А Смирнов, сдвинув гигиенический коврик для босых ног, обутой в крепкий башмак ногой же, каблуком, тщательно растер переговорник по паркету. Пластмасса трещала, как разгрызаемые семечки. Пластмасса стала крошевом, деликатный металл расплющился. Только две батарейки остались нетронутыми: раскатились в стороны. Смел жалкие остатки под кровать, чтобы не трещали раздражающе под ногами, и оценил попытку Витольда:
— Ни черта ты не умеешь. А еще профессионал.
— Что тебе от меня надо? — натужно спросил Витольд.
— От тебя мне ничего не нужно. Да и что у тебя осталось? Шизофреническая жажда власти? Булькающая злоба и сжигающая тебя ненависть к тем, кто лишает тебя этой власти? Гнойная помойка растленной души? Ничего этого мне не надо, Витольд. Первым моим желанием было — застрелить тебя как бешеную собаку. Но я поборол это желание. Без раздумий стрелять надо одноклеточных убийц. Ты же — машинка похитрее. В тебе есть видимость определенной идейной концепции, которой ты соблазняешь слабых людишек, мечтающих распоряжаться чужими судьбами и жировать, давя с их точки зрения второстепенных недочеловеков. Ты составил из этих людишек войско, готовое признать тебя вождем, лишь бы дал дорваться до сладостного всесилия. Ну, навинчу я сейчас глушитель, ну, тихо шлепну тебя… А твои людишки сделают из тебя икону и скоро, очень скоро найдут себе нового вожака. Благо желающих властвовать нынче навалом. Нет, голубок, так просто ты не отделаешься. Ты будешь захлебываться в слезах, слюнях и соплях на юру не перед людишками, а перед людьми, жалко пытаясь оправдаться. Но не будет тебе оправдания, вонючий убийца, и пойдешь ты не под легкую пулю, а под позорный, одобренный обществом и подтвержденный судом расстрел. Я не позволю тебе стать погибшим героем. Я сделаю тебя справедливо раздавленной гадиной, — Смирнов выплеснулся и застеснялся перед собой: — Что-то много я говорить стал. Старею.
— Штаны разрешишь надеть? — спросил Витольд.
— Нет, — ответил Смирнов. — Без порток ты лишен самоуважения.
— Ты пришел сюда покрасоваться? Унизить меня?
— Я пришел сюда для того, чтобы с этой минуты ты, вонючка, беспрерывно трясся от страха до конца своих дней.
— А если я сейчас на тебя кинусь?
— Без порток? — поинтересовался Смирнов и критически посмотрел на распластанную под простыней фигуру. — Я тебе тогда какую-нибудь часть тела отстрелю. Ненужная боль.
— Не боишься, что, если сейчас не пристрелишь меня, я до тебя завтра доберусь и кончу, как кончил Сырцова?
Смирнов по-звериному зарычал от ярости. Он понимал, что поднаторевший в провокациях бывший гебист нарочно и умело заводил его, но сдержаться не мог — рычал от ярости. Опомнившись, ударил себя рукояткой парабеллума по колену и успокоился.
— Не сумеешь, сволочь. Все твои команды, включая региональные, у меня на просвет. И я, не медля, сдам их кому надо.
— Можно я сяду? — взмолился Витольд.
— Садись, — разрешил Смирнов и на стуле отъехал от кровати метра на два. Витольд Германович спустил ноги и ногами же поправил коврик, сдвинутый Смирновым. Тот поинтересовался: — Ноги мерзнут?
— Куда ты дел Роберта Алтухова?
— Спрятал. Далеко. Очень далеко.
— Все из него выбил?
— А как же! Он ведь — твоя правая рука.
— И что ты о моей организации думаешь?
— Я так понимаю, что ты при помощи больших денег и разветвленной системы штурмовых отрядов решил тайно править страной. Надо полагать, задумал ты это от неконтролируемой ненависти и замутненного ненавистью ума.
— У меня бы все получилось, если бы не ты — преграда на непродолжительное время. У меня еще получится, Смирнов, — симулируя бодрость, Витольд Германович хлопнул себя ладонями по голым коленкам.
— Что у тебя может получиться? Ты себя и охранить от одного старика не можешь со всеми своими отрядами. Ты — дерьмо и портач, возомнивший себя вершителем судеб страны и мира. Хочешь, я прикажу тебе передо мной на брюхе ползать? И ведь поползешь, поползешь в надежде хоть на денек, хоть на минутку продлить свою поддую жизнь!
Витольд Германович ощутил, как томительно поднялась к солнечному сплетению диафрагма, и с ужасом осознал, что поползет, поползет на брюхе, если прикажет ему хромой мент.
— Ты — бес! Ты — бес, Смирнов!
— Это ты — бес. Мелкий, поганый, жалкий бес. А я — человек. — Смирнов встал, кряхтя, со стула. — С тобой рядом сидеть, как с хорьками в одной клетке. Вонь и смрад. Я пойду, а ты жди, когда за тобой придут.
— Прийти-то ты сюда пришел, но не уйдешь, не уйдешь! — заверил Витольд Германович, вцепившись в спинку деревянной кровати обеими руками.
— Встань! — приказал Смирнов, и Витольд, вдруг притихнув, встал. — Повернись ко мне спиной!
Витольд покорно повернулся. Смирнов сказал ему в ухо:
— Теперь все время бойся, тварь.
И ударил рукояткой парабеллума чуть повыше уха, в которое шептал.
Смирнов знал этот дом с девяносто первого. Знал лучше хозяина, улегшегося на полу в отключке минут на десять-пятнадцать. Как раз настолько, чтобы Смирнову через чердак и по крышам уйти спокойно.
57
— Ты убил его? — спросил Всеволод.
— Я не убивал его, — ответил Никита.
— Но участвовал в убийстве, — безнадежно догадался Всеволод.
Никита опоздал на час с лишним. Его лодка пришла в черной ночи, в которой под тихий ветер неспешно собиралась гроза. Устроились на облюбованной лужайке, и тогда на настойчивый вопрос Всеволода о возможности встречи Никиты с Сырцовым Никита ответил, что Сырцов мертв.
— Я не участвовал в убийстве.
— Тогда готовил его, — понял Всеволод. На этот раз Никита не возражал: Он сидел на траве в позе лотоса и смотрел прямо перед собой. В темноте непонятно было, куда он смотрел, но на миг сверкнула зарница, и Всеволод понял, что Никита никуда не смотрел: глаза его были невидящими, как бельма.
— Нам конец, Ника, — глухо сказал Всеволод.
— Это Сырцову конец. А нам жить и жить, — жалобно бодрился Никита.
— Единственный наш шанс — сегодня же, прямо сейчас бежать. В тайгу, в пустыню, в горы… Не знаю куда, но туда, где нас твои хозяева не смогут достать. И ждать. Год, два, но дождаться, когда и до них доберутся.
— До них не доберутся никогда. Они всесильны, потому что могут купить любого.
— А Сырцова купить не смогли.
— Не надо больше о Сырцове, а? — попросил Никита.
— О нем нам с тобой только и говорить, братец. Неужели ты не понимаешь, что нам определена такая же судьба! Ника, деньги есть, много денег, за сегодняшнюю ночь собираемся и исчезаем втроем. Ты, Наташка, я…
— Я останусь здесь.
— Не здесь, а с ней! — злобно прокричал Всеволод.
— Да. И будь что будет.
— Ничего не будет, Ника, потому что не будет тебя.
— Я перестраховался, Сева. Не Бог знает что, но все-таки, может, остерегутся, когда я пригрожу этим, — Никита вытащил из кармана брюк нечто и протянул Всеволоду.
— Пленка, — понял на ощупь Всеволод. — О чем там?
— Времени-то у меня навалом. Вот и развлекался в одиночестве, сам с собой разговаривая. Здесь все о них, Сева. Все!
— Но без доказательств. Куда я с ней пойду, если что? Кто мне поверит?
— Александр Иванович Смирнов. Отставной полкаш милицейский, друг Сырцова. Единственный человек, которого до усрачки боится Витольд Зверев.
— А если я не успею, если меня уберут?
— Ты же решил с концами смыться. Смывайся как можно скорее.
Никита встал. Уже тихо и могуче погромыхивало за водяным горизонтом. Он потянулся с фальшивой бодростью и пошагал к моторке.
— Ника, давай с нами, пока не поздно! — в последний раз предложил Всеволод. Никита не обернулся. Он запрыгнул в лодку и включил мотор. На этот раз завелось без чиха, и лодка сделала полукруг у берега, на котором стоял Всеволод.
— Наташку за меня поцелуй! — донеслось с воды, и стук мотора стал потихоньку удаляться.
Всеволод сел в «фольксваген» и включил зажигание. И будто бы включил дождь: по крыше увесисто застучали первые крупные капли грозового ливня. Уже убедительно рявкнул Илья-пророк, предварив свой рык вспышкой молнии. Гроза сопровождала Всеволода до Москвы. Гремели артиллерийские залпы, яростно рвались снаряды, пулеметными очередями сыпал град…
А в Москве оказалось сухо. Мокрый «фольксваген» катил по сухим улицам.
— Ну, что он? — спросила Наталья, открыв.
— Он — дурак, — злобно ответил Всеволод.
— Это я знаю. Но он решился?
— Сырцов мертв. Завтра мы будем уносить ноги из Москвы, — выдал всю информацию Всеволод и прошел к себе в кабинет. Вставил кассету в магнитофон и стал слушать первоначальный шорох. Шуршало и шумело. Всеволод перевернул кассету. Пленка шипела, как ликующая змея. Все стало ясно: пленку размагнитили.
Всеволод ворвался в спальню, где умиротворенная, дождавшаяся мужа Наталья, сидя на кровати в ночной рубашке, плела косу на ночь.
— Собирайся, — почему-то шепотом приказал он жене.
— Я и собираюсь, — обиделась она на несообразительность мужа.
— Собирайся! — застыдившись от того, что говорил шепотом, проорал Всеволод. — У тебя пятнадцать минут!
— Сева, уже глухая ночь, — напомнила Наталья.
— Ты что, жить не хочешь? А я хочу! Я только сейчас понял, что нас уже долгое время постоянно держат на прицеле из-за Никиты.
— Кто? — испугалась наконец Наталья.
— Благодетели наши, озолотившие нас, мать их… Влезай в джинсы и поехали!
— Куда? — спросила Наталья, стягивая ночную рубашку.
— Для начала к твоей матери в Осташков, а там посмотрим.
— Что с собой брать, а, Сева? Что с собой брать? — растерянная, голая Наталья тупо смотрела в одежный шкаф.
— Ничего! Все, что понадобится, по дороге купим. Деньги есть, — успокоил ее Сева и вернулся в кабинет. Встав на корточки, открыл подстольный маленький сейф и вынул всю наличность. Не пересчитывая, набросал деньги в кейс.
Видно, сильно напугал Наталью — она была уже одета.