Степан разделся в передней, пригладил рукой сбившиеся на лоб волосы, вслед за Трощанским вошел в просторную комнату, где под широким абажуром горела «молния», освещая мягким желтоватым светом человек до пятнадцати молодых бородатых людей, рассевшихся на стульях и диване, вокруг большого стола.
— Господа! Прошу внимания! — властным голосом заговорил Трощанский. — Рекомендую вам нового товарища, который, я надеюсь, будет членом нашего кружка, студента земского технического училища — Степана Халтурина. Его горячо рекомендовал мой друг, ссыльный студент Петербургского университета Вознесенский, соратник Дмитрия Каракозова.
Все дружно, приглушенно зааплодировали.
— Минуточку, друзья, — поднял руку Трощанский. — Степан Халтурин еще мальчиком спас моего друга лютой зимой, когда тот замерзал в метель, сбившись с дороги. Подождите аплодировать, друзья. За этот поступок я сам готов его расцеловать. Но вместе с отважным революционером он спас еще и двух жандармов.
За столом захохотали.
— Я тоже считаю, что это он сделал напрасно, — усмехнулся Трощанский. — Однако тогда он был подростком и многого не понимал. Зато, кажется, в прошлом году, во время взимания податей он на глазах у всех избил урядника. Ему бы не избежать тюрьмы, но нашему юному другу повезло — урядника задрал медведь. Считаю, что своими аплодисментами вы выразили желание принять Степана Халтурина в наш кружок. Будем продолжать занятие.
Трощанский усадил Степана на свободный стул и, подойдя к столу, нетерпеливым жестом откинул назад длинные волосы,
— Итак, друзья, продолжим наш разговор о Парижской коммуне. Попробуем еще раз уяснить, в чем причины неудач коммунаров. Первая причина — в междоусобице, во внутренних спорах и разногласиях. Вторая — в нерешительности. Тогда как Версальское правительство опустошало провинциальные банки, тратя деньги; на вооружение, парижские коммунары взяли из государственного байка ничтожную сумму, не решившись национализировать все богатство. И, наконец, они не укрепили; и не вооружили национальную гвардию, тогда как в парижских арсеналах лежало 285 тысяч ружей.
Горькое, обидное поражение Парижской коммуны — предостережение другим. Захватить власть, оказывается, не значит еще победить полностью! — Трощанскии помолчал, словно подбирая нужные, весомые слова, и твердо, уверенно заключил:
— Будем надеяться, что если революционеры снова захватят власть, то уже не повторят печальных ошибок парижан.
Все зааплодировали.
— Есть ли вопросы, друзья?
— Вопросов нет, но я бы хотел дополнить, — сказал сидевший напротив оратора голубоглазый блондин с густыми, зачесанными назад волосами ж жиденькой шелковистой бородкой,
— Пожалуйста, Бородин.
— Я, господа, не могу согласиться с тем, что только указанные Трощанским причины привели к поражению Парижской коммуны. Я полагаю, что одной из решающих причин поражения было- вероломство пруссаков, беспрепятственно пропустивших к Парижу войска версальцев.
— Правильно! Я тоже так думаю, — крикнул кто-то из угла.
— А я поддерживаю господина Трощанского,
— Тише, господа, не шумите, не мешайте! — остановил Трощанский. — Мы выслушаем всех.
Степан слегка привстал, рассматривая тех, кто кричал. Он не думал, что кто-то осмелится возражать Трощанскому. Но такие нашлись.
Слева за столом поднялась смуглая девушка, с большими карими глазами:
— Позвольте, господа, мне добавить несколько слов… Нельзя ли сегодняшний горячий спор приблизить к нашему милому отечеству? То есть посмотреть на неудачи парижан применительно к будущему России? Ведь вполне вероятно, что и у нас может вспыхнуть революция.
— Правильно! Нам может пригодиться опыт французов.
— Это утопия, господа! — вскочил тучный, лохматый здоровяк в студенческой тужурке. — Мы должны изучать прошлое, но и не забывать настоящее. Кто у нас будет делать революцию? Мы — студенты? Так много ли нас на Руси?
— Я не согласен с вами, Кирпичников, — поднялся, отодвинув стул, Бородин, — я не согласен решительно! Мы, русские, не хуже и ничуть не глупее французов. А если судить по Отечественной войне, и по храбрости их заткнем за пояс. У нас немало умных, образованных революционеров, готовых жизнью пожертвовать за народ. Ж если не сейчас, то в будущем эти люди сумеют поднять на борьбу с деспотизмом тысячи, а может, и сотни тысяч людей. Я верю в возможность революции в России. И наша цель — уже сейчас говорить об этом, готовиться к предстоящим боям. Мы должны знать успехи и промахи французов. Мы должны очень хорошо изучить подвиг парижских коммунаров… Это нам поможет в борьбе. А она близка!
Степан жадно следил за разгоревшимся спором.
Ораторы говорили взволнованно, страстно. И лишь когда Трощанский достал из кармана и показал всем большие часы на серебряной цепочке, страсти улеглись. Он кратко подвел итоги спора. Все поднялись я, пожимая друг другу руки, стали расходиться.
6
— А вот и полуночник явился! — воскликнул Павел, вставая из-за стола и протягивая Степану руки. — Гляди-ка, кто к нам приехал.
— Матушка! — крикнул Степан и бросился обнимать мать.
— Здравствуй, голубчик, здравствуй, Степушка, — крестя его и плача от радости, запричитала Ксения Афанасьевна. — Сам-то опять подался в извоз. Вот мы с Иваном и собрались за вами… Чего ты так припозднился-то, Стена? Все ли ладно у тебя?
— Все хорошо, матушка. Спасибо!
Степан подошел к Ивану, пожал руку, трижды поцеловался.
— Ну, садись пить чай, — пригласил Павел, — да познакомься с моим новым товарищем.
Крепыш со скуластым лицом и раскосыми глазами поднялся, сверкнул крепкими, ровными зубами.
— Башкиров!
— Знаю! Видел в училище, — пожимая маленькую крепкую руку, сказал Степан.
Стали пить чай. Ксения Афанасьевна, коротко рассказав про сестер и братьев, стала расспрашивать Степана.
— Учусь ничего. Много читаю.
— Не хвались! — остановил Павел. — Давно на тебя хотел матери пожаловаться. Еле-еле вытянул на зачетах… Ходит по библиотекам да разным кружкам, а учится — абы как.
— Я не собираюсь быть ни учителем, ни агрономом, — отбивался Степан, — а по ремеслу у меня одни пятерки.
— Рукомеслу ты и дома мог обучиться, — строго сказал Иван как старший, — тут грамота не требуется. Побыл бы у дяди Васи в артели еще года два-три — и стал бы мастер первой руки.
— Нет, врешь, Иван. Рабочему тоже без науки нельзя. Теперь другие времена. Теперь машины пошли в ход. Все по чертежам, по расчетам делают.
— Тогда учись, а не лоботрясничай.
Степан обрадовался такому повороту разговора.
— Тяжело мне поначалу-то было. Перезабыл все. Ведь три года прошло. А теперь у меня товарищ хороший. В реальном учился, вот я и думаю с ним на каникулах позаниматься.
— Как же, Степушка, а домой разве не поедешь? — спросила мать.
— Хотел бы на несколько дней.
— Некогда тебя взад-вперед возить, — сердито сказал Иван, — да и лошадь у нас чужая. Коли надо заниматься — оставайся здесь.
— Да как же это, Ваня! Может, он с кем ни то доедет обратно?
Иван посмотрел на мать, почесал переносицу, покосился на Павла.
— Что, Пашка, можно его взять?
— Пусть остается и занимается. Лучше летом приедет на недельку. Можно будет отпроситься.
Степан обрадовался, но не выдал своих чувств. Напротив, слегка насупился, словно оставление в Вятке было для него наказанием. Лишь потом, когда разговор перешел на домашние дела, он незаметно достал из большого кармана цветастый полушалок, развернул перед матерью.
— Ой, Степушка, неужели это мне? — всплеснула руками Ксения Афанасьевна.
— Тебе, матушка!
— Да разве я молодица? Куда мне этакие наряды? Может, девкам отдать?
— Нет, матушка, им я бусы купил, — Степан выложил бусы.
Мать взяла, положила на ладонь.
— Загляденье! Девки с ума сойдут. Да где же ты столько денег-то взял?
— Собирал понемножку, откладывал. Мать опять взглянула на полушалок.
— Ох, Степушка, ох, спасибо тебе! Да куда мне в нем… Может, на пасху, когда в церковь пойду, надену.
Подарки смягчили обострившийся было разговор. Чаепитие пошло веселей. Спать легли поздно. А утром чуть свет Степан проводил мать и братьев в родную деревню.
7
В следующую среду Степан пришел к Трощанскому пораньше, но комната оказалась уже переполненной молодежью. Кто-то принес из кухни еще одну доску, ее положили на табуретки и так усадили запоздавших.
Столь большое скопление молодежи объяснялось просто — приехали домой на каникулы студенты-вятичи из Москвы, Казани, Нижнего.
Белокурый молодой человек с пушкинскими баками, которого Трощанский назвал Сергеем и представил как петербургского студента, очень таинственно, почти полушепотом рассказывал о петербургском кружке самообразования Чайковского:
— Под видом самообразования или самоусовершенствования чайковцы занимались изучением и распространением революционной литературы — сочинений Лассаля, Флеровского-Берви. В кружке объединились молодые люди, готовые бороться ради счастья и свободы народа. Я привез с собой книжечку Флеровского-Берви «О положении рабочего класса России». Надеюсь, что вы ее почитаете и обсудите…
Пока говорил белокурый студент, Степан присматривался к собравшимся. Тут были студенты, реалисты, несколько гимназистов и гимназисток, курсистки, семинаристы и даже, как ему показалось, рабочие. Он очень внимательно посмотрел на этих троих парней, сидевших, у самой двери, на их большие руки, на их строгие, сосредоточенные лица. «Конечно, это рабочие», — подумал Степан, и от этого почувствовал некоторое облегчение, уверенность.
Потом он перевел взгляд на другую сторону стола и вдруг в углу увидел широко раскрытые, изумленные, смотрящие прямо на него озорные глаза Николая Котлецова.
«Как, и Колька здесь? — подумал Степан и потупился, чтобы не выдать своего удивления. — Вот, оказывается, к какой зазнобе он ходил и иногда, возвращался заполночь…»