Он не спал в эту ночь. Не то чтобы не хотел, а не мог.
Он валялся в кровати, отрывочно думая обо всем и поэтому ни о чем не думая. Надо было бы напиться до выруба, чтобы в беспамятстве скоротать ночь, но, порождение суперменской конторы, он считал это слабостью. И по-спортсменски гордился собой, в течение ночи побеждая эту слабость. Но слабость в конце концов оказалась сильнее. В сером сиянии рассвета он на крошечной кухне открыл холодильник и водрузил на пластиковый стол бутылку водки.
— Смирнофф, — прочел он вслух этикетку, имея в виду однофамильца литровой бутылки.
— Смирнофф, — подчеркивая презрительное «ф», повторил он, наливая полный стакан.
— Смирнофф! — прокричал он, бодря себя после того, как принял этот стакан и закусил подвернувшимся бананом.
Последовавшая за первым стаканом половина второго вернула надежду. Надо уйти, только и всего. Уйти на время, законсервировав организацию в соответствии с давно уже разработанным планом на случай возможной неудачи.
Уйти и отдохнуть. Он подошел к окну и глянул с четвертого этажа поверх укороченных, без спиленных верхушек тополей на улицу московского захолустья. Город просыпался скучно и неторопливо. По серой улице прокатил серый грузовик, по серому тротуару прошагал серый человек.
Он никогда не был в Париже, но отчетливо, до галлюцинаций, увидел себя на Елисейских полях среди ярких, разноцветных веселых людей за пронзительно чистыми столиками уличного кафе. И пил он за столиком не уныло прозрачное традиционное российское пойло, а нечто жизнеутверждающее, восхитительно желтое, как солнце. Уйти и отдохнуть.
Он принял еще полстакана, и усталость, перманентная усталость отодвинулась от него. Уже захотелось действовать хотя бы для того, чтобы оказаться на Елисейских полях. У него имелись про запас три заграничных паспорта, по которым можно было покинуть любимую родину из Москвы, из Петербурга и через Литву из Вильнюса. Маловероятно, но все же и Москву и Питер могут перекрыть. Лучший путь — через приверженное к европейским ценностям прибалтийское государство. Сегодня в середине дня на автомобиле в общем могучем стаде выбраться из Москвы, к ночи быть в Минске, а к концу ночи — в Вильнюсе. А там на самолете — в любимую Европу, из которой рукой подать до Елисейских полей.
Витольд Германович глянул на часы. Семь без двадцати. Ишь как за оптимистическими мечтами пролетело время! Что ж, нерабочее время мечтаний закончилось, пришло время действия.
Он набрал номер дублера Алтухова — Феликса Ильича Тамаева. Сгоряча набрал служебный, в магазине, уже хотел было перезвонить, но не успел: на первом же гудке его бывший закадычный сослуживец и подчиненный снял трубку. Не ожидая ответа, заведенный приличной дозой водочки Витольд Германович назвался, не называясь:
— Это я, Феликс.
— Господи! — облегченно откликнулась трубка. — Я уже полтора часа ищу!
— И, слава Богу, найти никак не можешь, — самодовольно за Феликса продолжил Витольд Германович. — Значит, у меня все в порядке.
— Совсем не в порядке, — опроверг его Феликс. — Ночью взяли взрывника.
Уйти и отдохнуть. Скорее, скорее на Елисейские поля.
— Он не много знает, Феликс.
— Он знает все. И этого достаточно.
— Что ты предлагаешь?
— Вам надо уходить.
— Сильно обо мне заботишься?
— И о себе.
В принципе Феликс прав. Берут его, берут и Феликса с командой. Но то, с какой легкостью Феликс подставил своего номинального начальника Леву Корзина, должно было внушать некоторые опасения. Хотя что ему было делать? Он изначально его человек, Витольда Германовича Зверева. Но все-таки…
— Не слишком ли спешишь, Феликс?
— Совсем наоборот. Мы опаздываем.
— Есть план? — спросил Витольд Германович для того, чтобы, узнав план Тамаева, поступить по-своему.
— Несколько вариантов.
— Излагай по порядку.
— Сегодня, сейчас же, вы, как простой советский человек, электричкой отправляетесь в Тверь, и тверская команда прячет вас в никому недоступном тайнике на оршанских мхах.
— А дальше? — ехидно поинтересовался Витольд Германович.
— А дальше мы устраиваем вам фиктивную смерть.
— Не надо. Не надо мне смерти, ни фиктивной, ни настоящей.
— Следовательно, решили за бугор? Тогда азербайджанские друзья.
— Нет, Феликс.
— На вас не угодишь. Предлагайте сами.
— Не обижайся, — Витольд Германович хотел быть участливым начальником. — У меня к тебе только одна просьба: к середине дня, допустим, к часу, подготовь мне скоростной автомобиль с запасом бензина на тысячу верст.
— «Мерседес», «лендровер», «ягуар»? — быстро спросил Феликс. Вот ведь мерзавец, по характеру автомобиля хотел определить возможное направление предстоящего путешествия. Витольд Германович улыбнулся и ответил:
— Не надо шику, Феликс. Подойдет «девятка» с форсированным мотором.
— Наши гаражи у Ярославской железной дороги подойдут?
— Да.
— К часу дня «девятка» с форсированным мотором и запасом бензина будет вас ждать в восьмом боксе.
— Одна, — уточнил Витольд Германович. — Без какого-либо сопровождения.
— Понятно. Ключ от бокса — за задней стеной под драным пластиковым пакетом.
— Спасибо, Феликс, и до свидания.
— До свидания, — дисциплинированно не называя шефа по имени, попрощался Феликс.
Витольд Германович выпил еще полстакана и вернулся на мучительную кровать — спать, чтобы хорошо отдохнуть перед броском на Запад.
… Феликс, положив трубку, тотчас снял ее снова.
— Слушаю вас, — с партийно-правительственной неторопливостью отозвался баритональный тенор.
— Он только что позвонил мне, Юрий Егорович, — доложил Феликс.
… Юрий Егорович, положив трубку, обеими ладонями пригладил остатки волос вокруг того места, что именовалось плешью, вздохнул и снова поднял трубку. Набрал номер. Зудело, гудело. Наконец раздался интеллигентный женский голос:
— Алло? — с сугубо дамской вопросительной интонацией.
— Он позвонил, Светлана, — отчитался Юрий Егорович.
64
В необношенной форменной тужурке с девственно яркими майорскими погонами объявился в маховской приемной Владимир Демидов. И еще твердая фуражечка на голове. Неодобрительно осмотрев его, Катерина вместо приветствия строго осведомилась:
— Это зачем ты так нарядился?
— Надо, Катя, надо, — фразой из анекдота ответил Демидов и, тоже не здороваясь, поинтересовался: — Бугор в яме?
— Уже шуткуешь, — поняла Катерина неприкрыто осуждающе.
— Извини, больше плакать не могу, — злобно проинформировал бестактную Катерину майор Демидов и, повторяя вопрос, видоизменил его: — Леонид в кабинете?
— Только что пришел.
Демидов посмотрел на казенные электрические часы. Было без трех девять. Удивился вполне естественно:
— До чего же мы все дисциплинированные! К нему можно?
— Спеши, пока народ не набежал.
Леонид Махов, шикарный и без формы, что-то внимательно читал. Поднял глаза на мягкий шорох двери и удивился подобно Катерине:
— С чего это ты?
— Не с чего, а для чего, — поправил Демидов и, недолго прошагав по скромному кабинету, положил перед Маховым на ходу извлеченную из кармана бумагу.
Махов листок перевернул (в поспешности она была положена, если так можно сказать, вверх ногами) и, отодвинув свои заветные листочки, внимательно прочитал демидовский. Прочитал, постучал по нему твердым ногтем и поинтересовался:
— Сгоряча, позируя или всерьез обдумав?
— Уж и сам не знаю как, — поделился своими ощущениями майор. — И сгоряча, и всерьез обдумав. Но, во всяком случае, не позируя. Не перед кем.
— Не скажи. Хотя бы перед самим собой. — Махов порылся в ящике стола, извлек пачку «Житана» с зажигалкой и смачно закурил, наполняя небольшой кабинет махорочным ароматом. Демидов тут же полюбопытствовал:
— Ты и в Нью-Йорке этот французский горлодер курил?
— А как же! — обрадованно доложил Махов. — Тамошние копы весьма удивились. Значит, всерьез собрался из ментовки ноги делать. Дело, конечно, твое. И чем же ты собираешься на гражданке заняться?
— Еще не знаю.
— Но ведь жевать же надо, голубок! Каждодневно.
— Куда-нибудь устроюсь.
— По специальности?
— А какая у меня специальность?
— Как говорит Смирнов, догонять и ловить. Сыскная работа, которая ныне в сильном дефиците.
— Может, и по специальности, — устал отбиваться Демидов.
— А ты чего стоишь-то? — будто опомнившись, вопросил Махов. — Садись, садись, в ногах правды нет, — проследил, как усаживается на стул в профиль к нему сосредоточенный Демидов, и задал провокационный вопрос, к которому подошел через невинные предыдущие: — Как же ты по специальности работать будешь? Тут вот написано… — Махов заглянул в бумажку и монотонно зачитал: — «…позволив преступникам осуществить злодейскую акцию, тем самым обнаружил свою полную профессиональную несостоятельность». Как же ты, будучи полностью профессионально несостоятельным, собираешься работать по специальности? Ведь опять кого-нибудь подведешь.
— Теперь ученый. Больше уж никого не подведу.
— Тогда какого черта ты написал это заявление?! — неожиданно заорал Махов. — Ну, схлопочешь выговор, получишь втык от Самого. Уходить-то зачем?
— Честно? — спросил Демидов.
— По-другому не стоит.
— Если честно, Леня, то нет сил людям в глаза смотреть. Самому, Игорю Нефедову, Катерине, тебе…
— А ты не смотри пока. Не смотри и работай.
— Не могу, Леонид. — Демидов, держа перед собой фуражку, внимательно разглядывал кокарду.
— Ты через не могу, — давя, посоветовал Махов.
Демидов встал, надел фуражку и, вытянувшись по стойке «смирно», официально обратился к непосредственному начальнику:
— Когда мне ждать ответа на поданное заявление, товарищ полковник?
— Ну уж нет, милок! — по-настоящему разозлился Махов. — Этот вопрос ты мне задашь только после того, как отчитаешься по всем делам, которые ты, будучи начальником отдела, вел в мое отсутствие.