Потом Тешевич переживал за исход бесконечных хлопот, которые в конце концов благополучно завершились личным визитом к новоназначенному воеводе, но только теперь, когда все осталось позади, поручик разобрался в причинах то и дело напоминавшего о себе дискомфорта.
Причиной его были деньги, та самая тугая пачка купюр, которую он никак не хотел брать, и Ирена почти силой сунула их ему в карман, не потребовав ни расписки, ни каких-либо обещаний. Теперь поручик ясно отдавал себе отчет, что если б не эта, свалившаяся на него так неожиданно сумма, то результат его хлопот был бы или совсем иным, или же затянулся на неопределенный срок…
Наконец-то поняв, в чем дело, Тешевич твердо решил, что деньги им будут возвращены с лихвой, и эта простая мысль внесла в душу окончательное успокоение.
Поручик снова посмотрел на колодец. Да, это был он, с той же самой, тогда еще совсем новенькой крышкой, куда однажды, росным утром, уселся маленький Саша Тешевич, разглядывая широко раскрытыми глазами окружающий мир.
И где-то тут рос куст волчьей ягоды, с которого тот любопытный мальчишка сжевал несколько штук, а потом долго и безуспешно боролся с подступающей тошнотой. На секунду Тешевичу даже показалось, что разрыва во времени не было, он даже посмотрел по сторонам, пытаясь на самом деле отыскать куст с теми злополучными ягодами…
Колодец словно распахнул дверцу в прошлое, и теперь тонкая ниточка воспоминаний как бы сама собой побежала с невидимого клубка. Вон там, за разросшимися кустами, видно ограду с воротами, через которые так лихо умел заезжать отец на своей одноконной таратайке.
Чуть правее он сам, вооруженный деревянной саблей, сражался с зарослями крапивы и чертополоха, заполонившими пустырь позади каретного сарая. А вот и песчаная площадка у парадного входа под высоким фронтоном, украшенным, как и прежде, вычурной деревянной резьбой. Только резьба уже кое-где поломана, и из-под покрывавшего ее слоя желтой, порядком выцветшей краски, там и сям выглядывает потрескавшееся, темное дерево…
Облезлая резьба враз оборвала ненужные сейчас сантименты, и Тешевич посмотрел вокруг себя совсем другими глазами. Теперь общее запустение усадьбы больше не пряталось за сладостным флером, а просто перло из любого угла. Поручик крякнул и, ощущая, как бремя новых забот наваливается на него, решительно зашагал вокруг господского дома к флигелю, где, как он хорошо помнил, всегда жил управляющий. По дороге сам собой вспомнился и тот, никогда не унывающий, пользовавшийся полным доверием отца, подпанок, готовый в любую минуту сверкнуть белозубой улыбкой из-под пышных, типично польских, усов…
Во флигеле, к удивлению Тешевича, был полный ералаш. Проход загромождали вещи, и в глубине дома слышалась возня. С трудом перебравшись через огромную, загораживавшую проход плетеную корзину, поручик прошел в комнату. Посреди гостиной стоял седой полный мужчина и старательно сдувал пыль с картины или фотографии, только что снятой со стенки. Знакомые, пышные, ничуть не изменившиеся усы бросились в глаза Тешевичу, и он напрягая память, неуверенно произнес:
— Если я не ошибаюсь, пан Пенжонек?
— Так… — господин положил рамку на стол и тут же воскликнул: — Господи!… Так это же молодой пан! Откуда? Мы только-только получили уведомление, и пан Врона готовит лошадей ехать за вами…
— Не надо. Как видите, я только что сам приехал на обывательских[17].
Пенжонек затанцевал на месте, явно порываясь обнять Тешевича, но поручик остановил его.
— Простите, но мне сказали управляющим здесь пан Врона?
— Так, так, — закивал головой Пенжонек. — Пан Врона теперь управляющий. А я, вот… — он беспомощно развел руками, показывая на царящий в комнате беспорядок.
— Вы что, уезжаете? — спросил Тешевич.
— Да, — грустно улыбнулся Пенжонек. — Пан Врона, то есть мы вместе, когда узнали, что вы… В общем, мы решили, что так… Что надо…
— Ничего не понимаю, — тряхнул головой Тешевич. — Я знаю, что пан Врона стал управляющим еще до войны. А вы как же?
— Сейчас объясню. — Пенжонек фыркнул в усы и тут же, спохватившись, подвинул Тешевичу стул. — Прошу садиться… Видите ли, мы с вашим батюшкой вели хозяйство по старинке, а пан Врона окончил сельскохозяйственную школу, он агроном и занялся полями, но у хозяина, то есть у вашего папеньки, были еще планы, но тут война… Да вы не извольте беспокоиться, я уеду.
— А это что, необходимо? — усаживаясь на стул, спросил Тешевич и добавил: — Кстати, вы можете звать меня просто пан Алекс.
— Ну как же… пан Алекс, — Пенжонек с некоторым усилием произнес имя Тешевича. — Теперь вы… И пан Врона… А я? Я устроюсь, у меня родственники…
Усы Пенжонека обвисли, и Тешевич понял, что старику вовсе не хочется уезжать, что какая-то договоренность действительно была и что истинная причина этого — неожиданное появление молодого хозяина…
— Минутку, — Тешевич поднял руку. — Вы говорили, у отца были планы?
— Конечно, я, правда, не знаю… — Пенжонек горько вздохнул и сокрушенно покачал головой: — А, что теперь говорить? Вы же знаете, все пошло прахом…
— Знаю, — Тешевич встал. — Мне нужен человек, который мог бы следить за усадьбой, и, я думаю, что у вас это может получиться, если, конечно, вы согласитесь. И потом, пан Пенжонек, я хорошо помню, как вы подсаживали меня в коляску и щекотали своими замечательными усами. Признаться, мне это страшно нравилось и хотя бы поэтому я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему.
— Вы помните?… Спасибо…
Пенжонек вдруг отвернулся, и Тешевич заметил, что он пальцем вытирает уголок глаза. Внезапно поручик понял, что его отец просто разрешил старику управляющему доживать здесь на покое, и он, порывисто шагнув к двери, обернулся:
— Ну так как? Мы договорились?
— Ну конечно же… Конечно… Я согласен…
После разговора с Пенжонеком Тешевич почувствовал странное волнение, и ноги сами вынесли его на полузабытую тропинку, которая вела прямо в лес, с одной стороны вплотную подступавший к усадьбе. Шелест листвы, мягкая лесная прохлада и вкрадчивые шорохи умиротворяюще подействовали на поручика, и он шел, все дальше углубляясь в почти девственную чащу.
Время здесь словно остановилось, и порой Тешевичу казалось, что он узнает и торчащие обочь тропки старые пни, и полускрытые разросшимся папоротником догнивающие колоды, и даже сломанные ветви — явный результат последнего бурелома — вроде бы валялись тут еще с той незабвенной поры детства…
Тем временем сгустившийся было лес начал потихоньку редеть, и затейливо петлявшая по нему тропинка вывела поручика прямо к тихой песчаной заводи, образованной неприметной лесной речушкой. Неизвестно почему течение здесь поворачивало, и берег формой напоминал большую песчаную чашку, наполненную родниковой прозрачной водой. Отступивший лес давал возможность солнечным лучам без помехи освещать маленький плес, разросшиеся кругом кусты закрывали крошечный пляжик от чьих-либо взоров и в то же время с бугорка, как через распахнувшиеся ворота, можно было увидеть и поле, покрытое зеленями, и даже огибавший его вдалеке проселок…
Остановившись на этом бугорке, поручик внимательно осмотрелся. Да, тут ничего не изменилось. И тот же пляжик, и та же речушка, это именно здесь маленький Саша сидел когда-то ранним утром, приткнувшись к папенькиной куртке и сладко посапывал в полудреме, пока его отец, настроив удочки, самозабвенно следил за подрагивающими перышками поплавков…
Конский топот, сбив волну воспоминаний, заставил Тешевича обернуться. Из лесу, на хорошем гнедом коне, выехал всадник, который, едва увидев поручика, немедленно спрыгнул с седла и, ведя всхрапывающую лошадь в поводу, подошел ближе.
— Пшепрашам, это вы будете пан Тешевич?
— Да, я, — отозвался поручик и заинтересованно посмотрел на плотного, набычившегося мужчину. — А в чем дело?
— Позвольте представиться, пан Врона, ваш управляющий… .
— Очень приятно, — пожимая твердую ладонь, Тешевич счел нужным добавить: — Я рад, пан Врона, что после всех перепитий, как мне сказали в Земельном банке, именье осталось рентабельным.
— Помилуйте, пан Тешевич, — управляющий усмехнулся. — Военные хорошо платили, и смею заверить пана, за эти годы на его счету скопилась весьма приличная сумма…
Ливень сделал свое дело, и теперь пограничная Пачихеза с шумом неслась, крутя водовороты и волоча сорванные неизвестно где ветви. От перспективы лезть в эту желтую, бурлящую воду Шурку передернуло, и деловито раздевавшийся рядом Чеботарев ободряюще заметил:
— Ничтяк, паря, переплывем. Проводник говорит, нормально, а вот если еще пару дождичков, тогда, да…
Отгоняя подальше такие мысли, Шурка поспешно запихнул одежду в брезентовый, прорезиненный мешок и взялся помогать полковнику сталкивать приготовленное для переправы бревно. Почувствовав, что вода подхватила ствол, Шурка плюхнулся следом, бросив напоследок взгляд на заросли тальника, где точно так же готовились плыть на другой берег остальные члены отряда.
Держась одной рукой за бревно, Шурка изо всех сил пытался справиться с дрожью, бившей его то ли от холода, то ли от возбуждения. Сейчас, загребая свободной рукой как можно сильнее, он оставлял за спиной маньчжурский берег, а вместе с ним вкрадчивого господина Мияги, харбинскую неустроенность и всю эту китайскую заграницу, к которой поручик так и не сумел приспособиться…
Выше по течению точно так же переправлялись другие казаки и офицеры сводного отряда, сформированного, как понимал Шурка, на японские деньги и отправленного с четким заданием: ворваться на сопредельную сторону и силой оружия дать понять большевикам, что их правление временное.
Эта цель очень импонировала поручику, и он не понимал, почему во время подготовки и марша к границе, полковник Чеботарев постоянно его одергивал, заставляя держаться подальше от других отрядников. Правда, чуть позже, решив, что полковник просто опасается красных лазутчиков, Шурка и сам стал уклоняться от каких-либо доверительных бесед.