обосраться.
Спас порученца отец-командир. Открылась дверь шкафа-предбанника, и седой генерал задушевно поприветствовал сивого, с малой, но заметной плешью посетителя:
— Рад, рад видеть тебя, Роман Суренович!
— А я уж как рад, и словами не передать! — излишне горячо откликнулся Казарян. Сам подозрительно посмотрел на него, вздохнул и буднично предложил:
— Заходи.
— Гостем буду? — тотчас поинтересовался Казарян.
Уселись за заседательский стол, напротив друг друга.
Поулыбались неопределенно. Генерал начал как положено:
— Как драгоценное здоровье нашего народного артиста? Кстати, ты нашу поздравительную телеграмму получил?
— Телеграмму получил, здоровье — замечательное, — отрапортовал Казарян и сей же момент взял быка за рога: — На кой хрен я тебе понадобился, Валерий?